Чувствую себя мамой, женщиной, женой. Мария ГОЛУБКИНА

С актрисой Марией ГОЛУБКИНОЙ мы встретились на Открытом фестивале кино стран СНГ и Балтии «Киношок» в Анапе, где она была членом жюри полнометражных фильмов.

– После окончания Щукинского училища вы поступили в Театр сатиры, где работаете и поныне. Но в первое время, насколько известно, не играли больших ролей. Как чувствовали себя при этом?

– Честно говоря, нормально, ведь ту роль, которую очень хотела, я потом получила. Я же ни секунды не сидела без дела. Работы хватало. Всегда считала, что в жизни надо заниматься, чем хочется, а количество ролей счастья не приносит. В театре нельзя зарабатывать деньги, он для актерского удовольствия. Потому и частить здесь совсем не интересно. И если случается, что тебе сейчас сказать особенно нечего, так сиди и отдыхай, жди, когда произойдет что-то в твоей жизни, и ты сумеешь со сцены объяснить людям, что чувствуешь. Не убеждена, что можно играть 28 спектаклей в месяц и быть счастливым человеком. Помимо дел существует масса всего. У меня двое детей, Настю родила в 24, Ваню в 28, а в театр пришла в 23, так что он мне, по правде говоря, не мешал. Потом же у меня кино, лошади, дом строила – масса забот, я много чего успеваю.

А в городе жить никогда не хотела

– Подразумевается, что по жизни и профессии вы насквозь городской человек, и остается лишь удивляться вашей тяге к лошадям, а не, скажем, к автоспорту, что тоже выглядело бы реально.

– Не понимаю, почему должна была тянуться к автоспорту и почему кажусь городским человеком: вообще-то я живу за городом, живу давно, а в городе жить никогда не хотела. Так получалось, складывалось. Сначала было удобно жить в городе, а когда появилась возможность покинуть его, так и сделала. Ездить в город не так тяжело.

– В «Гусарской балладе» ваша мама Лариса Голубкина лихо скачет на лошади, уходя от погони и, кажется, отстреливаясь. Вам не хотелось бы на экране испытать подобное?

– Не знаю, скорее, предпочла бы что-нибудь вроде «Матрицы» или «Терминатора»…

– Из чего может следовать, что прошлое вам менее интересно, чем продвинутое будущее?

– Я не знаю, что такое продвинутость, но знаю, что получается неплохо, когда делаешь то, что нравится, о чем уже говорила. А пересиливать себя – зачем?

– И вы себя никогда не пересиливаете?

– Никогда. Нет, конечно, иногда бывает что-то трудно – физически, морально, надо себя заставлять что-то сделать, но от этого все равно получаешь только удовольствие, дело же любимое, чего же лениться?

Французский текст

– Когда вы впервые почувствовали себя актрисой?

– А я ею себя не чувствую, я чувствую себя мамой, женщиной, женой.

– Не верится, чтобы однажды вы не сказали себе: кажется, получилось.

– Да я думаю, тому, кто почувствовал, что получилось, надо сразу застрелиться. Совсем другое, когда в картине «Француз» надо было говорить на французском языке, на котором я говорю, но не так, как мой партнер и настоящий француз Тьерри Монфрей. А текста было много, нормального, литературного, а учить его не было возможности. И вот большая сцена, очень поздно, темно, все устали, до этого много сняли, холодно. Открываю текст и понимаю, что ничего не могу запомнить, просто не могу. И тут слышу вопрос: ну что, готова? Пробегаю слова глазами три раза подряд и говорю: готова. А сама думаю: вот, блин… Раздается команда «Мотор», и, вы будете смеяться, все происходит, выходит, на что Тьерри, который видел, что мне готовиться некогда, а сам готовился и учил слова, только и сказал: ничего себе, это как? А так, отвечаю, это мы так работаем. У нас другая жизнь.

– Недавно смотрел вас в американской картине «Московская жара» с суперменом Александром Невским в главной роли, которого, кстати, видел впервые. Когда получили предложение сняться в боевике чистой воды, что при решении было определяющим?

