Дети и отцы: ключ к пониманию. Литературное творчество молодых глазами педагога

Обращаясь к зримым примерам деятельного Добра, я не преследую мысль упрекнуть молодых в сгущении красок и излишней драматизации жизни. Тем более не собираюсь претендовать на роль наставника, сбивать сметану (помним, на чем!), снисходительно поучая: «В жизни-де много чистого, возвышенного и прекрасного». Куда уж там, когда калечат и убивают на каждом шагу даже за честно сказанное слово. Да, в мире действительно много, слишком много ужасного. Замечательно, что они, молодые, больше не тешат себя успокоительными иллюзиями, не увертываются от прямых грозных вопросов. Их пристальное внимание к темным трагическим сторонам бытия не в последнюю очередь оправдано трусостью взрослых, боящихся нарушить собственную безмятежность.

Продолжение. Начало в №№ 35, 36

Но метафизическое мужество, отсутствие страха перед бездной, не вырабатывается лишь на пафосе обличения, не может быть достигнуто исключительно средствами поэтики «новой искренности» и «прямого высказывания». Для него требуются иные, гораздо более серьезные основания. Как очень точно заметил полузабытый ныне поэт Тхаржевский: /Чем ночь черней – тем ярче звезды./ Чем горше скорбь – тем ближе Бог./ К такому глубинному пониманию сути и величия драмы человеческого существования им еще предстоит прийти. Временами Гриша Андреев это чувствовал:

«Чувствую Богоприсутствие и Заброшенность одновременно…

…То Богоприсутствие, когда кажется, что вот-вот войдет Он, спокойно грустно улыбнется, подаст большую теплую руку; я схвачу ее своими двумя жаждущими, истосковавшимися, которые слишком часто подаю не тем, буду долго держать, впитывая живительную теплоту. Он еще раз понимающе улыбнется, потом вытащит из котомки буханку белого хлеба, разломит надвое, протянет душистый ломоть – ешь. Я налью вина; и мы будем прихлебывать и смотреть всепонимающими глазами, и говорить, говорить… Господи, я уже вдоволь наглотался здесь этой правды, тошнит уже! Господи, мне нужно знать истину, я слаб, как всякий, но я хочу отделить зерна от плевел…» (Континент, №125, с.42-43.)

Прозревая, герой осознает, что его правда – бессовестная ложь, но продолжает жить, горделиво уповая лишь на собственные силы, «весь внутри себя, воспринимая мир лишь в себе и через себя». «Но разве был сверхчеловек, воспринимающий мир через другого? – вопрошает он. – Я жил, но до сверхчеловека не дотягивал. Можно приподняться на цыпочки, но долго ли ты простоишь! А теперь узел на дальнем конце каната, протянутого над бездной, и вовсе ослаб». (Континент, №125, с.86.)

Был и, как очевидно даже из приведенных примеров, не один. И при чем здесь сверхчеловек, который превозносил себя, считая возможным встать по ту сторону добра и зла? Ему ли воспринимать мир через другого? Перед ним такой проблемы не стояло. Ницше здесь определенно не поможет. Нужны другие учителя. Такие, как Мартин Бубер, Августин.

Мартин Бубер утверждал, что истина недоступна обособленному человеку, как бы глубоко он ни ушел в себя. Она рождается в отношениях «Я – Ты», иными словами, в любви.

Молодость естественным образом сосредоточена прежде всего на самой себе, для нее достаточно характерно состояние, когда «образ в зеркале – мой кумир». Мир представляется ей отчужденным. По М. Буберу, это отношения «Я – Оно». «Но в нездоровые времена случается так, что мир Оно, более не пронизанный и не оплодотворенный как живыми потоками приливами мира Ты, – изолированный и застаивающийся, словно гигантский болотный призрак, – подавляет человека. Довольствуясь миром объектов, которые больше не становятся для него Настоящим, человек уступает этому миру. И тогда обычная причинность вырастает в гнетущий подавляющий рок».

(Бубер М. Два символа веры. М. 1995г., с. 46.)

