Что значит знать литературу

Из опыта учителя словесности

К вопросу этому можно подойти с разных сторон. Естественно, я подхожу со школьно-учительской. И «знать» для меня означает знания учеников, которых мы учим на уроках литературы. И сейчас меня интересует разность взглядов на эту проблему. Мы рассмотрим четыре позиции, включая мою собственную, на выработку которой ушло лет десять и которая потом в течение более пятидесяти лет была в основе всей моей учительской работы в школе, а также в Институте усовершенствования учителей.

В восьмидесятые годы огромный интерес вызвал учительский опыт ленинградского учителя литературы Е.Н.Ильина. Сотни учителей из разных мест страны приезжали к нему на уроки. Его статьи, книги, выступления на телевидении и радио привлекали всеобщее внимание. Привыкший слишком часто к стандартным наборам мыслей и слов в серых методических пособиях (естественно, были и другие) учитель услышал речь свободную, живую, образную.

Мы обратимся к книге Ильина «Путь к ученику. Раздумья учителя-словесника». Она вышла в 1988 году, а в 12‑м номере «Нового мира» за 1989 год я откликнулся на нее рецензией. Сейчас, перечитав ее, я остался при том же мнении.

Тогда основной порок преподавания литературы был в обезличенности преподавания. Пафос книги Ильина как раз и отвечал потребности повернуть школу к ученику, преодолеть отчуждение ученика от учителя и учителя от ученика. И прежде всего – преодолеть отчуждение ученика от писателя.

Но как же приблизить восьмиклассника к Пушкину, девятиклас­сника – к Достоевскому, а десятиклассника – к Блоку? Ильин предлагает в своей книге идею «открытой этики». Для него «сделать урок литературы воспитывающим – это прежде всего сделать его прикладным». «Моя аудитория, – пишет Ильин, – требовала не знания литературы как таковой, а знания тех знаний, которые дает нам литература. Все меньше хотелось говорить о ее роли, и все чаще появлялось желание практически воздействовать ее опытом». Литература, по мысли автора, должна дать именно сейчас, на этом уроке, реальную, ощутимую, практическую пользу – такова центральная идея книги.

Обратите внимание на слово польза. Потому что именно этот критерий станет исходным в тех выступлениях, к которым мы обратимся. Вы хорошо знаете, как именно этот аргумент – аргумент пользы – начиная с девяностых годов станет одним из важнейших аргументов всей нашей жизни. Вот и сейчас в школе немало таких учеников, которые убеждены, что польза в школе есть только от тех предметов, которые им нужно будет сдавать на ЕГЭ. И вы хорошо знаете, что больше всего заплатили за такой подход учителя литературы.

Ильин, да и не он один, предчувствовал необходимость разомкнуть урок литературы в реальность самой жизни, а не сводить ее к подготовке к экзаменационному сочинению. В 1965 году вышла моя первая книга. Она называлась «Уроки, литература, жизнь». Но это была книга о преподавании литературы как литературы, но литературы, включенной в жизнь, в судьбу и жизнь самого ученика. Ведь как хорошо и точно сказал яркий литературовед С.Бочаров (его отец – известный методист Г.Бочаров – рекомендовал журналу «Литература в школе» напечатать мою первую статью о преподавании литературы) – «книги характеризуются тем, как они живут в читательском восприятии».

Ильин убеждал, что книги приходят к ученику, юному читателю, другим путем – практической пользой, которую они могут принести.

Именно такая позиция определяет подход учителя, например, к некрасовской Матрене Тимофеевне: «Саму же Матрену уже «на пятом годку» приучали к нелегкой крестьянской работе. Подсчитали трудовой стаж Матрены; если ей сейчас тридцать восемь, значит… Вся жизнь в труде! Не в этом ли секрет ее здоровья, выносливости, красоты? (Позволю себе все-таки краткий комментарий насчет здоровья: «Нет косточки неломаной, нет жилочки нетянутой, кровинки нет непорченой…» – Л.А.) Может, и в самом деле на «пятом годку» приобщать ребенка к производственному труду?» Вот уровень восприятия художественного произведения, который способен сформировать «практический подход к литературе».

Или еще пример – «Евгений Онегин» на уроке Ильина. Что, по его мнению, деформировало личность героя, определило судьбу? «Гувернер, воспитывающий Евгения, «не докучал моралью строгой, слегка за шалости бранил». По натуре «резвый» ребенок фактически оказался вне ограничений – материальных, нравственных, каких угодно. Это и развило в нем бешеную, безудержную страсть наслаждений». Выходит, именно в «морали строгой» видит автор главную цель урока литературы в школе. Но ведь при таком подходе литература обедняется, из нее уходит то, что самое главное в ней. Я не знаю, какие практические советы относительно повседневной жизни, повседневного поведения можно, например, позаимствовать из «Медного всадника», но полагаю, что раздумья над конфликтом личности и государства важнее и нужнее старшеклассникам, чем какие-либо нравоучения.

