Дар проповедника, предназначенный свыше. За что любить Гоголя?

В нашей стране – «самой читающей в мире», как считалось недавно, – литературе всегда придавалось огромное, почти мистическое значение. Будто бы литература определяла общественный прогресс в государстве, оказывала влияние даже на политику и историю. Я имею в виду прежде всего великую русскую литературу XIX века – ее золотого века. Некоторые даже считают, что именно литература воспитывала народ (в основной своей массе неграмотный), именно она открыла ему глаза на тяжесть существования, убедила в необходимости революции. Именно так трактуют произведения классики некоторые учителя, прививая детям, как им представляется, серьезное отношение к литературе.

Оставим в стороне возражения против этого тезиса. Невозможно оспаривать тот факт, что влияние русской литературы на образованные умы было огромным. Можно и нужно гордиться тем, что выдающиеся русские писатели были «властителями умов», оказавшими огромное влияние на отечественную и мировую культуру, их произведения стали нашим национальным достоянием.

К таким писателям принадлежит и Гоголь, 200-летие со дня рождения которого мы отмечаем в этом году. Его читают и дети, и взрослые, перечитывают пожилые, а пьесы его и по его произведениям не сходят со сцены и с экрана. Есть в его текстах серьезное и глубокое, веселое и грустное, комическое и трагическое, что-то вечное, притягательное, освежающее душу. Назовите десять самых выдающихся имен русской классики – в них обязательно войдет Гоголь. Выберите из них пятерку – в нее опять же войдет Гоголь.

Гоголь был признан и современниками уже задолго до гениальных «Ревизора» и «Мертвых душ», и это общеизвестно. «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород», «Петербургские повести», «Тарас Бульба» и другие произведения сразу же вошли в золотой фонд общерусского чтения. Потому так поразила современников вышедшая в 1847 году последняя книга писателя «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой он признается, что хочет «искупить бесполезность всего, доселе мною напечатанного». Гоголь пришел к убеждению в бесплодности сатиры. Он сетовал, что хотя «Мертвые души» произвели много шума, «…кроме литераторов, не отозвался никто… Служащий чиновник мог бы мне явно доказать, в виду всех, неправдоподобность мной изображенного события приведением двух-трех действительно случившихся дел и тем бы опроверг меня лучше всяких слов… И хоть бы одна душа заговорила во всеуслышанье!». Еще раньше в одном из писем (Василию Жуковскому) Гоголь писал по поводу реакции общественности на «Ревизора»: «Это было первое произведение, замышленное с целью произвести доброе влияние на общество, что, впрочем, не удалось».

В «Выбранных местах…» Гоголь не только отказывается от сатирического литературного подхода, но дает советы, как положительно, в рамках существующего порядка, «исправить Россию», в которую он глубоко и религиозно верил. Он хочет видеть Россию «идеальным небесным государством», где монарх, духовенство, дворянство и прочие сословия исполняют предписанное свыше.

Современники не поняли Гоголя, перешедшего от сатирического изображения действительности к идеализации монархической, помещичьей, сословной России. Почти все критики (первый Белинский) осудили Гоголя, и только Аполлон Григорьев отметил, что «человек, который так страдальчески, так задушевно смотрит на свое дело, стоит некоторого уважения даже за свои заблуждения». Впрочем, при изучении творчества Гоголя в школе его творческие и философские искания, как правило, обходят стороной.

Среди шедевров Гоголя есть произведения, значительно меньшие по объему, чем «Мертвые души», но имевшие огромный общественный резонанс. Такова повесть «Шинель». О значении ее для русской литературы ярче всех высказался Достоевский: «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя». Выступление в защиту «маленького человека» современники расценили как поворот к теме человеколюбия, гуманизма, а некоторые демократически настроенные критики даже как протест против подавления личности самодержавным строем. В общем, повесть расценили так, будто бы Гоголь нашел тему, которая должна стать главной в литературе той эпохи. Так и сегодня оценивают повесть литературоведы, им следуют на своих уроках многие учителя.

Известно, что в основу сюжета Гоголь положил действительный случай, имевший место в жизни, то есть «действительно случившееся дело» (Гоголь имел привычку записывать для себя услышанные рассказы, чтобы использовать их в своих будущих сюжетах). Этот факт общеизвестен, он подробно описан в воспоминаниях Павла Анненкова. Гоголь переработал этот сюжет, задумав написать рассказ в юмористическом духе, но в процессе работы замысел переменил. Можно считать, что между услышанным Гоголем рассказом и созданной по его мотивам повестью нет ничего общего.