Излишне напоминать, какие времена переживаем. Следовательно, духовный кризис героя, приведший его к гибели, нельзя списывать исключительно на юношескую незрелость. Он сегодня характеризует состояние большинства людей, вне зависимости от возраста, культуры в целом. Выход из замкнутого круга парализующих волю и порождающих отчаяние представлений о неотвратимости происходящего, по Буберу, из «отношений Я – Оно» в «отношения Я – Ты» возможен лишь при освобождении от веры в несвободу, какими бы «научными» или житейскими соображениями она ни обосновывалась. От срывов свободы в своеволие защищает глубокое переживание личной встречи с «Ты – Высшим». С Богом. «Возлюби Бога, и делай что хочешь» (Блаженный Августин). Страдание, переходящее в сострадание и деятельную любовь к людям и миру, – первая ступень на ведущей в небо Лестнице Якова, основа подлинного творчества в любой жизненной сфере. Но уже с нее видны звезды.

Здесь самое время завершить полемику с героем повести «Потусторонники» и вновь сфокусировать внимание на авторе, а точнее, на авторах. Кто бы и что там ни говорил, но не производят они впечатления «потерянного поколения». Напротив, создается ощущение, что, собрав горькую пыльцу с цветов зла, они в сжатые сроки научились вырабатывать мед. Об этом в первую очередь говорит глубина постижения происходящего, которую они демонстрируют. Вся мощь приведенной философско-религиозной аргументации непостижимым образом ими уже впитана, переработана и усвоена. Ничем иным не объяснить абсолютную точность, психологическую и нравственную обоснованность выстраивания логики развития и гибели Гриши Андреева. И это притом, что автору повести Сергею Чередниченко всего 24 года от роду. Что же касается сострадания, то оно сквозит и в стихах и в прозе. Там, где человек «взрослый», оберегая свой душевный покой и представления о культурных нормах, брезгливо и даже в гневе отворачивается («так им, выродкам, и надо!»), молодые испытывают пронзительную жалость. Она не манифестируется и даже прячется за нарочитой лексической вульгарностью. Лирический герой Бориса Рыжего предстал пред Всевышним, притащив с собой сомнительную компанию своих подвальных дружков («кентов»).

– Кто эти м…?

– Это со мной!

Так герой представляет Личную встречу. Ревнители чистоты придут в ужас. Но Дух веет, где хочет. Вера стоит не на словах. Поэт уверен, что непременно найдет общий язык с Богом, поскольку тот, в отличие от земных жителей, не может не проявить милосердия к падшим. Потому и привел приятелей.

Слово «взрослый» в данном контексте я намеренно взял в кавычки. Избегать неприятных впечатлений, гнать от себя дурное, уходить в мир сказочных грез – все это увертки, детские реакции на суровую правду жизни. Похоже, что мир перевернулся и яйца получили полное право поучать своих растерявшихся куриц. Но могло ли быть иначе, коль скоро у поколения невоевавших отцов выросли воевавшие дети? Это мы, а не они, ведем себя как потусторонники, делая вид, что все идет более или менее нормально.

6. Встреча – переживание

Стремительное духовное возмужание молодых, в частности, проявляется в том, что они оказываются открытыми к «отношению Я – Ты». Доказательством тому служит сборник «Альдебараки», куда включены рассказы и пьесы победителей литературной премии «Дебют» 2003 года. Сергей Епихин, рассказ «О чем грустим?». Житейская ситуация: у старушки, одиноко проживающей в старом доме, в подвале прорвало водопровод. На дворе сильный мороз.

«Мне было больно на нее смотреть, я чувствовал усталость. Что-то тяжелое то подкатывало, то отпускало. Это не было просто предощущение старости, того, что я буду, как эта бабушка, дряхлым и одиноким. Это не была только жалость к старухе, к ее нищему существованию и обрушившейся на нее беде. Я, наверное, в тот миг в первый раз задумался о том, что не все так просто. Может, я чуточку понял, зачем мы живем, вернее, понял, что наша жизнь пуста и безысходна. Именно безысходна (то есть потерянная, какая-то не такая, фальшивая), а не бессмысленна.