Ильин убежден: книги на уроках литературы «работают теми страницами, которые востребованы сегодня». Но такой подход обрекает на приспособление классики к утилитарно понятым потребностям текущей повседневности. В этом и состояла драма учителя и методиста Ильина: наша жизнь поломала многие аксиомы привычного и стала резко и стремительно менять систему своих ценностей. Презренные деньги стали обожествляться, безбожники становились верующими, общественная собственность становилась частной. И то, что вчера было востребовано, сегодня стало отвергаться. Но если литература, по его мнению, «каталог» острых жизненных ситуаций и «справочник нравственных проблем», то остается только одно – менять эту самую литературу на другую. Что и будет происходить в рассуждениях тех, кто пошел этим путем.

Но тут есть и другая причина. Нет для Ильина более страшного врага, чем «литературное образование», филологическое, литературоведческое знание: «Знаток метафоры, онегинской строфы, жанровых и прочих своеобразий может оказаться весьма примитивным и недалеким в вопросах жизни». В принципе такое возможно: научное знание, увы, может сочетаться с бездушием. Но для Ильина это расхождение имеет характер едва ли не причины и следствия.

Я обращаюсь к прошлому, потому что нужно знать, куда и какие ведут дороги. Тем более что путь, проложенный Ильиным, не зарос.

В 32‑м номере «Новой газеты» за 2002 год (после книги Ильина прошло 14 лет, и каких лет – одни девяностые чего стоят!) Елена Иваницкая разгромила мою статью, опубликованную во втором номере «Знамени» за тот же год. В этой статье я рассказывал и о сочинениях своих учеников, которые по-разному отнеслись к известным словам из рассказа Чехова «Крыжовник», в которых сказано, что за дверью каждого человека должен стоять человек с молоточком и напоминать о несчастных (подробно об этом в моей книге «Теория и практика любви», вышедшей в 2019 году).

Эти слова из рассказа Чехова для Иваницкой неприемлемы. Ее приговор жесток и однозначен: «Надоело». На этой же газетной полосе большая фотография: памятник Достоевскому в Москве, на его парапете юноша читает книгу. Мне казалось, что смысл этой фотографии абсолютно однозначен. Ан нет. Под ней вот такая подпись: «Молоточек русской литературы тюкает по головам школьников».

С точки зрения госпожи Иваницкой, все эти «молоточки истребляют в учениках стремление к жизненной самостоятельности и трудовой активности», ибо заставляют «думать о несчастных». А для Иваницкой существует всего лишь один путь для молодого человека: «трудовая инициатива, усердие, активность, энергия – в результате успех и благосостояние».

Естественно, во всем виновата русская литература: «В русской литературе много чего есть и помимо стремления во мрак и нищету, она – штука сложная, но кое-чего в ней определенно нет: нет апологии трудового успеха, реализации через трудовую деятельность, нет «русской мечты», подобной «американской мечте».

Я ответил на эти выпады против русской литературы и меня лично: «Ну хорошо, в русской литературе этого нет. Но, может быть, все это есть в «Гамлете», «Человеческой комедии», «Милом друге», «Мартине Идене»?»
И я сразу же тогда вспомнил заявление одного из очень крупных тогдашних руководителей, который изрек, что, поскольку русская литература нерыночная, то такая литература нам не нужна. У меня все тот же вопрос: а что, «Маленький принц» или «По ком звонит колокол» – это рыночная литература?

Кстати, если придерживаться этой же логики, то придется отказаться и от Ветхого Завета, и от Евангелия, и от Корана – не рыночная все это литература. Христос, тот вообще считал, что не место менялам в храме. Сказанное вовсе не есть отрицание рынка и рыночных отношений. Но рыночное – рынку, а литература – самому человеку в его человеческой сущности.

