Чуткая мембрана времени

«Все мысли веков, все мечты, все миры, все будущее галерей и музеев…» – эти строки Пастернака часто приходят мне на ум, когда я в восторге или удивлении застываю перед очередным чудом в музее. Музей и правда храм. Свет познания, бесконечного творчества, служения – смысл жизни истинных музейщиков. Но есть еще одна составляющая их служения – способность отзываться на беды и радости нашего бытия, подобно чуткой мембране.

Помню, как меня тронула маленькая экспозиция в Русском музее, открытая мгновенно после ухода живописца Валентина Сидорова, работы которого – это тоже часть их коллекции. Для того чтобы помянуть прекрасного ушедшего человека, целый день переносили его огромные полотна, бережно, в белых перчатках…

А пятого сентября, когда выдающемуся художнику нашей современности Эрику Булатову исполнилось 90 лет, отправили ему онлайн-поздравление, а на официальном YouTube-канале «Виртуальный Русский музей» прозвучал прямой эфир. Эфир провела Олеся Владимировна Туркина, ведущий научный сотрудник отдела новейших течений. В Русском музее хранится несколько произведений Эрика Булатова, одно из них – дивные «Тающие облака» – занимает постоянное место в ретроспективе XX века в Корпусе Бенуа.

«Помощь таганрогским коллегам – наша миссия»

Еще свеж в памяти горький день 28 июля, когда при ракетной атаке произошел взрыв в центре Таганрога. Пострадали и люди, и здания, в том числе один из филиалов Таганрогского художественного музея. Музея, основанного при участии Антона Павловича Чехова, в котором сберегли редкую коллекцию. Были повреждены «Изумрудный шарф» Виктора Борисова-Мусатова, эскиз декорации к опере «Юдифь» Валентина Серова, «Терраса» Константина Коровина, «Портрет мальчика» Христофора Геворкяна (мрамор раскололся на две части), шедевры Зинаиды Серебряковой, Николая Рериха, Филиппа Малявина – всего 22 великие работы.

Уже 3 августа Русский музей и правительство Ростовской области провели совещание. Слова генерального директора Русского музея, главы Ассоциации художественных музеев России Аллы Маниловой на тот момент стали знаковыми: «Наш музей обладает сильнейшей реставрационной школой. Помощь таганрогским коллегам – наша миссия…» Буквально через два дня в Таганрог отправились блестящие специалисты – заведующий отделом реставрации станковой масляной живописи Марат Дашкин и заведующий отделом технологических исследований Сергей Сирро. Они изучили повреждения с помощью специальной мобильной лаборатории, зафиксировали утраты. Марат Дашкин немедленно приступил к консервации самых проблемных участков картин. Реставрировать было решено на базе мастерских Русского музея. Вскоре работы упаковали в специальные ящики и автофургоном с системой поддержания оптимального температурно-влажностного режима доставили в Санкт-Петербург. 22 августа в Русском музее распаковали и осмотрели раненые произведения искусства. На их возрождение должно уйти около года.

Запомнилось, как Ольга Анатольевна Бабина, заместитель генерального директора по учету, хранению и реставрации музейных ценностей, сказала тогда: «Когда мы узнали о произошедшей трагедии, приняли решение немедленно оказать помощь. Для нас это серьезный вызов и новый опыт, потому что с повреждениями такого характера сталкиваемся впервые. Однако уверены, что наши реставраторы справятся с восстановлением на самом высоком уровне».

Когда слушала Ольгу Анатольевну, то вспомнилось, как в прошлом году нас, журналистов, знакомили с тринадцатью реставрационными мастерскими. Реставрации в музее исполнялось сто лет. Мы поднимались по стареньким непарадным лестницам, выходили во двор, открывая все новые и новые неизвестные двери, за которыми шла напряженная и несуетливая внутренняя жизнь.