«Вот она стоит и просит меня о помощи, – думал я, – да, я могу ей помочь: купить карточку, вызвать аварийку или пойти к дяде Васе на работу, нанять там сварщиков, еще как-то. Но я не знаю, помогу ли я себе, избавлюсь ли от того чувства, которое гнетет меня?»

С ее веснушчатого носа капала воды. Старушка облизывала тонкие изрытые губы и дрожала.

«Ей холодно, – подумал я, – может умереть».

Я помнил эту бабушку с лета. Я часто проходил мимо ее дома. Она сидела на скамейке, положив руки на костыль, а ее собачка кувыркалась в траве. Старушка всегда будто улыбалась, глядя на своего пса, и поэтому казалась счастливой.

Теперь же она дрожала и плакала, а маленькая дворняжка сидела рядом и как бы дрожала и плакала вместе с ней.

«У нее, наверно, никого нет, кроме этой собаки. По крайней мере, никого ближе этой собаки. Сейчас им обеим тяжело. И мне тоже нелегко – но это пустяки, потом решу, что с собой делать».

– У вас изолента есть? – спросил я.

– Я к соседям схожу, принесу.

Старушка ушла. Собака осталась со мной. Она уже тряслась от холода и от того, что намочила лапки, и теперь они, наверное, зябли.

– Да, такие вот дела, – сказал я вслух.

Собака подошла ко мне и уткнулась носом в мою ногу.

– Ничего, ничего.

Старушка вернулась с мужчиной лет пятидесяти, в рабочем грубом костюме желто-серых тонов, в засаленной фуражке. В руках у него был огарок свечки, газовый и рожковый ключи. Он дико матерился.

Я помогал ему: держал свечу, подавал ключи, соглашался со всем тем бредом, который он говорил.

Когда мужичок перекрыл воду, он сел на обшарпанный стул, на котором я недавно сидел, и закурил. И я чувствовал, что она глядит на него так же, как полчаса назад глядела на меня: печально и осторожно.

Он посмотрел ей в глаза и причмокнул губами.

– Все, бабка, затопило тебя. Теперь каток в коридоре будет, – он встал, – Бог тебя наказал. Плохо Богу, говорю, молилась. Грех на тебе, бабка.

– Ты иди, – сказал он мне, докурив, – теперь тут уж делать нечего, трубы надо менять.

– А кто будет?- спросил я.

– Сын ее… или зять. На выходных.

– Но сегодня вторник, – сказал я.

Но мужик отвернулся от меня и закричал на старуху:

– Плохо Богу, бабка, ты молилась. Наказал он тебя.

А бабка, наверно, давно ничего не слышала и только плакала. И казалось, что ее рябой нос тоже плачет: с него капала вода. Собака встала и застучала когтями по полу. Повиливая телом, она вышла вон. Я – за ней. Во дворе я нагнулся и протянул руку животному. Дворняжка завиляла хвостом и подняла кверху узкую мордочку с маленькими ушками. Ее черная шерсть с синим отливом блестела. На нас падали белые хлопья, и нам было очень хорошо тогда: может быть, оттого, что мы с ней знали намного больше, чем знают другие. А может, мне это показалось – и собака не ощущала то же, что ощущал я. Но это не страшно. Главное, что я чувствовал тогда то, что могла чувствовать она, он, ты, мы…»

Думаю, прочитав рассказ, за автора в одинаковой степени порадовались бы такие разные по судьбе и культуре люди, как В.Астафьев и М.Бубер. Последний, вероятно, поразился бы тому, с какой почти документальной точностью фиксируется момент «встречи – переживания», когда человек начинает понимать про жизнь что-то самое главное. С более приземленных позиций этот текст можно с полным основанием считать посланием к отцам. Иным, нежели в повести «Потусторонники», лишенным памфлетной заостренности и пафоса инвективы, но оттого ничуть не менее обличающим.

Поздно, слишком поздно, на склоне лет приходит понимание самого главного к Лидии Аркадьевне, героине рассказа Ксении Стениловской «Ночью все кошки…».

