Даниил ГРАНИН: Всегда торжествует не сила, а справедливость и правда

​В немецком бундестаге прошел час памяти жертв национал-социализма, приуроченный к годовщине освобождения узников концлагеря Освенцим советскими войсками. В этом году в час памяти вспоминали блокадный Ленинград. Почетным гостем часа стал известный русский писатель Даниил ГРАНИН, который провел все 872 дня в осажденном городе и рассказал немецким парламентариям о том сложном времени.

Блокада наступила внезапно. Город был к ней не готов, не было запасов ни продовольствия, ни топлива. Сразу же ввели карточки, уже в сентябре давали хлеба рабочим полкило, 300 граммов служащим, с  1 октября – 400 граммов и 200 граммов служащим, 20 ноября катастрофически снизили норму – 250 граммов рабочим, 125 граммов служащим и детям. 125 граммов – тонкий ломтик хлеба пополам с целлюлозой и примесями. Полностью прекратился подвоз, затем одно за другим: перестали работать водопровод, канализация, встал транспорт, трамваи, погас свет, отключилось отопление. Линия фронта вплотную приблизилась к городу, до наших окопов можно было доехать на трамвае, с передовой в штаб армии ходили пешком.Приближалась зима, как назло лютая, минус 30-35 градусов. Огромный город лишался всякого жизнеобеспечения, его ежедневно нещадно бомбили, с утра его обстреливали снарядами, горели дома, гасить их было нечем, водопровод не работал. К декабрю улицы, площади завалило снегом, только кое-где оставались проезды для военных машин. Памятники  были заложены мешками с песком, витрины заколочены досками, в булочные и магазины с ночи стояли огромные очереди, работали только военные заводы и пекарни. Были дни, когда и хлебозаводы останавливались. Ночью освещения не было, патрули и прохожие пробирались со светящимися значками – «светлячками». Люди от голода теряли силы, но продолжали работать, делать снаряды, мины, ремонтировать танки.Гитлер повторял – в город не входить, потери от уличных боев были бы слишком велики, немцы решили, что при таком питании люди не выдержат, если голод не заставит, то еще лучше – население передохнет, не надо будет его кормить. Немцы разбомбили главные продовольственные склады – Бадаевские,  от малых запасов ничего не осталось. Наплевав на все законы войны и воинской чести, вермахт приступил к удушению огромного мегаполиса голодом, фактически на Ленинградском фронте немцы начали войну с горожанами, запустив вместо себя голод, он  настигал в стенах домов, на работе, в своей квартире среди кастрюль, сковородок, буфетов. В еду запускали немыслимые вещи – соскабливали клей с обоев, варили кожаные ремни, съедали кошек и собак,  ученые-химики в институтах перегоняли олифу. Во что превратилась жизнь блокадника? Вода – где ее добыть? Шли на реку Неву, на каналы, в толще льда делали проруби, зачерпывали ведрами. Там, где не было поблизости рек и каналов, собирали снег и топили его на железных печурках-буржуйках, покупали их на рынке за немыслимые деньги, чтобы их топить, выламывали паркет, ломали мебель… В домах жили в темноте. Окна завешаны, чтобы сберечь тепло, светит крохотный огонек коптилки, это баночка с фитилем, залитая маслом – машинным, трансформаторным, керосина нет, крохотное пламя – единственный источник света. Появились «черные» рынки, там можно было выменять все, туда  несли все ценное, что было в доме.Когда лед на Ладоге окреп, по нему проложили на Большую землю Дорогу жизни, по ней пустили машины, началась эвакуация, эвакуировали женщин, детей, раненых. Дорогу немцы нещадно обстреливали, снаряды ломали лед. Машины с людьми шли под воду. Дорога работала днем и ночью, другого способа эвакуировать не было. Пока не растаял лед на Ладожском озере, удалось эвакуировать 376000 человек. Заместитель председателя Совета министров Алексей Косыгин во время войны был отправлен в Ленинград как представитель Комитета обороны. Он руководил Дорогой жизни через Ладожское озеро, кроме того, он отправлял на Урал на военные заводы оборудование с ленинградских заводов – станки, цветные металлы, приборы. Он рассказывал мне, как перед ним ежедневно возникала тяжелая проблема выбора: отправлять детей, женщин, раненых или материалы на заводы.В городе люди многое делали сами. У кого-то хватало сил вырубать во льду ступеньки, чтобы можно было спускаться к воде, в районах города организовали выдачу кипятка, кружка кипятка часто спасала человека; молодежные бригады помогали доставить обессиленных людей в стационары, там их кое-как подкармливали. Люди привыкали к взаимопомощи. Человек на улице остановится, сползет вдоль стены на землю, потеряв силы, и находился иногда другой прохожий, поднимет его, доведет до пункта с кипятком. Единственное, что можно было противопоставить голоду и бесчеловечности фашизма, – это духовное сопротивление людей единственного города Второй мировой войны, который сумел выстоять. Спустя 35 лет после войны мы опросили для книги 200 блокадников. Каждый раз я допытывался: «Почему вы остались живы, если вы провели здесь всю блокаду?» Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других, – стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться. Однажды мне принесли дневник блокадника. Юре было 14 лет, он жил с матерью и сестрой. Дневник нас поразил. Это была история совести мальчика. В булочных точно, до грамма, взвешивали порцию положенного хлеба. Для этого приходилось отрезать еще довески, чтобы выходило ровно 250-300 граммов. Обязанностью Юры в семье было достояться в очереди до хлеба и принести домой. В дневнике он признается, каких мучений ему стоило не отщипнуть по дороге кусочек хлеба, особенно терзал его довесок, неудержимо хотелось съесть этот маленький кусочек, ни мать, ни сестренка, казалось, не узнали бы об этом. Иногда он не выдерживал и съедал. Он описывает, как стыдно было, признается в своей жадности, а потом и в бессовестности – вор, украл у своих, у матери, у сестры, хлеб насущный. Никто не знал об этом, но он мучился. В квартире соседями были муж и жена, муж был какой-то крупный начальник по строительству оборонных сооружений, ему полагался дополнительный паек. На общей кухне жена готовила обед, варила кашу, сколько раз Юру тянуло, когда она выходила, схватить чего-то, зачерпнуть хоть рукой горячей каши… Он казнит себя за свою постыдную слабость. В его дневнике поражает постоянный поединок голода и совести, борьба между ними, яростные схватки, причем ежедневные, попытки сохранить свою порядочность. Мы не знаем, сумел ли он выжить, из дневника видно, как убывали его силы, но даже уже полный дистрофик, он не позволял себе выпрашивать еду у соседей.Вспоминать про годы войны тяжело,  но память о погибших миллионах, десятках миллионов наших солдат необходима. Я только недавно решился написать про свою войну. Зачем? Затем, что в войну погибли почти все мои однополчане и друзья, они уходили из жизни, не зная, сумеем ли мы отстоять страну, выстоит ли Ленинград. Я хотел им передать, что все же мы победили и что они погибли не зря. В конечном счете всегда торжествует не сила, а справедливость и правда.