На чтение: ≈ 16 мин.Какими мы видим людей с инвалидностью? Вот фотография девочки в инвалидной коляске: она смотрит в окно, за которым толпа спешит по своим делам. Или человек в темных очках и собака на поводке осторожно ступают на «зебру», а бесконечный уличный поток как бы обтекает их… Одиночество, печаль, невозможность угнаться за стремительным течением бытия, укорененность на крошечном обитаемом островке… Таковы стереотипы, которые транслируют СМИ и Интернет, закрепляют их в умах большинства.
Обтягивающее не носить, модное не надевать…
Я несколько раз видела ее в метро – девушку, одетую дерзко и даже вызывающе: кожаная косуха, черные джинсы с карманами и цепями, свитер с изображением какой-то рок-группы, тяжелые армейские ботинки. Она всегда шла быстро, обгоняя людей, с гордо поднятой головой, никого вокруг не замечая. А если присмотреться, можно было увидеть, что ее спина… скажем так, не совсем ровная. Таких в моем детстве называли горбатенькими. Их полагалось жалеть – замуж не возьмут, до конца жизни вынуждена будет носить балахоны, стесняться, прятаться от людей. А эта – не то что не прячется, еще и подчеркивает свою особенную внешность, откровенно протестуя против сочувствия.
Я ее заочно зауважала, хоть и не была с ней знакома. Она стала для меня своеобразным тестом, лакмусовой бумажкой отношения к людям с инвалидностью, которых на планете ни много ни мало 10% населения. Если мне говорили: «Ну и молодец, правильно, так и надо!», я чувствовала, что этот человек со мной одной крови. А если слышала: «Ну зачем же она так демонстрирует свое несчастье?» – не то что прекращала общаться с этим человеком, но он для меня переставал быть своим.
У меня подобная проблема с детства. Два года мне приходилось носить тяжелый корсет – кожаный, с железками. Я с завистью смотрела на подвижных и спортивных одноклассников. Меня в классе как-то выделяли и всегда сторонились. Не то чтобы дразнили, но в игры не принимали, боялись. И я постоянно облучалась целой гаммой эмоционально подкрашенных взглядов и, главное, запретов. Обтягивающее не носить, модное не надевать, на дискотеку не ходить… Я все равно и надевала, и ходила, и, подобно той девушке, выработала собственную бунтарскую мину, но для этого мне потребовались годы. Быть человеком с инвалидностью или иметь особенности здоровья в советское время не поощрялось.
Только в ортопедическом стационаре (среди таких же не очень здоровых детей) я ощущала себя относительно комфортно. Многие из этих ребят никогда не показывались на улице. Они лечились годами, учились там же и видели только себе подобных. Атрибуты инвалидности – костыли, гипс, коляски – для них давно перестали быть чем-то из ряда вон выходящим и перешли в разряд обыденной повседневности. Ребята взрослели, становились подростками, влюблялись, тянулись к свободе, что начиналась за оградой… Помню, как мы высовывались из окон, чтобы через эту ограду пообщаться с местными мальчишками-счастливчиками из соседних с больницей домов, ведь они ходили в школу, как все. Помню, как эти мальчишки поднимали нам в окно мороженое на веревочке, строго запрещенное медперсоналом. И как мы изображали рок-группу, играя на костылях, как на гитарах…
Постепенно ситуация меняется: сегодня человек на коляске, ребенок с ДЦП, с синдромом Дауна или с аутизмом на детской площадке или в обычном школьном классе уже перестал быть редкостью. Но проблема не таких, как все, остается актуальной.
Квазимодо – человек со сколиозом
– Наша организация занимается изменением отношения к людям с инвалидностью вот уже более 25 лет, – говорит директор Российской общественной организации людей с инвалидностью «Перспектива» Денис Роза. – Отправной точкой послужили правила ООН о том, как освещать темы инвалидности в печати. Мы собирали журналистов на специальные семинары, проводили тренинги перед фестивалем фильмов о людях с инвалидностью «Кино без барьеров». И даже разработали специальные лексические правила: какие слова можно употреблять в обществе, а какие совершенно недопустимы.