«Смерть, ни своя, ни чужая, уже не пугала и не печалила ее, но она плакала, как никогда еще не плакала, громко и некрасиво, словно маленький ребенок. По всем кошкам; по этому маленькому комочку, который, возможно, будет жить, и через несколько дней у него откроется один глаз, потому что второй закрыт огромным кровоподтеком; по себе глупой, неразумной, трусливой женщине; по всем людям, которые не видят дальше собственных глаз. И не было ничего в мире, что могло бы ее утешить».

Мудрость, абсолютная чистота тона, прозрачный, лишенный вульгаризмов язык, сострадание людям, бедным, незащищенным, независимо от того, к какому поколению они принадлежат, – это тоже современная молодая литература. «Та, что с левой стороны, святая мышца в человеке» (Б.Окуджава) работает у них на полную мощность.

Я совершенно не собираюсь делить молодых авторов на своих, тех, кто близок к традициям русской литературы, не в последнюю очередь включавших деликатность и целомудренность, и чужих (исповедующих поэтику «новой искренности», «прямого высказывания», «литературы молодых негодяев» и т.п.). Такая классификация будет грубой и необоснованной. Замечательно именно то, что все они разные. Бессмысленно искать в молодой литературе какое-то одно ведущее течение, как модно ныне выражаться: «майнстрим». Их разноголосица – самое убедительное и неопровержимое свидетельство тому, что истекшие десятилетия все-таки не прошли даром. Сквозь скрип и скрежет искореженной нашей немощью свободы, в которой они вырастали, все более явно слышится музыка их текстов. На поле культуры вступают новые действующие лица и исполнители.

7. Что отражает статистика

Могут возразить, что сказанное справедливо лишь в отношении ничтожной части молодого поколения, тех 7%, о которых упоминал в послании Гриша Андреев. Остальным «все по барабану». А те, кто в молодости мучается, переживает, бьется над последними вопросами бытия, со временем адаптируются и скажут, подобно герою «Обыкновенной истории» Гончарова: «Это мой век. И он мне нравится!». Как знать? Но много или мало – в духовной сфере не вопрос. Не зря Фрэнк Бухман утверждал: «Один человек и Бог – уже большинство».

У Христа поначалу было всего двенадцать учеников. Один из них, как выяснилось, оказался неудачным.

Тем не менее для скептиков, доверяющих лишь строго научным социологическим выкладкам, сообщаю дополнительную информацию. Прозаик и критик Ольга Славникова – координатор Независимой литературной премии «Дебют» – рассказала мне, что в год они получают до сорока тысяч (!) рукописей, присылаемых на конкурс. У них, в оргкомитете, даже родился своеобразный праздник «Первого мешка». И так продолжается вот уже пять лет. Разумеется, не все тексты равноценны, многое в поисках драгоценных пород приходится отсеивать. Но согласимся, тысячи пишущих, разбросанных по городам и весям России молодых людей, – сам факт говорит о многом. Прежде всего о принципиальной невозможности остановить пульсацию мысли и работу чувств. Мысль не оригинальная, зато обнадеживающая. Не так много в последнее время получаем хороших новостей, чтобы равнодушно пренебречь этой. И я искренне радуюсь тому, что среди политиков, бизнесменов, представителей творческой интеллигенции находятся серьезные люди, готовые поддержать молодых авторов. Фонд социальных и интеллектуальных инициатив под руководством С.А.Филатова организовал для них постоянно действующий семинар в Липках. Международные фонд «Поколение», президентом которого является депутат Государственной Думы