Проходит еще двенадцать лет, и с новой концепцией преподавания литературы выступает председатель комиссии по культуре и сохранению историко-литературного наследия Общественной палаты Российской Федерации Павел Пожигайло. И вот что мы прочитали в мае 2014 года: «Сегодня на уроках литературы доминирует обучение навыкам и получение эстетического удовольствия, а наша концепция выводит на первое место воспитание. Уникальность литературы в том, что она рассказывает, что такое хорошо и что такое плохо. (Напомню мысль учителя Ильина о литературе как «справочнике нравственных проблем». А разве не так? Разве не сводится весь смысл «Анны Карениной» к тому, что сказал в своей эпиграмме Некрасов: «Ты показал с усердьем и талантом, // Что женщине не следует гулять // Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, // Когда она жена и мать»? – Л.А.). «Все изучение в этом ключе может снять многие социально-психологические проблемы в российском обществе. Ведь происходит дебилизация населения. Классическое лицо современной молодежи – футбольный фанат. Вот герой нашего времени. Литература позволяет воспитать хорошего человека с устоявшимися нравственными ценностями». То есть нужно подходить к литературе с критериями «морали строгой». Но есть тут и еще одно краеугольное мое с Павлом Пожигайло расхождение.

Не буду сейчас подробно говорить о том, что при всем своем трезвом отношении к современной молодежи я очень далек от примитивного взгляда на нее. Не буду говорить и о том, что, хорошо понимая значение школьных уроков литературы, я все же далек от мысли, что сами по себе уроки литературы в школе способны воспитать хорошего человека, и понимаю, что вообще воспитание литературой куда более сложная проблема, чем это иногда кажется. Тут дело в другом – в методологии.

Беседа с Пожигайло появилась в «Известиях» 6 мая 2014 года вместе с моими краткими комментариями. А в тот же день (или, может быть, 8 мая) в передаче «Дневной разворот» «Эха Москвы» проблема эта стала предметом обсуждения. Слушателям был задан вопрос: «Уроки литературы – это уроки эстетического удовольствия или (!) уроки воспитания?» Как выразилась ведущая, вот такая дихотомия. А дихотомия, как говорят словари, – это раздвоенность, последовательное деление на две части, обратите внимание – не связанные между собой. Короче: или-или. Голосуют. У радиостанции слушатели народ сознательный, он за высокие идеи, против всякого упрощения и принижения ценностей. Большинство, конечно, считают, что главное на уроках литературы – воспитание, а не всякое там эстетство.

О, если бы на самом деле Пожигайло, сказавший, что сегодня на уроках литературы доминирует обучение навыкам и получение эстетического удовольствия, был прав! Тем более что среди навыков есть такой, как навык вдумчивого, внимательного чтения, чем далеко не всегда занимаются в школе, во многом и потому, что на него времени не остается. Если бы на самом деле отвергнутое слушателями радио эстетическое удовольствие мешало истинным и высоким целям преподавания литературы! О, как это было бы прекрасно! Потому что на самом деле здесь совершенно другая эта самая дихотомия. Источник всех бед преподавания литературы не в преобладании, даже господстве эстетического (ах, если бы так!), а в господстве псевдолитературоведения и часто примитивного морализаторства о том, что такое хорошо и что такое плохо и каким должен быть хороший человек с устойчивыми нравственными ценностями.

И я стал вспоминать после этого голосования свои самые сильные потрясения от встреч с искусством (о литературе не говорю, это тема особая, долгая для учителя литературы).

«Ночи Кабирии» Феллини с Джульеттой Мазиной, «Проверки на дорогах» Алексея Германа с Роланом Быковым для меня прежде всего, «Солярис» Тарковского с Донатасом Банионисом и Натальей Бондарчук в первую очередь, «Обыкновенная история» в постановке Галины Волчек с Михаилом Козаковым и Олегом Табаковым, «А дальше тишина…» Анатолия Эфроса с Фаиной Раневской и Ростиславом Пляттом, эфросовский «Вишневый сад» с Аллой Демидовой и Владимиром Высоцким… Не буду продолжать.

Все это были потрясения, воздействующие на душу. Простите за привычные слова: а что такое воздействие на душу, как не воспитание в высоком и подлинном смысле этого слова? Это эстетическое воздействие на душу часто сопряжено с болью, страданием. Но это очищающее душу эстетическое наслаждение. Парадокс этот понял еще Аристотель, назвав его катарсисом – возвышающим, просветляющим воздействием искусства на душу человека, даже если оно трагично. И никакого или между эстетическим и воспитательным быть не может. И на уроках литературы если и можно говорить о воспитании, то оно возможно только через эстетическое. Ведь поэзия, по словам Пушкина, «союз волшебных звуков, чувств и дум». Не услышаны звуки, не откликнулась душа, не пробудились мысли – так и вообще не о чем говорить.

Более ста лет назад Лев Толстой писал о том, что деятельность искусства основана на «способности людей заряжаться чувствами людей». И шрифтом Толстой выделил для него самое главное: «Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их».

Изучение литературы в школе – это в первую очередь постижение литературы как литературы, осмысление слов и вчувствование в слово.

Лев АЙЗЕРМАН