Что разрушает духовные скрепы. Педагогические издатели уверены: «Пипл все схавает»

​Совершенно очевидно, что о том, что такое метафора, знает больше выпускников, чем о том, что такое парцелляция, о которой сам узнал только тогда, когда появился ЕГЭ. Но метафора – ключевое понятие для постижения языка и литературы, а о парцелляции выдающийся русский филолог написал в «Краткой литературной энциклопедии», что этот «термин малоупотребителен». И кто знает, может, у них и другие показатели пересчета на том же уровне.

И как мне объяснить ученику, почему у него с одноклассником одинаковое число первичных баллов, но разное по стобалльной системе? Здесь одно из двух: или все эти тайны мадридского двора будут преданы гласности, обсуждены и приняты педагогической общественностью, или пересчет будет проводиться по правилам простой арифметической пропорции. И еще. Мне пришлось ознакомиться с выступлениями руководителей Школы-студии имени Щепкина (Малый театр) и Института кинематографии, что к ним на актерские и режиссерские отделения приходят студенты, которые вообще не читали ни Толстого, ни Достоевского, ни других русских классиков. И им приходится в течение двух лет заставлять их читать непрочитанное. Что именно так закончится ЕГЭ по литературе, я никогда не сомневался. Но в этой связи возникает аналогичная проблема и в педагогических институтах. Нужно выборочно проверить на филологических факультетах, читали ли поступившие в институт студенты хотя бы те произведения, которые входят в школьную программу. Определить это по баллам ЕГЭ по литературе невозможно. Естественно, это не должно отражаться на судьбе студента. Полезно было бы ознакомиться с начитанностью будущих учителей и на других факультетах. Я знаю от заведующего кафедрой литературы одного из коммерческих гуманитарных вузов, что и для них это серьезная проблема. Что касается следующего предложения, то, не зная о ситуации в регионах, я буду говорить только о Москве. Следует, на мой взгляд, уточнить процедуру обжалования итогов оценки части С ЕГЭ по русскому языку. В Москве предпринято новшество, имеющее огромное значение. Тексты, написанные выпускниками по заданию С, сканируются, и выпускник может получить их через Интернет. Это необыкновенно важно. Ведь теперь он может прийти в школу и проконсультироваться со своими учителями. Но выпускник получает свой текст без всяких пометок на нем проверяющих. И это ставит его в затруднительное положение. В прошлом году одному из наших одиннадцатиклассников снизили оценку за фактическую ошибку. Но какую? Его собственный анализ ситуации показал, что скорее всего за то, что он написал, что раненые, которым Ростовы отдали подводы, до того были размещены в их домах. И он пошел на апелляцию с томом Толстого. Но чаще всего претензии оказываются неожиданными. Между прочим, даже в суде обвиняемому сначала дают ознакомиться с текстом обвинения. Поэтому целесообразнее сканировать не первичный текст, а проверенный. Не говоря уже о том, что в прошлом году некоторым ученикам при разборе их жалоб говорили: «Ваша работа обсуждению не подлежит».И еще. Понимаю, что аналогия, к которой я сейчас прибегну, спорная. И все-таки. Как проходит судебный процесс? Есть обвиняемый. У нас «обвиняемый» – ученик, пришедший с кассацией. Есть обвинители. У нас это эксперты, которые проверяли работу и нашли в ней недостатки. Есть суд. У нас это два эксперта, которые рассматривают обжалование. Суд у нас состязательный, и на нем есть защитник. У нас же ученик при рассмотрении его дела беззащитен. Как может он противостоять, да еще и не подготовившись, двум опытным профессионалам? Он пришел с родителями. И они, за редчайшим исключением, в этом деле профаны. Между тем проблема решается очень просто. Я согласен с тем, что то, что я сделал, итоги моей работы, проверяют другие. Но почему я лишен права защитить своего ученика и, если хотите, себя? Нужно установить такой порядок, при котором учитель или, если с этим согласятся родители, другой учитель из этой же школы, но ни в коем случае никто со стороны, будут защищать интересы своего ученика при апелляции. Естественно, если они не согласны с оценкой работы, а не идут выканючивать лишний балл. А то мне рассказывал наш учитель истории, как на апелляции против одного ученика сидят два кандидата наук и он против них что кролик перед удавом. Я согласен с тем, что мою работу проверяют внешние эксперты. Но и учитель не должен быть исключен из процесса аттестации. Процесс рассмотрения жалоб ученика вправе носить состязательный характер. При