– Что касается Невского, то его кумир – Шварценеггер, а сам он был, когда учился, старательным и болезненным мальчиком Сашей Курициным, который говорил на трех языках. Но он хотел стать таким, как Шварценеггер, и накачался, что казалось совсем нереальным. Люди, знавшие его до того, не могли поверить, что такое может быть. Поехал в Голливуд, признавался, что было тяжело, но так хотелось познакомиться с Шварценеггером. Он с ним познакомился, познакомился с другими людьми, вместе нашли деньги, написали сценарий. Как все получилось – неважно, в первый раз – так, но в нем есть такая энергия, такое стремление!

Самой же было интересно: во-первых, в таких картинах еще никогда не снималась, а потом, в ней был Майкл Йорк, пообщаться с ним уже что-то значило. Вообще здорово встречать других людей, говорить с ними, смотреть, как работают. К сожалению, половина группы в этой картине была русской, работающей спустя рукава, что мешало.

Русский актер приходит на площадку, читает сценарий, который, положа руку на сердце, иногда не самый умный, и начинается: как же так, как это, извините, играть? Но ведь знал, что Лев Толстой уже умер и играть придется это, что же пришел, если не по душе? А вот американцы открывают любой текст, хоть меню, верят в него и делают так здорово, что начинаешь думать: а может, и сценарий не так уж плох, почему нет?

– Есть, между прочим, немало фильмов, куда приходили склонные к капризам артисты, и как раз эти фильмы остались в памяти надолго, в отличие от той же «Московской жары».

– Я не видела ни одного большого русского артиста, который бы капризничал. И разве тот же Майкл Йорк в «Кабаре» Боба Фосса или у Дзефирелли в «Ромео и Джульетте» позволяет себе капризничать? Мы с ним немало разговаривали, и я говорила, что у нас могут снимать и 12 часов, и 18, пока не снимут, а он в ответ: ой, знаете, Мария, как хорошо было раньше в нашем Голливуде – только 7 часов работаешь, актрис еще раньше отпускали, им же лицо надо беречь. А теперь работаем так же по 12 часов, пока не снимем, и никаких фруктов на площадке, словом, все то же самое…

Собраться внутренне – тоже профессия

– Ваш российский профессионализм отличается от, скажем, американского?

– Хотела сказать: ой, нет! Но у нас, русских актеров, бывает по-разному. Это проблема национальной особенности. Американцы работают, не спрашивают, что я здесь делаю? Они знают, что работать – это не спать, думать и пытаться сделать хорошо. Их невозможно представить в ситуации нашего российского разгильдяйства, такие артисты там просто не выживают. Все большие и даже не очень большие голливудские звезды, даже массовка там – профессионалы. К нам на «Московскую жару» приезжал каскадер, который ставил трюки Джеки Чану. По возрасту – дедушка, но выглядит лет на 40. Трюки он придумывает на ходу, из ничего, и тут попросил нож какой-то, а ему говорят: вы не предупредили заранее. Вы что, с ума сошли, удивился тот, на картине должно стоять два грузовика с тем, что мне может понадобиться, иначе я работать не могу. Естественно, он выкрутился, они тут же придумали какую-то другую драку. Так интересно, как они работают… Он, например, Невского заставлял что-то там энергично делать в течение 4 часов, пока не сделаешь – не уйдем. Честно скажу, насмотреться не могла. Они все время рады, все время готовы, не раздумывая, вскочить и побежать. Знаете, как собака всегда готова кинуться за палкой? Так вот, у них у всех всегда горят глаза. Невозможно представить, что кто-то скажет: я устал, больше не могу. Не можешь – уходи, ныть будешь дома.

– Сегодня, разговаривая с артистами постарше, нередко чувствуешь их тоску по времени, когда не было: быстрей-быстрей, через три секунды в кадр…

– Это профессия…

– А им так хочется порепетировать по старинке…

– Вот и репетируйте в театре, там другая возможность, гнать нельзя. А на съемочной площадке надо в 5 минут быть готовым, собранным и сделать, что надо. Собраться – тоже профессия.

– Теперь немного о хорошей жизни. Как вы ее себе представляете?

– Хорошую? Просто. С детства мечтаю о доме у моря, чтобы там жила моя семья, мои лошадки, мои собаки… И все время думала, на каком же это море может быть? Этим летом мы были на Корсике, и я поняла – только Корсика. Теперь у меня есть цель…

Алексей АННУШКИН