Замечу, что толерантные этические и лексические нормы, которые некоммерческие организации, созданные самими людьми с инвалидностью или их родителями, пытаются закрепить в русском языке, приживаются со скрипом.
Однажды Сергей Прушинский, руководивший web-школой «Перспектива», на одном из семинаров предложил назвать самые распространенные термины, которые журналисты используют в материалах о людях с инвалидностью. Вспомнились «инвалиды», «слепые», «глухие», «солнечные дети», «неполноценные», «дети-бабочки», «умственно отсталые», «особые дети», наконец, странный неологизм «люди с альтернативной одаренностью» и даже «горизонтально ориентированные» вместо «полных». Большинство согласились с тем, что многие из этих слов вызывают напряжение, а некоторые наклеивают яркий эмоциональный ярлык. Например, «глухие» употребляется не только как определение неслышащих людей, но и как оскорбление человека вполне слышащего. «Больные дети» иногда вызывает непонимание, потому что всплывает пренебрежительное «больные на всю голову». Или термин «солнечные дети» в адрес детей с синдромом Дауна излучает некоторую снисходительность и завышенные ожидания: выходит, что такой ребенок должен всегда быть улыбчивым и приветливым, он не имеет права на плохое настроение и капризы, как все остальные дети.
Между нейтральным значением слова и эмоциональным ярлыком зачастую проходит еле видимая грань. Так, со словом «инвалид» связано множество негативных ассоциаций. И даже «герой, преодолевающий трудности» – определение, издавна прилипшее к паралимпийцам, – тоже отдает излишней героизацией, эдаким медом с патокой. Если речь идет о человеке талантливом, рисующем, пишущем стихи, занимающемся спортом, почему-то всегда присоединяется «вопреки обстоятельствам».
Журналисты и редакторы часто используют слова с негативными коннотациями, не задумываясь, просто потому, что повторяли их за кем-то в детстве, так говорили в семье, во дворе. В результате, как у Гойи в «Каприччос», сон разума рождает… ну если не чудовищ, то чудовищные стереотипы, способные ставить преграды между человеком и его мечтой о нормальной жизни. «Больной», значит, надо жалеть. «Беспомощный», «прикованный к коляске», значит, не может жить независимо, без поддержки. Казалось бы, давайте выкинем противные словечки из лексикона и забудем о них. Заменим новым и толерантным словосочетанием «люди с ограниченными возможностями здоровья», и дело с концом.
Но не все так просто. Люди с инвалидностью часто сами называют себя инвалидами, потому как это государственное обозначение статуса, оставшееся еще с советских времен, до сих пор закрепленное в документах. К тому же они привыкли, им так проще. Редакторы СМИ тоже не очень любят сочетание «люди с ограниченными возможностями здоровья» из-за длинноты и неуклюжести, оно нарушает динамичность и ритм текста. Это словосочетание пришло в русский язык из английского. Английские слова гораздо короче русских. Disabled и «ограниченные возможности здоровья», как говорится, почувствуйте разницу! Тем более что по-русски оно звучит еще и не совсем точно: если у кого-то они ограниченны, значит, у остальных не ограниченны?
А что делать с произведениями классики, страницы которых населяют всевозможные «убогие», «слепые», «глухие», «хромые»? Не устраивать же цензуру прошлому, как это сделали американцы, вытравив слова «негр» и «раб» из романов Марка Твена о Томе Сойере и «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. Как быть, к примеру, с Квазимодо или «горбатым карликом» из пушкинского «Руслана и Людмилы»? Исправить на «человек со сколиозом»?
Конфликт или солидарность?