В мастерской, где восстанавливали ткани, я углядела старинный платок на батисте с филигранной, тончайшей, как вязь, вышивкой. Крепостные девушки когда-то вышивали его два долгих года, одна из них даже ослепла. Но вышивальщицы сотворили рукотворное чудо. И вот теперь на наших глазах это чудо оживало, и ни один стежок, ни одна петелька в вечность не канули…

«Жизнь, деленная на граммы»

Выставки Русского музея – это всегда явления. Глобальные вернисажи многомерны и выпуклы, как историческая панорама. Но я очень люблю и камерные экспозиции, они напоминают изящные пьесы классиков с неожиданными поворотами.

Когда летом в Петербург приехали работы лауреатов конкурса «Жизнь, деленная на граммы», Русский музей разместил их в своем летнем саду. Это 35 детских творений. Конкурс проводился по поручению председателя Совета Федерации Федерального Собрания РФ Валентины Ивановны Матвиенко. В нем приняли участие 45 тысяч ребят из 65 регионов России. Мальчики и девочки воссоздавали военные будни города-героя так, как он видится им сейчас, 80 лет спустя после прорыва ленинградской блокады. Стенды с работами стояли на Школьной аллее сада. А знаете, почему именно там? Это тоже был отклик музея на события военных лет.

В блокаду и откосы пруда, и газоны, и цветники сада стали огородами. Школьники с учителями сажали тут морковку, свеклу, капусту, картошку. Вот потому эту аллею и назвали Школьной. В одной из витрин выставили историческую фотографию: мальчики и девочки 10 июня 1943 года идут работать сюда, на грядки. Идут строем, с горном. И горн поет наперекор смерти…

Шедевр Алены Чудиновой двенадцати лет из Республики Коми так и назывался – «Мы живы». Дети на Дороге жизни. Вокруг холод от застывшего льда, а маленькие перепоясанные материнскими платками фигурки бредут и бредут вперед. А другой потрясший меня рисунок посвящен блокадным учителям. Семнадцатилетняя Маша Плохова из Челябинска написала под своим листком: «Пока учитель рядом, не померкнет свет». Дети сидят в бомбоубежище, и учительница читает им книгу. Между ними коптилка, от которой всем и светлее, и теплее.

«Дерзай, Георгий!»

Говоря о камерных выставках, не могу не сказать об экспозициях в Садовом вестибюле Михайловского дворца.

Вестибюль окнами выходит в Михайловский сад. И деревья словно окаймляют вечные сюжеты. Например, рассказ о Георгии Победоносце, одном из ключевых образов в древнерусском искусстве. Эта выставка – признательность музея недавно ушедшей из жизни Татьяне Борисовне Вилинбаховой, долгие годы возглавлявшей в Русском музее отдел древнерусской живописи. Ее глубокие научные исследования были посвящены классической иконописи Великого Новгорода XV-XVI столетий, древним памятникам XIII века, а также проблемам искусства рубежа XVI-XVII веков.

Выставка сумела вместить и серебряные, каменные резные образки, и деревянные скульптуры, и пелену с шитьем в «прикреп» и «на проем», и, конечно же, иконы. Возникало зримое видение трагической сцены, как жители города Ласии стали приносить страшному дракону своих детей в жертву. Царевну Елисаву, облачив «в багряницу», отправили на берег озера. Георгий, возвращаясь с «брани», увидел ее, «бьющуюся перси и власы терзаще». С удовольствием цитирую тут статью Татьяны Борисовны: «…Георгий воздел руки к небу и вознес молитву Триединому Богу… И услышал глас с небы: «Дерзай, Георгий». Сотворив крестное знамение, Георгий обратился к змею, который «силою Божиею и молитвами святого» пал к его ногам. Георгий велел девушке обвязать поясом шею чудовища и вести его в город. Чудовище послушно следует за царевной. Левая ее рука поднята в жесте, означающем удивление…» Георгий укротил змея не копьем, а силой слова! Копье возникло позже. Как и многочисленные детали и подробности, сопутствующие «Чуду Георгия о змие». Его первое из сохранившихся изображений живет во фреске XII века. Впервые я увидела эту фреску в диаконнике церкви Святого Георгия в Старой Ладоге. Не могла от нее оторваться, возвращалась и снова вглядывалась в это откровение. А сейчас на выставке перед нами предстало и первое его изображение на иконе XIV века, бесценном сокровище Русского музея. Это житие святого в 14 клеймах, поведавших о мучениях, которые претерпел Георгий. Его казнили в Никомедии в 303 году, когда ему было 30 лет. Но этот давний подвиг отчего-то всколыхнул нас столько веков спустя. Такое ощущение, что, стоя здесь, ты явственно вписываешься в историю.

