На чтение: ≈ 15 мин.Если не присматриваться к отдельным людям, коих движет единый исторический вихрь, то не понять ни его природы, ни смысла, ни причин. Чем меньше отдельных личностей, тем общее движение истории тускней. Как будто не на земле все происходит, нас не касается. Все видится сплошным серым облаком человеческой пыли, бессмысленно несущемся в пространстве.
В сентябре 1845 года в Калужской палате уголовного суда появился молодой человек лет двадцати двух – коллежский асессор Иван Сергеевич Аксаков. Новичку предстояло служить товарищем (заместителем) председателя палаты. Он был младшим сыном Сергея Тимофеевича Аксакова, уже известного в литературных и театральных кругах Москвы человека.
Есть у публицистики одно свойство – она имеет актуальность до тех пор, пока существует повод для спора. Когда же он исчез, когда не различить его за чередой десятилетий, то и возвращаться к нему нет оснований. Публицистика недолговечна. Приходит другая жизнь, с другими проблемами. А то, что ушло, то ушло. Иван Аксаков известен именно как публицист, и к его статьям и работам мы возвращаемся до сих пор.
Его мало волновали отвлеченные идеи и абстрактные пороки. Он исследовал причины нравственного перерождения человека. Он бичевал торжество внешности, видимости, подражания столице. Пошлость для него заключалась в том, чтобы все подчинить принципу comme il faut (так, как следует). В 1860 годы он выстраивает теорию о подмене истинных начал народной жизни ложными, пишет о торжестве официальной лжи. Обо всем этом сказано в предисловии к сборнику статей Аксакова, вышедшему в этом году в московском издательстве “Росспэн”. Сборник этот – приложение к журналу “Вопросы философии”. А название его уж более чем актуально: “Отчего так нелегко жить в России?”. Аксаков по-своему пытался разобраться в этом. Публицистика Аксакова до сих пор актуальна. Но нам хотелось бы рассказать о нем как о человеке.
А для этого последуем вслед за Иваном Сергеевичем, который только-только окончил училище правоведения, успел побывать в Астрахани и уже разочаровался в чиновничьей службе, в Калугу.
Местный “бомонд” Аксаков презирал не из снобизма – за бездеятельность и мелочность интересов. Так ни с кем и не сдружился, разве что с местным общественным деятелем Федором Унковским. “Город ничем не интересуется, не подозревал и не подозревает (исключая одного Унковского) существование первых трех книжек “Москвитянина”; ничего не читает, а если и читает, так только “Вечного жида” в русском переводе”, – писал он родным. – Душа утрачивает способность ныть и болеть по правде, замиряется со средой, ее окружающей, и становится почти недоступною покаянию”.
Однако служба в уголовной палате давала богатый материал для размышлений. За всей грязью уголовных дел Аксаков не переставал видеть в народе здоровое созидательное начало, сохранив еще юношеское, славянофильское убеждение, что “Народ в развитии своем // Пойдет, поверь, иным путем, // самостоятельным и русским”.
В палате разбирались дела о кражах, неосторожном обращении с огнем, умышленных поджогах, служебных злоупотреблениях, конокрадстве, незаконных порубках леса, подкинутых младенцах, уклонении от рекрутчины. “Что интересного в этой службе – так это самые преступники, арестанты, которых видишь лицом к лицу, – признавался Аксаков в письме к родным. – Для меня интересны всякий человек, всякое лицо. Неисчерпаемы сокровища чужой души”.
Проходили через уголовную палату дела с ярко выраженной социальной подоплекой, например, о столкновении крепостных с их господами. В Калуге появляются первые антикрепостнические стихи Аксакова: без сомнения, под влиянием увиденного и услышанного на службе.
Несколько лет назад мне в руки попало одно из архивных дел – протоколы Калужской палаты уголовного суда. В сентябре 1845 года она рассматривала дело крестьян, принадлежавших калужскому помещику Александру Баскакову. Крестьяне сомневались, что он имеет законное право владеть ими. Просили предводителя дворянства ознакомить их с купчей Баскакова, но тот отказался. Пробовали и другими путями выведать правду, но тщетно. Бросили жребий, кому отправлять ходатайство царю. Выпал он Григорию Денисову. Тот отыскал грамотного человека и почтой отправил прошение в Петербург. Узнавший обо всем Баскаков передал через старосту крестьянам, что если сами не выдадут зачинщика – перепорет всех. Пробовали мужики искать защиты у вице-губернатора, бесполезно.
Как-то Григорий Денисов работал в поле. Прибегают дети: помещик, мол, зовет. Денисов отправился к нему. Барин встретил его вопросом: “Зачем отлучался в Калугу?” – и ударил кулаком в лицо. Денисов сказал, что в Калугу не ездил, и не врал: прошение было послано из Одоева. Слушать его не стали. Становой велел сотскому и солдату раздеть и пороть Денисова. Присутствовавшие при этом крестьяне стали разбегаться. Становой с сотским – за ними. Денисова бросили.
Баскаков выпросил солдат для усмирения “бунта”. Когда те прибыли в деревню, мужики попрятались в окрестных лесах. В том же 1845 году Денисов с еще одним крестьянином съездил в Петербург и подал жалобу на имя цесаревича, а также ходатайство о даровании свободы. Кончилось это для него уголовной палатой. Приговор: тридцать плетей и арестантские роты. Прочих крестьян – кого в солдаты, кого выпороть для острастки публично. Под приговором стоит аксаковская подпись, как-то существенно повлиять на него он не мог…
В пьесе Ивана Аксакова “Служебные сцены, или Присутственный день уголовной палаты” есть эпизодический персонаж – крестьянин Андрей Пахомов, обвиняемый в том, что был “главным зачинщиком неповиновения, оказанного крестьянами… помещику их, коллежскому советнику фон Диквальдгаузену”. Приговор Андрею Пахомову – сорок плетей и каторга.