А.В.Скоч, учредил Независимую литературную премию «Дебют» и помогает начинающим авторам с первыми публикациями. На мой взгляд, можно без преувеличения сказать, что эти и подобные им общественные организации реализуют сегодня один из важнейших национальных проектов. Поляки знали что делали, когда во время Варшавского восстания по канализационным путям выводили из горящего города подающих надежды молодых людей. (Среди них оказался и будущий великий кинорежиссер А. Вайда.) Сохраняя перспективу развития культуры, они тем самым спасали нацию и государство. Пусть данный национальный проект не попал в перечень заявленных государством. Это нормально. Мы слишком хорошо помним, к каким неизгладимым последствиям приводило участие государства в деле воспитания творческой молодежи. Словом, похоже, за юную писательскую поросль можно быть относительно спокойным. И дело не только в проявленной поддержке. Они, безусловно, наделены даром, почувствовали призвание. Одного этого бывает достаточно, чтобы держать человека в тонусе, придавать осмысленность его существованию, помогать выдерживать тяготы жизни. Но как быть другим (большинству?), кто до поры, не открыв в себе никаких специальных дарований, вынужден вести обычное рутинное существование?

На этот вопрос исчерпывающе отвечал отец Александр Мень:

«Так вот, когда мы начинаем учиться отличать добро от зла, когда мы учимся в себе находить вот это поле битвы, как говорил Достоевский, тогда и начинается работа по выращиванию нашей духовности. Это дело каждого человека. Это величайшее творчество. Для того чтобы творить, необязательно создавать картины, симфонии и скульптуры. Каждый человек творит свою душу, каждый созидает свою личность. Но создает ее не в пустом пространстве, а в соответствии с другим «Я» и с вечным «Я» божественным» (о. А.Мень отвечает на вопросы слушателей. М., 1999 г., с.65.)

8. Кризис педагогики

Помочь молодому человеку стать архитектором своей личности – важнейшая задача педагогики. На первый взгляд в ней нет ничего нового, необычного. Последние десятилетия мы почти с молитвенным придыханием повторяем слова о необходимости личностно-ориентированного подхода к ребенку. Который предполагает максимально возможный учет его интересов, потребностей, способностей и склонностей, создание доброжелательной психологической атмосферы в школе, равные партнерские отношения между учеником и педагогом. В той или иной степени, с большим или меньшим успехом педагоги пытаются реализовать его в своей деятельности. Все это важно и необходимо, хотя бы для того чтобы школа, наконец, перестала выглядеть такой карикатурной, неприглядной и отчужденной, какой она предстает из произведений молодых писателей – наших недавних выпускников. Но при таком подходе что-то главное, сущностное ускользает от нас, уступая место вещам полезным, но поверхностным. Выглядит это примерно так: вместо счастья – комфорт, взамен любви – равноправные партнерские отношения. «И на том спасибо», – скажет трезво мыслящий профессионал, отдающий себе отчет, в каком стесненном положении оказалась сегодня российская школа. Признавая всю серьезность подобной аргументации (мне ли как директору школы не знать о масштабе проблем современного российского образования), рискую утверждать, что есть вопросы не менее важные, чем недостаток финансирования, нехватка педагогических кадров и т.п. Коренятся они в мировоззренческой сфере.

Я заведомо предупредил о том, что не ставил перед собой задачу критического литературного разбора творчества начинающих литераторов. Литературные достоинства и недостатки – тема другого разговора. Для меня как педагога важнее было, говоря профессиональным языком, попытаться установить обратную связь с теми молодыми людьми, кто способен к рефлексии и внятной формулировке своих глубинных проблем. Очевидно, что основная масса наших воспитанников не мыслит так глубоко, не заглядывает в такие бездны, столь остро не ставит перед собой экзистенциальные вопросы. Но, сами того не ведая, не отдавая себе отчета в причинах своей растерянности и дурного нравственного самочувствия, они, смутно ощущая внутреннее неблагополучие, пытаются преодолеть его простыми, доступными им, подчас не самыми лучшими средствами. Тем важнее докопаться до корней их душевной смуты. Молодые литераторы обнажают их с предельной откровенностью. Таков закон искусства – вне полной искренности, зачастую почти недостижимой в отношениях «педагог – ученик», оно не жизнеспособно. Соврать и приукрасить себя можно в беседе, выступлении, даже в поступке. Фальшь в тексте обнажается немедленно. Тем важнее, опираясь на такую, чрезвычайно ценную для педагога, самодиагностику, сделать необходимые выводы, наметить стратегию и тактику выхода из того кризиса, который переживает культура в целом и педагогика в частности.

