Чупринин сохраняет все

Как в советской номенклатуре решали гамлетовские вопросы

Сергей Чупринин – крупное явление в отечественной словесности. Главный редактор журнала «Знамя», литературный критик, литературовед (интервью с ним об этой книге читайте в рубрике «Гость «УГ» в «Учительской газете» №17 от 28 апреля 2020 г. – Прим. ред.) создал фундаментальный труд, посвященный «оттепели» как литературной эпохе. Труд беспрецедентный – в нем с энциклопедической полнотой собраны бесценные факты, свидетельства, документы – и дополненный страницами о музыке, театре периода «оттепели», словом, о явлениях, смежных с литературой.

Установка Чупринина на охват эпохи по-своему иллюстрирует авторскую точку отсчета, его взгляд на круг изображаемых явлений. Так, если бы в центре внимания исследователя оказались собственно литературные шедевры, например пастернаковский «Доктор Живаго», то все, что составляет бытовой фон, житейскую среду романа, неизбежно было бы отнесено на «свалку истории», явлено как неглавное. Если же и крупные произведения литературы, например тот же роман «Доктор Живаго», есть величественные свидетельства времени, то означенный роман не просто равный себе текст, но таинственный знаковый феномен, отсылающий читателя ко множеству человеческих судеб, ко всему тому, что, может быть, в романе непосредственно не сказано. И тогда наше прочтение тех или иных крупных литературных фактов не будет наивно плоскостным. Литературному эстетизму автор предпочитает энциклопедическую полноту показа эпохи со множеством трогательных подробностей, подчас трагических перипетий и волнующих нюансов. Мы не говорим, что один взгляд на историю литературы (условно говоря, эстетизм) плох, а иной взгляд хорош. Свидетельствуем лишь о том, что с историзмом Чупринина сопряжено особое виденье эпохи: книга «Оттепель: События» ни в коей мере не является просто каталогом исторических документов.

Согласно утверждению автора (в «Пред­уве­дом­ле­нии») книга построена по двоякому принципу: с одной стороны, исторический факт, с другой – реакции на него тех или иных участников событий «оттепели». Именно они оживляют мир фактов – все то, что, казалось бы, первично. Так, например, в книге упоминается, что смерть Сталина в марте 1953 года вызвала целый шквал торжественно-панегирических стихов, и лишь Пастернак наотрез отказался славословить Сталина, заявив, что тот нес погибель интеллигенции. Этот единичный жест несогласия со стороны Пастернака ничуть не менее красноречив, нежели факт истории – смерть вождя.

Как это ни удивительно, соотносительность личности и истории присутствует и в официальных верхах того времени, там не просто издают документы, но подчас решают почти гамлетовские вопросы. Так, в книге приводятся письменные свидетельства Хрущева. В них упоминается, что в «оттепели» назрела историческая необходимость, но в то же время существует опасность перехода «оттепели» в половодье. Хрущев был вынужден не просто стремительно уходить от сталинизма, но также создавать, выстраивать приблизительно то, что на современном языке называется системой сдержек и противовесов. Время, как показано в «Оттепели…», было неровное… И казалось бы, абсолютно новые веяния сопровождались кадровой борьбой в среде ЦК, мутациями единого организма власти.

Показательно то, что при внушительной волне реабилитации политических заключенных освобождают далеко не в первую очередь, а кое-кто уже при Хрущеве садится в тюрьму по политическим статьям. Так, сценарист Аркадий Добровольский, отсидевший при Сталине, позднее, в 1957 году, получает восемь лет тюрьмы «за антисоветскую агитацию». Не менее показательно, что в Новый, 1957 год (уже после официального осуждения культа личности) Хрущев произносит тост за Сталина. Симптоматично, что самоубийство Александра Фадеева произошло не при Сталине, а в период, казалось бы, начавшейся повсеместной либерализации – в мае 1956 года. (В книге приводится предсмертное письмо Фадеева с отчетливо антисоветскими высказываниями.)

Как свидетельствует Чупринин в своей хронике, «оттепель», как ни парадоксально, была эпохой литературных скандалов, жарких дискуссий, невозможных при устойчивом железобетонном сталинизме. Автор показывает особый период времени, когда свобода высказываний уже провозглашена, а догматическое мышление еще остается в силе. Тогда-то в оголтелой обстановке эпохи Шостаковичу достается за так называемый формализм.

Не приходится удивляться тому, что реабилитация Ахматовой и Зощенко, жертв известного ждановского постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», совершается крайне медленно и болезненно, с колоссальными сбоями. Параллельно один за другим происходят литературные скандалы, громят не только Пастернака за роман «Доктор Живаго». До Пастернака жертвой публичной критики и объектом общественных угроз становится, как ни парадоксально, Вера Панова, ранее получавшая одну за другой Сталинские премии. Поразительный факт: одним из центральных явлений в жизни страны при Хрущеве оставалась литература!

Как показывает автор, в пору «оттепели», когда официально пересматривается программа сталинизма, включавшая в себя коллективизацию, а также стирание границ между городом и деревней, зарождается так называемая деревенская проза. «Новый мир» в 1957 году публикует «Владимирские проселки» Солоухина, а в 1959 году – «Матренин двор» Солженицына. Однако в силу трагической противоречивости «оттепели» тенденция (со стороны первых «деревенщиков»), согласно которой свобода и воздух отечественной глубинки противопоставляются тогдашнему официозу, одновременно сопровождается консервативно-почвенническими началами.

Трагически закономерно, что «оттепель» завершается брежневско-сусловскими «заморозками». Но, как свидетельствует книга Сергея Чупринина, литературные ценности, а также иные светлые начинания «оттепели» живы для нас до сих пор. Поэтому закончить хотелось бы словами Иосифа Бродского: «Бог сохраняет все».

Сергей Чупринин. Оттепель: События. Март 1953 – август 1968. – М. : Новое литературное обозрение, 2020.

Василий ГЕРОНИМУС