таком порядке вещей решается и еще одна задача. Да, нас проверяют. Но сама эта проверка не должна проходить при молчаливом нашем неучастии. Нас проверяют, но и мы должны иметь право на проверку того, как нас проверяют. И такая обоюдная гласность улучшит положение вещей. По опыту прошлого года я хорошо знаю, что и в проверке ученических работ встречаются  серьезные огрехи. Как в ту, так и в другую сторону. В сочинении, в котором экзаменационная комиссия нашла три пунктуационные ошибки, я нашел девять. В работе же другого ученика оценка была снижена за стилистические ошибки, но мы, три квалифицированных учителя, два раза прочли сочинение и никаких ошибок в стиле не нашли. Участие учителя в процессе аттестации улучшит само дело. Но главное – уйдет из школы ощущение бесправности, а то и униженности, обиженности, которое имеет место. И это и будет самым главным. Годами слышу я одно и то же: но ведь от нас ничего не зависит. И часто это именно так. И наконец, еще об одном важном вопросе. Ректор Высшей школы экономики Я.Кузьминов выступил за то, чтобы был установлен определенный минимум сертификата, ниже которого документы в вузе вообще не принимаются. Для меня это бесспорно. Но вместе с тем Кузьминов сказал, что к поступающим на платное отделение это не относится. Простите, но ведь поступающий со своими 120 баллами на платное отделение медицинского института получит потом диплом и будет лечить людей. В Америке вы можете быть сыном или дочерью миллионера, но никакие деньги не спасут вас при поступлении в престижный университет, если вы не отвечаете его требованиям. А наши вузы часто смотрят на одно: лишь бы дали нужные им деньги. Нет, и на коммерческие отделения должны быть достаточно высокие требования. К тому же, по моим наблюдениям, ученики, которые знают, что родители проплатят их учебу в вузе и их задача лишь бы как угодно, но окончить школу, часто начинают заниматься неусердно и куда ниже своих возможностей. Но мне хотелось бы сказать и еще об одной очень острой проблеме, которая для меня стала особо острой после диссертационного скандала. Потому что и то и другое порождено отсутствием должного порядка и контроля, является следствием ложно понятой рыночности нашей жизни. Но начну издалека. Когда-то я очень много общался с учителями Москвы и страны. За десять лет работы в Московском городском институте усовершенствования учителей я посетил около тысячи уроков. Еженедельно я встречался с учителями на наших уроках. Еженедельно и не раз читал лекции учителям Москвы, естественно, одновременно работая в школе. Когда мне предложили стать заведующим кабинетом русского языка и литературы, я поставил только одно условие: все методисты кабинета будут работать в школе. Я много ездил с лекциями для учителей по стране от Таллина до Хабаровска и от Архангельска до Сыктывкара и Баку. И после ухода из института я много лет вел занятия по повышению квалификации учителей в районах Москвы. Но к аудиториям института усовершенствования, ныне института открытого образования, меня не подпускают вот уже ровно 40 лет. Дело не во мне, как видите, я жив и нормально работаю, но это тоже определенный симптом. Однако постепенно круг общения сужался. И осталась только аудитория учителей нашего Северо-Восточного округа. Но в этом году я уже и здесь не читаю. Остались лишь письма, телефонные разговоры, общение на Всероссийском съезде учителей русского языка и литературы. Но еще лет пятнадцать назад я придумал другой канал информации, который дает представление о том, что на самом деле происходит в преподавании литературы в стране. У моей мамы подруга работала в Дубровицах, это рядом с Подольском, в институте кормления сельскохозяйственных животных. А был и еще один институт – институт кормов. Вот я и начал изучать корма, которыми наши издатели потчуют учителей словесности. Хотя, конечно, всегда понимал, что тут нет жесткой односторонней связи. Но ведь все-таки покупают, все-таки используют в своей работе. И многие книги не только издаются, но и переиздаются. Недавно у своей ученицы увидел такого рода книгу, посмотрел: девятое издание. И тиражи какие! Значит, есть спрос. Не мог не увидеть я и то, что перестали выпускать, что исчезло с книжных полок. Это тоже показательно. С них и начнем. Почти исчезли из продукции педагогических издательств яркие, талантливые книги отечественных литературоведов вроде биографии Пушкина Юрия Лотмана и его же комментариев к «Евгению Онегину», издававшихся огромными тиражами и стоивших очень недорого. Лев АЙЗЕРМАН, кандидат педагогических наук