Что день грядущий нам готовит?

В Институте социологии РАН в качестве ежегодного отчета проведена конференция “Россия: трансформирующееся общество”. Так же названа и одна из последних книг директора института профессора Л.М. Дробижевой. Открывая конференцию, Леокадия Михайловна выразила надежду, что доклады и дискуссии ее сотрудников ответят наконец на насущнейший вопрос общества: куда движется Россия сегодня?.

Десять лет работал институт, собирая данные о тенденции наших социальных процессов. Но одно дело – накопление информации и совсем другое – их толкование. Бывший директор института, профессор В. А. Ядов сказал: “Мы изменили взгляд на неумолимость социального прогресса”. Это философы, экономисты, социологи прошлого считали прогресс столь же неумолимым, как и эволюцию живых существ. Это К. Маркс считал, что революции, научно-технический прогресс, коммунизм неотвратимы.
Современная же парадигма социальных теорий утверждает менее линейную направленность общественных изменений. Итак, начались доклады, и стало ясно: путь России в будущее пока что смутен. Очевидно, что переходное состояние к политкультурному, открытому обществу, к рыночной экономике вот-вот примет черты чего-то более определенного и стабильного. Но пока что, как часто звучало на конференции, Россия все еще болеет от нанесенных ей социальных травм. Ведь любой переходный период любого общества, по выражению польского социолога П. Штомпки, – социальная травма. Прежде всего потому, что граждане оказались банкротами, утеряв не только денежные накопления, но и накопленный в предыдущий социальный период жизненный опыт!
А.В.Кинсбургский продемонстрировал коллегам составленные им графики, один из которых суммировал протестный потенциал россиян, а другой – солидарность и разобщенность политико-экономических элит. Кривые сблизились два раза: в период дефолта и в дни коронарного шунтирования Бориса Ельцина. Тогда элиты замирали: “Что-то будет?”, а рядовые граждане готовились к публичному протесту. Но когда кризисы проходили, социальная напряженность падала, а солидарность имущих групп возрастала. Интересно, что к лету 2001 года расхождение кривых на графике было максимально. Элиты были уверены в себе, а, по выборочному опросу, готовность граждан к протесту равнялась всего 20%. Однако вывод ученого показался мне неожиданным: протестуют не самые бедные, “социальные низы”, а относительно материально благополучные, но недовольные политикой.
З.Т.Голенкова и П.М.Козырева высказали мнение, что наступает стабилизация в социальном расслоении нашего населения. 10% считают, что выиграли от реформ. Большинство проигравших стараются адаптироваться к новым жизненным условиям. Кто как может: одни используют подсобные хозяйства, другие сокращают свои потребности, третьи (в основном молодежь) стремятся нарастить конкурентоспособность на рынке труда, овладевая имеющими спрос профессиями, компьютерами, иностранными языками. Радоваться нечему, отметили выступающие, но очевидно, что граждане начинают привыкать к мысли, что им следует надеяться в основном только на свои силы, а не на помощь со стороны государства.
М.Ф.Черныш сказал, что в корпусе “красных директоров” тоже произошли изменения. Поначалу многие из них заняли выжидательную политику, сохраняя любыми средствами квалифицированные кадры. Хотя некоторые и пустились во все тяжкие ради личного обогащения: скупали ваучеры, продавали заводское оборудование. Были случаи, когда рабочие-ветераны устраивали пикеты, мешая вывозу родных станков. И совсем немногие инноваторы осваивали рыночную стратегию хозяйствования. Сегодня таких людей стало гораздо больше, “красные директора” перешли в новое состояние – менеджеров, ориентирующихся на модернизацию оборудования.
Я.Л.Эйдельман много лет занимается исследованиями трудовой мотивации рабочих. Он сообщил, что, например, по Владимирской области заметных сдвигов на промышленных предприятиях нет. И это независимо от формы собственности. Рабочие хотят повышения заработков, но работать больше не желают. Молодежь на фабрики и заводы не идет. Хотя те и испытывают острую нехватку в квалифицированных станочниках.
В.С.Магун и В.В.Семенова говорили, что нынешняя молодежь отличается от доперестроечной. Молодые люди в возрасте до 25 лет не испытывают ностальгии по прошлому, зато им свойственны прагматизм, желание опираться на собственные силы. Результаты массового мониторинга опросов выпускников школ Москвы, Киева и российской глубинки показывают: материальные запросы современных юношей и девушек выше запросов молодежи советского времени, заметно желание не жертвовать своим здоровьем ради будущих благ, на которое шли рабочие “великих строек”, полярники, освоители целины.
