Cоциальная защита

“Войнушка” для выпускников

НВП еще жива, но пока мы готовим детей к армии, они гибнут от разрывов снарядов

Рисунок Игоря УСКОВА

Из всего курса НВП, изученного мною лет двенадцать назад, я хорошо помню две вещи: казавшееся мне в чем-то очень экзотическим слово “ви-газы” и анекдот про нашего добряка майора, рассказанный одноклассниками. Будто однажды говорил он на уроке про страшную болезнь менингит, про то, что перенесшие ее либо умирают, либо сходят с ума. “Я, например, выжил”, – завершал свой рассказ майор. На этом анекдот заканчивался, мальчишки хохотали до упаду и заглядывали нам, девчонкам, в глаза: удалось рассмешить или нет?.. Уже позже я не раз слышала подобное и даже читала в каких-то юмористических сборниках, посему не ручаюсь, что мальчики наши ничего не привирали.

Но дело, разумеется, не в анекдотах. Просто к урокам начальной военной подготовки тогда относились легко и весело. Девчонки вообще не воспринимали их всерьез и, выходя из класса, тут же забывали все то, о чем шла речь. Ребята из тех, кто собирался поступать в военные училища, кое-что зубрили, справедливо полагая, что потом все равно учить придется. Единственное, что по-настоящему привлекало, так это возможность пострелять из “мелкашек” в школьном тире. На стрельбы шли, как на праздник…

Результаты этого праздничного времяпрепровождения сказались через несколько лет. Пацаны в массовом порядке стали “косить” от армии, а в Чечне погибали их ровесники, “подготовленные” к военной службе на уроках НВП. Стало совершенно ясно, что такая подготовка не выдерживает серьезной проверки. Но, как оказалось, далеко не все думали именно так.

Закон “Об образовании”, отменивший преподавание НВП в школах России, в Воронежской области проигнорировали. В мае 95-го года тогдашний глава администрации Воронежской области А.Я.Ковалев подписал постановление о введении в учреждениях среднего полного образования курса военной допризывной подготовки. Благо, была лазейка, разрешавшая введение подобных программ с согласия родителей школьников и под финансирование заинтересованных ведомств. В данном случае заинтересованным лицом стала обладминистрация, которая и спонсировала преподавание допризывной подготовки в 10-11-х классах. В качестве предмета региональной компетенции ее ввели в базисный учебный план. Дополнительных часов не выделяли, а просто отдали предусмотренные на ОБЖ часы, фактически заменив один предмет другим.

Советовались ли при этом с родителями учеников? Странный вопрос. В те годы родители только и успевали, что удивляться новым названиям старых школ, и пытались объяснить для себя различия между гимназией и лицеем. Появления нового предмета никто даже не заметил. Между прочим, когда сегодня, по прошествии трех лет, я спрашиваю у некоторых своих знакомых, знают ли они, что наша область впереди России всей по части допризывной подготовки, они только плечами пожимают: “Да нету у наших детей никакой допризывной, только ОБЖ”. Подобное незнание легко объяснимо. ДП так и не стала предметом, о котором школьники говорят дома с родителями, успехами в котором гордятся и хвастают. Если раньше мы прибегали домой и радостно сообщали отцу, что из 10 выстрелов половина попала в “девятку”, то теперешние старшеклассники осваивают огневую подготовку на пальцах.

Школьный тир сегодня – место, достойное жалости. В самом лучшем случае здесь есть только пневматическое оружие. Году в 94-м УВД запретило школам хранить у себя что-то более серьезное, потому что любителей поживиться огнестрельным оружием (будь то даже только “мелкашка”) не останавливают ни железные двери тира, ни решетки на окнах. Охранять каждую школу, как военный мини-склад, для милиции накладно, поэтому все школьное вооружение давно уже сдано в отделы внутренних дел. Кстати, когда принималось постановление о введении ДП, школьные стрельбища уже доживали последние дни, то есть ситуация с преподаванием складывалась еще хуже, чем во времена НВП. Такая допризывная подготовка без огневой не что иное, как слабое подобие раскритикованной начальной военной. Но разработчики программы учли повсеместное школьное разоружение, и огневую подготовку решено было вести на лагерных сборах, правда, только для юношей. То есть все, как прежде: в аккурат перед выпускными, когда идет повторение материала, парней собирают и везут на пятидневную “войнушку”. Пострелять, по пять патронов на каждого. Девчонки завидуют, учителя нервничают и не видят в “экскурсии” никакого смысла, директор бегает в поисках денег для этого пикника. Зато долгожданным отпуском довольны сами пацаны, ну и, конечно, те, кто думает, что готовит их к армии. Дело за “малым”: упросить милицию выдать на время обратно винтовки, подключить к делу ближайшую воинскую часть и – прощай, школа, “все ушли на фронт”. Зачастую учения состоят из экскурсии в военное училище и тех самых пяти выстрелов в тамошнем тире.