Парадокс заключается в том, что, признавая кризисное состояние современной культуры (об этом написаны тома), мы деликатно обходим молчанием тот очевидный факт, что педагогика как ее неотъемлемая часть не может не испытывать на себе те же процессы. Упреков в немощи ей сегодня хватает. Их более чем достаточно: не обеспечивает эффективное обучение всех и каждого, не предотвращает детскую преступность, не решает проблему наркомании и алкоголизма среди подростков и т.п. Но все они по большей части скользят по технологической плоскости. В сознании таких критиков педагогика предстает в образе многорукого Шивы, способного при помощи специальных манипуляций предотвращать все возможные беды, излечивать социальные язвы, в одно касание врачевать неокрепшие души.

И лишь одно-единственное обвинение затрагивает ценностную вертикаль: педагогика не обеспечивает непрерывного духовного роста и необходимого нравственного развития подрастающего поколения. Оно, как правило, приговаривается в завершении каскада упреков в качестве привычной ритуальной формулы. Одному Богу известно, что стоит за ней. В сложном дифференцированном обществе, где сосуществуют верующие и атеисты, идеалисты и прагматики, у каждого свои представления об идеальной нравственности и духовном совершенствовании. Потому необходимость решения этой главной, фундаментальной проблемы, порождающей все остальные, вежливо признается, но, как принято сегодня говорить, по умолчанию.

Мы действительно молчим о том главном, о чем до хрипоты, во весь голос кричат в своих текстах молодые авторы. Почему так? Слишком озабочены делами насущными? Не верим в возможность выполнения этой главной педагогической миссии? В атмосфере духовной смуты и всеобщего разлада не хотим добровольно взваливать на себя непосильную ношу? И то, и другое, и третье. Вместе с тем реальная практика диктует иную линию поведения. Настоящий врач не проходит, пожав плечами, мимо больного, невозмутимо констатируя бессилие своей науки. На свой страх и риск, в меру собственного разумения, зачастую не имея соответствующей подготовки, наиболее совестливые педагоги спешат на помощь.

Отставание теории воспитания от практики – вещь обычная, естественная, предопределенная самим ходом жизни. Практика первой вплотную сталкивается с изменившимися лицами, меняющими мир. Задача теории – вовремя осмыслить эти фундаментальные сдвиги и помочь педагогам найти необходимые точки опоры, более надежные основания для выполнения их миссии в изменившихся условиях. Но именно этого в последние десятилетия не происходит. Теория воспитания все более начинает напоминать иссохшую мумию, для поддержания внешнего вида которой предпринимаются отдельные безуспешные попытки: в основном подкраска волос и наведение румян. Поскольку такой педагогический макияж мало помогает и никак не меняет положения дел, эта капризная старая дама видит причины (отчасти справедливые) своего одряхления преимущественно во внешних факторах: всеобщем упадке нравов, растлевающей деятельности средств массовой информации и т.п. Словом, во всем том, что находится вне зоны ее непосредственного влияния и персональной ответственности, а потому не требует трезвого взгляда на себя. Отсюда обличительный пафос, морализаторство, ностальгия по ушедшей молодости, когда, как кажется, все удавалось, малопродуктивные попытки влить новое бродящее молодое вино жизни в старые меха привычных представлений.

9. Поиски выхода: пересмотр оснований

Возможно ли ее оживление – омоложение? Безусловно, поскольку эти циклы увядания и возрождения характерны для культуры в целом. Теория воспитания – не исключение. Только для этого потребуется очень сильное, впрочем, давно известное из русского фольклора средство: своеобразный коктейль из мертвой и живой воды. Где мертвая вода – это прямой мужественный взгляд на глубину и масштаб произошедших перемен, при всем их драматизме и внешней неприглядности. Заметим, что малоприятную работу по добыче мертвой воды из доподлинно известных им источников за нас отчасти уже проделали молодые писатели. Живая вода содержится в незамутненных временем родниках культуры, бьющих на глубине религиозной и философской мысли. Совестно, что молодые люди, как выясняется, до сих пор пробиваются к ним отнюдь не нашими стараниями. Еще более стыдно, что они, а не мы, находят доступную современному сознанию форму передачи сокровенных мыслей и нетленных ценностей. Разумеется, здесь вступает в силу магия искусства. Будучи целостной, метафора всегда более действенна, художественный образ более убедителен, нежели расчленяющее на составляющие живую ткань жизни научные понятия.