Действительно, реальный прототип Башмачкина был также бедным чиновником и имел одну страстную мечту – приобрести… нет, не теплую шинель, а дорогое заграничное ружье, поскольку был заядлым охотником. Как и Башмачкин, отказывая себе во всем, он долгое время копил деньги и купил-таки вожделенный предмет, почувствовав себя на вершине блаженства. Но тут же его и потерял, на первой же охоте, обронив с лодки где-то в камышах. Долгие поиски результатов не дали. Чиновник впал в отчаяние и от огорчения заболел. Сослуживцы, узнав об этом, посмеялись над несчастным и… скинувшись, купили ему другое такое же ружье. Таково, говоря словами Гоголя, «действительно случившееся дело», в котором, кстати, чиновники проявили сочувствие и человечность. Этот случай из реальной жизни послужил толчком к написанию повести о совсем другом чиновнике и о другом случае, о других сослуживцах, которым Гоголь отказал в сочувствии и сострадании: «Как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости…» (цитирую прямо из текста повести). Сюжет повести вымышлен автором, хотя, надо признать, он жизненный и правдивый (несмотря на явно фантастический финал), как все, что написано Гоголем. Поэтому, как и после «Мертвых душ», автор не получил ни одного письма от чиновников с опровержением, даже от тех, которые пожалели бедного коллегу и сложились на новое ружье.

Зато некоторые литературные критики высоко оценили повесть Гоголя, и не только за ее художественные достоинства, но прежде всего за ее «обличительный характер». В частности, Николай Чернышевский, глубоко понимавший и любивший Гоголя, воспринял эту повесть с революционно-демократических позиций, чуть ли не как протест против самодержавия, а автор охарактеризован им как «человек, сильно любивший правду и ненавидевший беззаконие».

Боролся ли Гоголь в этой повести с «беззаконием», порожденным самодержавием? Понятно, сам Николай Васильевич не только в мыслях не имел ничего подобного, но и ясно высказал свое мнение насчет улучшения жизни в России в «Выбранных местах…», где он даже изложил целую программу – утопическую, но никак не революционную – исправить общество проповедью. За что и был обруган Белинским и другими интеллигентами, такими же наивными романтиками в своих представлениях, как и Гоголь, тоже своего рода проповедниками, но иных ценностей. Так, Чернышевский, который, по отзыву одного из современников, «по искренности и честности убеждений безупречен и заслуживает полного и глубокого уважения и сочувствия, один из лучших людей», в своих планах радикальных реформ, по его словам, «готов жертвовать и свободой слова, и конституционными формами». Понятно, что Гоголь к таким «проповедям» никакого отношения не имеет и никакого «приговора самодержавию» в своих сочинениях выносить не помышлял.

Владимир Набоков, обращаясь к зарубежным читателям, предупреждал: «Если вы хотите узнать что-нибудь о России… если вас интересуют «идеи», «факты», «тенденции», не трогайте Гоголя… Ему нечего вам сказать». Художественное творчество не сводится к задачам обличительным, общественным, воспитательным. Гоголь понимал его выше – у него были религиозная вера в Россию и дар проповедника, и проповедь он понимал как предназначение свыше.

Нельзя понимать классическую литературу только как документальную, как свидетельницу прошлого и путеводитель в будущее. Нельзя пришпиливать художественные произведения тех лет к революционному движению, имевшему, кстати, явно выраженные террористические формы и идею разрушения. Нельзя выдавать Тургенева за идеолога народовольцев. Если судить о прошлом России только по «Шинели» Гоголя и строкам Некрасова «Выдь на Волгу – чей стон раздается?..», то это значит представить наш народ рабом, физически немощным, духовно нищим, творчески бессильным, не ведающим человеколюбия, не помнящим родства, братства и Родины. Тогда непонятно, как могла жить и развиваться огромная страна с многочисленным растущим населением. Гоголь вовсе не считал русский народ лишенным духовности и человеколюбия, наоборот. В его сатире ничего саркастического, издевательского, унижающего – в ней много боли и, если хотите, надежды.

Классика была и остается духовной пищей, без которой невозможно вырасти культурным человеком. В ней через призму таланта отражены духовные богатства народа. И чем выше талант, тем она богаче. Тем дороже все, что написано талантом, не важно, имеет ли оно ценность в классовом или политическом смысле. Лев Толстой не был зеркалом русской революции (это полная нелепость), он был и остался великим русским писателем. Гоголь не был олицетворением борьбы с самодержавием – для нас это великий русский писатель, так же как Некрасов – не «революционный демократ», а великий русский поэт. Они всегда были и остаются с нами.