Самое интересное, что вот уже несколько лет подряд каждое лето практически в каждом районе области успешно работают оборонно-спортивные лагеря (для желающих!). Старшеклассники живут в палатках по армейскому расписанию, готовят себе пищу в походной кухне, закаляются, общаются с кадровыми офицерами, стреляют, ходят в наряды и т.д. Можно ли представить себе лучшую подготовку к службе в армии? Этого мало? Возьмем другой пример. Ежегодно увеличивается число подростковых клубов по месту жительства с названиями “Юный пограничник”, “Юный десантник” и т.д. Уже одни эти названия говорят сами за себя. Кстати, заниматься в клубах можно несколько раз в неделю круглый год.

Самым ярым приверженцам школьного военизированного образования рискну напомнить, что в одном только Воронеже наберется с десяток школ, где старшеклассники ходят на все уроки в военной форме. Это так называемые лицейские классы при различных высших военных училищах. Плюс возрождающиеся сегодня игры “Орленок” и “Зарница” – районные соревнования, городские. На фоне этой творческой работы по привлечению молодежи в армию скучная, нудная обязаловка школьных занятий ДП только проигрывает, а в памяти остаются одни сплошные ви-газы. Возникает закономерный вопрос: нужно ли нам это, тем более в таком виде? Сегодня, когда почти две трети юношей призывного возраста страдают различными хроническими заболеваниями, школе больше пристало позаботиться об их здоровье, нежели выделять деньги на подобное “обучение”. Не проще ли было бы ввести для старшеклассников дополнительные уроки физкультуры? И уж совсем непонятно, зачем допризывная подготовка девушкам? Им не рода войск нужны, чтобы отмечать в книжке ноготком, где форма покрасивее. Им сегодня не хватает элементарных знаний, как правильно выносить и выкормить ребенка. Какие прививки и для чего ему будут делать, чем он рискует заболеть в первые годы жизни и как оградить его от этих болезней? Кто сегодня научит всему этому наших девчонок?

Ну и самое главное. В то время пока старшеклассники усиленно занимаются допризывной подготовкой, их младшие братишки трагически гибнут. Причина – страшные находки времен Великой Отечественной: гранаты, мины. В прошлом году от разрыва гранаты Ф-1 в одном из сельских районов погибли два маленьких мальчика, весна 98-го унесла жизни еще двух. Один из них дома пытался разобрать случайно найденный старый снаряд от зенитной установки, а второй просто стоял и смотрел, как сжигали мусор на улице. В куче опавшей листвы оказалась мина. Услышав непонятный треск, стоявшие рядом отбежали в сторону, а этот мальчик остался стоять у костра. После этих случаев мэр Воронежа распорядился провести в школах и детсадах разъяснительные беседы, предупредить о таящейся в земле опасности времен войны. Область-то, оказывается, в числе первых включена в федеральную целевую программу по очистке территорий России, по которым прошла война. Только эти важные сведения никоим образом не отражены в региональной программе ОБЖ. А ведь в воронежской земле хранится предположительно 600 тысяч взрывоопасных военных “трофеев”! А дети, в начальных и средних классах особенно, любопытны и беззащитны перед этими “подарками”, потому что та грозная война для них уже стала седой легендой. Они ведь совершенно не боятся этих ржавых болванок, выкопанных где-нибудь в лесочке неподалеку от дома. Тащат их домой, в лучшем случае – показывают взрослым, а то еще в милицию понесут. Понесут своими руками! Те самые ребятишки, которые изучают в школе урезанную программу основ безопасности жизнедеятельности. Программу, не обеспечивающую их реальную безопасность.

Вот куда надо вкладывать деньги, отданные допризывной подготовке.

В области сейчас работает группа разминирования из МЧС России. Сплошное разминирование воронежских черноземов продлится достаточно долго, и наверняка кое-какие взрывоопасные железки останутся незамеченными. А сколько их попряталось в курской или, например, волгоградской земле? Готовы ли наши школьники к встрече с такими “подарками”, защищены ли от них? Не получится ли так, что допризывной подготовке просто некого будет обучать?

Татьяна МАСЛИКОВА

Воронеж

Ах, зачем меня мать родила?