Директор института Л. М. Дробижева, продемонстрировав результаты многолетних исследований общероссийского и этнонационального самосознаний, сделала вывод: этническое самосознание русских в Оренбургской области и республиках России выросло и стало устойчиво. Так же, как и этническое самосознание татар, башкир, якутов. Но при этом доминирует все-таки осознание себя не только членом национального сообщества, но и всей России. Да, российское общество как нечто солидарное еще не сложилось – только складывается, но и тормозить этот процесс нельзя. В сущности, осознание в себе и своей национальной особенности, и общероссийского гражданства взаимодополняет друг друга.
Н.И.Лапин, хотя и высоко оценил коллективный труд сотрудников, сказав, что они пополнили лично его представление о России сегодняшней, высказал мнение, что из услышанных докладов пока страна как целостное общество не просматривается. Государство есть, а солидарного общества у нас нет. И виноваты в этом, конечно, не социологи, а сама реальная жизнь. А. Ф. Филиппов подтвердил эту точку зрения: социологи способны обнаруживать наличие общества только там, где граждане субъективно осознают свою причастность к нему.
Участники конференции сошлись во мнении, что завершение переходного периода близко, но порог не перейден, так как предприниматели и политические элиты не уверены в своем будущем, а средний класс – самая консервативная часть общества, носители традиционного сознания – практически в стране отсутствует…
Профессор В.Ядов попытался подвести итог многолетних дискуссий на тему: “Куда же идет Россия?” Как было замечено выше, линейного пути к модернизации общества не существует. Более того, Япония, Китай, страны Африки и Латинской Америки шли по жизни иным путем, нежели “предписывает” идеальная европейско-американская модель. Кроме того, например, немецкий социолог первой половины двадцатого века Теннис вовсе не считал переход человечества к обществу современного ему типа безусловным благом. Такому обществу свойственна утрата человечности, непосредственных взаимосвязей людей, веры в идеалы, и это воспринимается ныне в западных странах как потеря неких обязательных черт социальности. Поиском этих качеств и объясняется создание в европейских странах многообразных форм самоорганизации: на уровне соседства сохранение и возрождение религиозных конфессий, формирование “сетевых структур” в бизнесе, науке, культуре, интернет-коммуникациях, сельскохозяйственные коммуны. Да и постмодернистская философия, в общем-то, – следствие разобщенности людей на Западе.
В западных обществах категории модернизации и переходного периода не выражают того, что происходит сегодня в нашем обществе. В частности, потому, что исторический вектор наших преобразований объективно не задан, не предопределен. В России идет трансформация общества, но его особенность не в том, что оно преобразуется вообще – вообще и постоянно преобразуется вся миросистема, а в том скорее, что мы находимся в активной стадии трансформации, когда общество близко к “динамическому хаосу”. Этим мы сегодня отличаемся от стабильно трансформирующихся обществ с прогрессирующей экономикой и устойчивой социально-политической системой.
Вывод В.Ядова: российское общество принадлежит к иной цивилизации, отличной от западноевропейской. По выражению современного философа В.Г.Федотовой, мы – это “другая Европа”. Но исторический опыт других стран показывает нам, что мы и в прошлом были “другой Европой”, заметил профессор Ядов, вероятно, останемся “другими” и в будущем. В чем же отличия нашего общества от Европы и США, Канады? Нам и в советские, и в постсоветские времена не совсем была свойственна концепция “общественного договора”, когда государство выступает в качестве посредника между разными социальными слоями и народами, несущими в себе свою “волю”. И тут права Л.Романенко, заметил В. Ядов, которая сказала, что на запад и восток от России устойчивость общества обеспечивается горизонтальными связями. А в России всегда – вертикальными, по принципу пирамиды. Хотя эти же властные структуры: будь то государство, элиты, криминал – в состоянии и дестабилизировать общество.