Известный лингвист доктор филологических наук Максим Кронгауз считает, что для изменений в языке существуют две стратегии. Первая – стратегия конфликта с обществом и СМИ, вторая – стратегия солидарности.
– Надо понимать, что языковые традиции очень консервативны, они связаны с привычкой, с речевой практикой, от которой трудно отвыкнуть, – считает Максим Анисимович. – Стратегия конфликта, когда обществу предъявляются некие требования – вы с нами плохо обращались в историческом прошлом и поэтому должны изменить языковые привычки, – ошибочна и для внедрения языковых новшеств работает плохо. Все заканчивается скандалом с переходом на личности, и результат не достигается. Стратегия солидарности применяется редко, но она более перспективна. Язык меняется вместе с историей страны, и некоторые слова неизбежно приобретают отрицательную оценку. Например, слова «идиот» или «дебил» первоначально были всего лишь медицинскими диагнозами, отражающими степень заболевания, но, перейдя из области узкой терминологии в широкий обиход, стали ругательствами. Будет ли приятно человеку с этим диагнозом (или его созависимому родственнику) называться таким словом? Нужно создавать инициативные группы, составлять список слов, подлежащих замене, предлагать корректные варианты, организовывать общественные дискуссии, знакомить с их результатами журналистов.
В процессе продвижения новых слов, по мнению Кронгауза, нужно прислушиваться к особенностям языка. Например, любой язык тяготеет к сокращениям, и поэтому выталкивание из него разговорных словечек не совсем правильно. Слово «колясочник» не имеет отрицательного значения, оно просто звучит более компактно и сжато, чем «человек на инвалидной коляске». Что касается «людей с ограниченными возможностями здоровья», то причастие в таком обороте нехарактерно для русской речи и неудобно. «Человек с инвалидностью» короче, произносится легче и выглядит лучше, чем громоздкая аббревиатура ОВЗ, которая также не украшает текст. Точно так же следует говорить «человек с ДЦП», «человек на коляске» и т. д. Потому в инклюзивном обществе на первом месте всегда должен стоять человек, личность, а уже потом его диагноз.
– Мы начинаем придумывать новые определения, не спросив людей, согласны ли они, – говорит Сергей Прушинский. – Если вы не знаете, как человека назвать, спросите у него, как его представить, какое обращение для него наиболее комфортно. В литературе же можно сделать примечание, что данное слово устаревшее. А вообще-то нужно менять не только слова, но и образы, стоящие за ними: показывать человека с инвалидностью не несчастным и не героем, а самодостаточным, независимым, включенным в жизнь.
В социум, как в бурное море
По мнению Денис Розы, разговор о дискриминации нужно начинать с образования. Надо именно сегодня развивать любые программы, которые помогают человеку с инвалидностью жить в обществе так же, как живут его сверстники. Пусть ребенок попробует шагнуть в социум, как в бурное море: поначалу будет нелегко, но он выплывет, со временем ему станет комфортно в кругу сверстников, и, возможно, этот круг станет спасательным кругом. Если он учится на дому, то он не готов включаться в коллектив, не умеет работать в команде. У него нет навыков общения, не всегда формируется адекватная самооценка, да и оценка других людей тоже может быть несколько искаженной. Если же он посещает школу, то не только делает задания, но еще и общается с товарищами, участвует в играх, состязаниях, конкурсах, у него развивается как здоровое чувство соревновательности, так и способность сопереживать. Багаж этих навыков он захватит с собой дальше, во взрослую жизнь.
Более того, чем больше ребят с инвалидностью пойдут учиться в обычные школы, тем более вероятен факт, что лет через 20 у нас будет совсем другое общество. Никто не повернет голову вслед человеку на коляске или с белой тростью и уж тем более не покажет на него пальцем и не приклеит недружественное прозвище. Ведь кирпичик толерантности в фундамент нового социума закладывается со школьной скамьи.
Людмила ПОЛОНСКАЯ
Выбор читателей
Комментарии