“Арестант (громко, во весь голос, выступая вперед): Я не доволен. (Все вскакивают, шум, общее смятение, солдаты окружают арестанта).
Председатель: Что-о-о?
Семен Иванович: Каков!
Алексей Александрович: Каково!
Секретарь: Ступай, ступай, ступай!
Арестант (из-за солдат): Да как же это, господи… я жаловаться хочу!
Председатель (топая ногой): Вон его! Вон!”
Вполне вероятно, что замысел пьесы навеян событиями в деревне Баскакова и разбирательством в уголовной палате дела Григория Денисова – прототипа Андрея Пахомова.
Рабочий день Ивана Сергеевича составлял четыре часа: времени для сочинительства и для участия в столь нелюбимых балах было достаточно. Если, как мы видели, служба давала материал для стихов и пьес, то городской быт – для острейшей статьи “Несколько слов об общественной жизни в губернских городах”.
Есть в архивных документах Калужской уголовной палаты сведения о крестьянине Алимпии Трифонове. Его и еще нескольких мужиков подозревали в краже. Высекли жестоко. Отец Алимпия Трифонова пробовал заступиться за сына. “Тогда сотский за это обратился к нему с озартом так, что он… едва мог, севши на свою лошадь, из Загорич уехать”. Эта расправа сошла бы сельским властям с рук, но Алимпий Трифонов, где-то раздобыв нож, перерезал себе горло. Умер не сразу – видно, дрогнула рука. Нашедшие его люди позвали священника, и Трифонов успел исповедаться. Священнику он сказал, что пошел на самоубийство из-за притеснений “начальства”, которые местный уездный суд оправдал.
Когда дело отправилось в уголовную палату и там рассматривалось, Аксаков был в Астрахани. Покровителей у сельских начальников не нашлось. Однако судили только за превышение власти, которое заключалось в том, что они не имели права вмешиваться в дела о воровстве. Пришлось им до вынесения приговора немного посидеть в тюрьме и лишиться должностей. Кроме того, получить полтора – два десятка плетей. Но за смерть Трифонова не ответил никто.
Когда еще велась палатой переписка по этому делу, Аксаков уже приступил к службе и успел узнать, что произошло.
Самый полный стихотворный сборник Аксакова вышел только в 1960 году в серии “Библиотека поэта”. Там есть весьма резкое и не по-славянофильски бунтарское стихотворение, датированное 22 ноября 1845 года:
А ты, страдающий под игом
Сих просвещенных обезьян, –
Пора упасть твоим веригам!
Пусть, духом мести обуян,
Восстанешь ты и, свергнув
бремя,
Вещав державные слова,
Предашь мечу гнилое племя,
По ветру их развеешь семя
И воцаришь свои права!
Как свидетельствует журнал уголовной палаты, именно 22 ноября здесь разбиралось письмо из губернского правления по поводу дела Трифонова. В журнале стоит подпись Аксакова. Необязательно, чтобы эти гневные строки были навеяны конкретным случаем самоубийства крестьянина, но, безусловно, здесь сказываются участие Аксакова в такого рода делах, хорошее знание того положения, в котором живет простой народ, сочувствие ему.
В аксаковских письмах упоминается о жутком преступлении, произошедшем в Калуге. “Какой недавно был здесь ужасный случай: мещанин убил свою жену, тещу и зажег дом свой, отчего двое детей его задохнулись. Впрочем, он не сознается, хотя подозрение на него сильное. Причины… никто не знает” (письмо от 7 мая 1846 года).
Случилось это 3 мая. Мещанин Михаил Боровков пришел под вечер домой из трактира, а в горнице – дым. Он “обратил токмо внимание, целы ли иконы”, и побежал к соседям, не задаваясь вопросом, где домашние, не пытаясь тушить пожар самостоятельно. Так Боровков рассказывал на допросах. Подобные странности в поведении плюс еще ряд улик явились поводом заподозрить в убийстве и поджоге именно его. Тещу Боровкова нашли в доме, а жену – на огороде, обеих с перерезанным горлом. В задымленной комнате на кровати среди подушек лежал семимесячный сын хозяина, а трехлетняя дочь, судя по характерным признакам, была задушена.
Виновного так и не определили. Улики против Боровкова палата признала недостаточными. Решено было привести мещанина к “очистительной присяге”: откажется – оставить под подозрением, согласится – оправдать. Приговор был зачитан Боровкову 5 декабря того же 1846 года, и под ним стоит подпись Аксакова. Обычно Иван Сергеевич ставил перед фамилией только букву “И”, но здесь стоит “Ив.”. Хотел ли он подчеркнуть какую-то особую свою роль в этом деле? Не он ли подал милосердную идею об “очистительной присяге”? Ведь в одном из писем родным он как-то признался: “Я прибегаю ко всем подьяческим хитростям, чтобы достигнуть человеческого результата”.
В 1847 году Аксаков уехал из Калуги. Чиновничью службу он оставил только в 1851 году, когда министр внутренних дел Л.А. Перовский попытался запретить ему писать.
Аксаков полностью посвятил себя общественной деятельности. Ему предстояло стать ведущим славянофильским публицистом. Вклад его в русскую культуру неоспорим. Он мог заблуждаться, но только искренне. Он любил Отечество и служил ему как мог, стремясь к тому,
Чтоб ненавидела душа –
Где б ни был ты, в глуши невидной,
Иль на опасной высоте –
При бодрых силах сон обидный,
С неправдой мира мир постыдный,
Потворство лжи и суете!
Виктор БОЧЕНКОВ
Выбор читателей
Комментарии