Загадка гения славы

Нынче исполнилось 280 лет со дня рождения Гавриила Романовича Державина. И музей приоткрыл нам важную страничку своего научного исследования. В Садовом вестибюле были экспонированы эскиз портрета Державина Алексея Егорова, гравюра Федора Иордана с портрета кисти Сальватора Тончи и, главное, портрет поэта из собрания Иркутского областного художественного музея. А его атрибуция началась в Русском музее еще в 1980‑е годы.

Евгения Николаевна Петрова, заместитель директора по научной работе, творит в этих стенах больше полувека. А начинала она в отделе рисунка. Рисунок стал ее главной любовью. У них в отделе даже была такая игра. Они вытаскивали листы из шкафа с неизвестными работами, и все начинали определять время, автора, стиль. Это был потрясающий пласт культуры – рисунок первой половины XIX века. Тогда творили Шебуев, Егоров, Шустов, Иванов, Орловский…

Именно Евгения Николаевна установила точное авторство портрета Державина, являющегося визитной карточкой иркутского музея. До сих пор на этикетке значилось имя Сальватора Тончи. Существует легенда о том, как сибирский купец Михаил Сибиряков в порыве почитания отправил Гавриилу Романовичу в Петербург соболью шубу и шапку из бобрового меха. И вроде бы сам поэт заказал Тончи два одинаковых портрета в этих самых мехах. Один портрет остался у Державина (сейчас он хранится в Третьяковской галерее), а другой, отправленный Сибирякову, оказался потом в Иркутске. Однако в источниках, связанных с Тончи и Державиным, никаких сведений об одинаковых портретах нет. Но существуют свидетельства очевидцев о том, что иркутский портрет в первой четверти XVIII века выглядел иначе: фигуру поэта венчал гений славы, а вида Иркутска на берегу Ангары и вовсе не было. Действительно, этот вид гораздо позже написал польский художник Станислав Вронский, сосланный в Сибирь. Тогда портрет ушел в казну, и один из губернаторов велел «затереть» гения славы.

А в 1920 году портрет поступил в иркутский музей, причем в плачевном состоянии – со следами от пуль и ножевых разрывов, полученных в Гражданскую войну. В 1948‑м холст отправили в Москву для реставрации. В 1952‑м он вернулся в Иркутск. Понятно, что реставраторы ориентировались на портрет Тончи: совпадали и поза, и одежда поэта, размеры тоже были близки. И на полотне, которое вернулось в Иркутск, уже стояло имя Тончи. Но в собрании Русского музея есть рисунок Алексея Егорова. И он очень напоминает иркутский портрет, каким тот был изначально, когда над головой Державина был гений с трубой. За пределами рамы бежит торопливая надпись: «Николай Васильевич Семивский». Семивский служил в Петербурге под началом Державина, а потом был вице-губернатором казенной экспедиции Иркутской губернии. До нас дошли его стихотворные строчки, обращенные к Державину с надеждой, что Гавриил Романович, «воскрылясь орлом, в священном быв жару, // Возмог перелететь с Невы на Ангару».

Скорее всего, Семивский и стал мостиком между Егоровым и Сибиряковым. А портрет мог быть создан Егоровым между весной 1807‑го (при его возвращении из Италии) и осенью 1809‑го (когда Семивский уволился из Иркутска). Это смелое предположение, сделанное Евгенией Николаевной почти сорок лет назад, подтвердилось лишь нынче. Картина была исследована в технико-технологической лаборатории ГРМ. И под верхним слоем живописи проступили голова гения и протянутая рука. Точь-в-точь как на эскизе Егорова. Этот фрагмент сравнили и с другими произведениями художника – манера письма была одна.

Я думаю, способность музея быть чуткой мембраной времени говорит нам прежде всего о том, что он не в бронзе, он живой…

Татьяна КУДРЯВЦЕВА, Санкт-Петербург