Но что мешает нам воспользоваться теми же приемами и способами? По крайней мере, две причины. Боязнь потерять педагогическую невинность, запятнав себя порочащими связями с сомнительными партнерами, в результате чего педагогика неизбежно превращается в брюзжащую старую деву, проецирующую на мир свои неизжитые комплексы. И еще более глубокий, парализующий волю страх пересмотреть и обновить философские основания – фундамент своей деятельности. Но без этого уже не обойтись.

Замечательный русский педагог С.И.Гессен еще на заре прошлого века справедливо рассматривал педагогику как прикладную философию. Предваряя свою книгу «Основы педагогики», он писал: «Как философа меня привлекала возможность явить в этой книге практическую мощь философии, показать, что самые отвлеченные философские вопросы имеют практическое жизненное значение, что пренебрежение философским знанием мстит за себя в жизни не менее, чем игнорирование законов природы.

…Что всякая педагогическая система – даже там, где она выдает себя за эмпирическую науку, – есть приложение к жизни философских воззрений автора – есть основное положение этой книги». (Гессен С.И. Основы педагогики. Введение в прикладную философию. М., 1995. С. 20.)

Необходимость пересмотра и обновления философских оснований педагогической теории и практики (в первую очередь в части воспитания) диктуют нам само время и поиски молодых, которые поверх наших голов, скованных догматическими представлениями, иссохшими губами припадают к живительным источникам: Владимиру Соловьеву и Ф.М. Достоевскому, Мартину Буберу и Даниилу Андрееву, Томасу Мертону и Фрэнку Бухману, А. Меню и Г. Померанцу. К тем мыслителям и художникам слова, кто вопреки страстям и срывам, искажающим человеческий облик, жил и продолжает жить в Духе. И пусть их путь чрезвычайно труден, зато пример притягателен, поскольку именно он оставляет надежду.

Философия персонализма, признающая за личностью никем не отчуждаемую свободу и одновременно полную личную ответственность за все происходящее, позволяет сегодня выбрать тот способ существования, что достоин высокого звания Человека. Кому-то вопрос о пересмотре философских основ теории и практики воспитания покажется абстрактным, слишком оторванным от злобы (в ее прямом и переносном смысле) дня. Напрасно. В нем корень всех наших проблем, пусть даже практический педагог, не склонный к отвлеченному мышлению, пока полностью не отдает себе в этом отчет. Сенека не зря замечал, что если не знаешь, куда плыть, никакой ветер не будет попутным. Нужны ориентиры. Потому-то хорошая теория считается самой надежной практической вещью.

Тем не менее подспудно процесс пересмотра и расширения фундаментальных основ педагогической теории и практики уже начался. На его базе растет и набирает силу педагогическая антропология. Жаль только, что пока она так робко и невнятно артикулирует свои религиозные и философские корни. Мешают неизжитый сциентизм с его опорой исключительно на рациональный анализ происходящего и корпоративная солидарность, заставляющая отстаивать чистоту жанра, якобы не допускающего кровосмешения науки с другими способами познания, предполагающими в качестве инструментов постижения мира прозрения и интуицию. В результате, в полном соответствии с воззрениями М. Бубера, внутренняя вера в несвободу человека порождает и усиливает его рабство. Внешние обстоятельства, стесняющие его волю, ничто в сравнении с теми внутренними оковами, в которые он сам себя добровольно заковывает.

Евгений ЯМБУРГ, доктор педагогических наук, член-корреспондент РАО, заслуженный учитель школы РФ, директор ЦО №109, Москва