Что пройдет, то станет милым. Прогулки с Мариничевой во сне и наяву

На самом деле забыть труднее, чем запомнить. Память не бесстрастная фотопленка, она фиксирует только то, что значимо для личности, что для нее актуально.

Шквал информации, прежде всего через Интернет, обрушился на современное человечество, его память перегружена, картина мира в сознании индивида разорвана, деформирована на манер клипового мышления.Мой друг Саша Фурман по долгу службы вынужден был редактировать церковную газету, будучи атеистом. И он гордился тем, что натренировался всего за полчаса забывать все, что его сотрудники набросали ему за рабочий день.Память избирательная – в каком-то смысле человек есть то, что он помнит. Скажи мне, что ты помнишь, и я скажу, кто ты.Память не пассивна, а креативна: она отражает реальность, преобразуя чаще в лучшую сторону. Невыносимость бытия смягчается, становится выносимой, раз уж человек смог это прожить, пережить.Что пройдет, то станет милым. А еще память, как театральный бинокль, с возрастом управляет реальностями, подкручивая их «сегодня» и «вчера». Об этом у Гете:…Насущное уходит вдаль, а давность,Приблизившись, приобретает явность.Специалисты знают: память – основа личности, ее стержень, остров.Неистовый Лев Николаевич Толстой так и сформулировал: человек живет для воспоминаний. Известен целительный эффект детских воспоминаний, академик РАО Борис Михайлович Бим-Бад в бытность свою ректором УРАО даже учредил музей детских воспоминаний не просто знаменитых, но и самых обычных людей «с улицы». Это живая, непричесанная историческая память. Ученые свидетельствуют: историческая память уходит, изменяется на третьем поколении. Если вначале Великая Победа, к примеру, была атрибутом самих фронтовиков, затем их детей и внуков, то нынче год за годом она оторвалась от реальности, встала в общий ряд множества национальных праздников, чьи живые носители уже недоступны для молодежи, и вместо истины в их головах существует миф.В длинном коридоре, где живут кровати и люди. В основном очень старые люди. И три пары попугайчиков. Они резко, оглушительно весь день стрекочут, будто механические, искусственные. В депрессии весь мир предстает мертвым, механическим. До интерната пребывала в психушке – не элитарной, а обычной, бесплатной. Жить там было невозможно. Каждую минуту невозможно. В курилке пациентки сдержанно хвалились шрамами от суицидов, закатывая рукава халатов. И  оглушительный мат повсюду. Но, как говаривал царь Соломон, «и это пройдет». Ну а что пройдет,  то станет милым.В памяти о той больнице остались не ужасы и страшилки, а огромная лапа заснеженной ели, качавшаяся у моего окна.