Слово “приют” – печальное. Так и веет от него неустроенностью, одиночеством, бедой. Кто попадает в приют? Тот, у кого нет дома, нет семьи, родителей. Но, увы, ужасная реальность заключается в том, что у подавляющего большинства ребят, находящихся в детском социальном приюте “Марьино”, есть живые родители.

В кабинет заместителя директора Ольги Ивановны Евстешиной входит 11-летняя Марина Петелина, чтобы позвонить по телефону собственной маме.

– Мама, я болела в детстве краснухой?

Что там мычала в ответ нетрезвая мама, установить не удалось. Понурая Марина вернулась в группу. Нет ничего в жизни более изощренно жестокого, чем предательство самого близкого человека – матери. Но жизненных историй, аналогичных Марининой, в приюте более чем достаточно. 15-летняя Катя Гаврюшина, например, уже забыла, когда видела свою маму в последний раз.

– Может, года два или три назад, – неуверенно предполагает она.

После смерти Катиного отца ее мама повела такую раздольную жизнь, что дочке пришлось уйти к бабушке. Затем началась полоса еще больших несчастий: сгорела бабушкина квартира, бабушка стала выпивать. Тогда Катя и пришла в приют. Сама.

Попасть туда, между прочим, не так-то просто: необходимо свободное место, а его может и не оказаться. Татьяна Борисовна Клыкова, заведующая отделом социально-правовой помощи приюта, рассказывает, что 7-летний Алеша Беликов ждал места целых два месяца. А когда оно появилось, исчез в неизвестном направлении. Как ни сбивалась с ног инспектор по делам несовершеннолетних, найти мальчишку так и не смогли. Теперь его разыскивает милиция – пока безрезультатно…

Приютская жизнь начинается для ребенка с приемного медицинского отделения. В “Марьино” это комната, где стоят четыре кровати. Здесь дети должны провести, по санитарным нормам, 21 день, пока обрабатываются многочисленные анализы и ведутся исследования. Встречают новеньких теплом, лаской. Именно тут чумазые, одичавшие дети-зверьки постепенно превращаются в обычных ребят. Зачастую они впервые видят здесь чистые постели и вкусную еду.

Дальше жизнь поступивших будет продолжаться в группе от трех до шести месяцев – так предписано документами. Последующая судьба ребенка связана с детским домом или интернатом. Иногда их забирают под опеку.

Ясно, что ребятишки, попадающие в приют, весьма далеки от идеала. По уровню общего и физического развития они сильно отличаются от своих благополучных ровесников. 12-летний Славик Кокурин, например, попав в приют, впервые начал учиться – в первом классе. Оба родителя мальчика – в розыске. Славиными университетами были рынки, где он подвозил продавцам тележки с товаром и тем кормился.

Говоря о Славике, Ольга Ивановна Евстешина заметно волнуется. Дело в том, что дети, попавшие в приют, как правило, страдают сильной задержкой психического и умственного развития. А Славик, несмотря на ужасающие условия своей жизни и никогда не учась, показал по результатам тестирования нижнюю границу нормального интеллекта. Это, по словам Ольги Ивановны, почти неслыханное чудо.

Однако раскрыться этому чуду и в приюте непросто, потому что в “Марьино” пока нет своей школы, дети посещают обычную городскую. Что при этом происходит – ясно: не может педагогически запущенный ребенок тягаться в учебе с благополучными сверстниками.

Другая проблема состоит в том, что воспитанники приюта – а это дети от 6 до 15 лет – находятся в нежилом помещении, бывшем здании ЖЭКа. Татьяна Борисовна Клыкова мечтает, чтобы приюту отдали здание близлежащего двухэтажного детского сада, а в теперешнем помещении открыли мастерские, оборудовали спортзал. Суждено ли сбыться этим мечтам? Этого не знает никто.

Да, слово “приют” – печальное. Но, как ни кощунственно это звучит, они нам очень нужны. В документе Министерства труда и социального развития РФ от 30 января 1997 года указывается, что социальные приюты для детей и подростков должны создаваться из расчета один на 5-10 тысяч детского населения, проживающего в районе. Между тем только в микрорайоне “Марьино” детского населения 45 тысяч, а приют – один.

Приюты, несомненно, нужны. Но, настроив приюты, сделаем ли мы обездоленных детей счастливыми? Разве корень проблемы только в том, что не хватает приютов? Марине, Кате, Славику и тысячам других бедолаг надо так мало и так много: хороших, любящих родителей.

Елена ЮДИНА