Действующая российская Конституция впервые зафиксировала права человека в качестве приоритета, но именно понятие “прав человека”, в отличие от права на защиту национальных, региональных или корпоративных интересов, менее всего воспринято и российскими гражданами, и властными структурами. По мнению Ядова, пирамидальность российской общественной системы, вероятнее всего, сохранится и в XXI веке. В 1995 году А.Ахиезер назвал нашу страну “расколотым обществом”. Противоборство западников и традиционалистов присутствует в общественной мысли России и по сей день. Подпитывается оно и тем, что многие миллионы наших граждан живут в больших городах, и тем, что слой российского крестьянства остается еще достаточно мощным. Обычно в истории России было так: “прозападные” реформы начинались политико-экономическими элитами крупных городов, затем к власти приходили умеренные и радикальные традиционалисты. В. Ядов отметил, что “нынешняя тоска по русской национальной идее” и “русской самобытности”, которую эксплуатируют большинство партий и движений, включая КПРФ, есть закономерная реакция на “шоковый” вариант либеральных реформ”. По той же логике, случись “перегиб” в сторону традиционализма (например, усиление влияния Русской православной церкви), и он вызовет обратную реакцию.
Россия несет на себе еще многие следы советского общества: это и вера в силу коллективизма, и неприятие индивидуализма, и приоритетные ценности социальной справедливости, и презрительное отношение к “новым русским”. Вместе с тем осталась и немалая инерционная сила, живущая по принципу “как повезет”, “я – простой человек”, “от меня мало что зависит”.
По мнению профессора Ядова, доклады некоторых выступающих на конференции были “предельно оптимистичны” именно потому, что изображали нынешних россиян высокоактивными личностями и в деле обустройства своих семей, и в деле обустройства собственной жизни, и в деле обустройства страны. Оптимизм этот отражает часть правды – в деле обустройства своей семьи и своей жизни россияне в силах проявить собственную волю. Но контролировать ситуацию на более широком географическом и социальном пространстве возможности не имеют. Польский социолог С. Оссовский назвал это “эффектом лилипута”. Так живущие на большом пространстве и в прошлом гордившиеся величием своей страны жители России отреагировали на свою нынешнюю заброшенность со стороны государственных структур. Всплеск же патриотизма в последний год Ядов относит к реакции на внешнюю угрозу со стороны Запада и Чечни. Напрочь отсутствуют импульсы к объединению общества с целью довершить наши социальные преобразования.
Что же делать? Свое национально-культурное своеобразие довольно смело демонстрируют нам сегодня и Япония, и Китай. Япония опирается на традиционный для себя корпоративизм. Китай совершает экономические чудеса при сохранении мощной пирамидной структуры власти, сохранив и компартию, и функции “Великого кормчего”. “Мы разом отбросили и то, и другое: и опору на коллективизм, и опору на сильное государство… Можно сделать вывод, что российские реформы могут быть успешными при двух условиях. Первое – высокий авторитет государственных структур, его социальных институтов, сильного президента. И это не синоним “власти чиновничества”, напротив – олицетворение власти закона. По М.Веберу – “легитимированное насилие”.
Второе условие – создание общества “социальной справедливости”. Сомнительно, что идеалы западной модели, согласно которым талантливый и усердный получает больше, чем неталантливый и ленивый, уже завтра восторжествует в нашем обществе. Реально сегодня живет лучше либо тот, кому повезло, либо бесчестный нарушитель законов. В таком случае удачливый и благополучный должны поделиться с менее удачливыми и более честными. А это как раз то, что мы называем “социал-демократической политикой в перераспределении доходов граждан”. “Даже при низких темпах роста валового национального дохода, – сказал В. Ядов, – переход в стабильную фазу социальных преобразований остается… единственной альтернативой лишь при условии обеспечения модели социально справедливого общества…” А это и означает взаимопомощь. Сегодня же 16-кратный разрыв в доходах, только 5% достаточно благополучных и 7% бедных в стране (хотя не очень-то доверяешь этим цифрам. – И.Р.) – источник постоянного социального напряжения и дезинтеграции.
Не обойтись нам и без общенациональной, консолидирующей идеологии. Она, по выражению В. Плеханова, “произрастает “сама по себе из массовой психологии”. Очевидно, что сегодня такая психология включает, и такая идеология должна включать, понятия всем близкие – сотрудничество и взаимопомощь. Западные же мыслители усматривают идеологию будущего для своих стран во взаимопомощи разных стран, народов, социальных групп.
Спустя годы в России будут доминировать, по мнению В. Ядова, ценности, разделяемые сегодня нашей молодежью. Но среди этих ценностей нет ценностей коллективизма и взаимосотрудничества. Они у старших поколений. Кроме того, с годами может увеличиваться и разрыв между доходами бедных-богатых, и между Центром и регионами. Следовательно, предваряя это, надо уже сегодня создать нечто вроде национальной программы развития в направлении “справедливого общества”.
Дискуссия ученых показывает нам, что мы начинаем понимать нашу страну умом, сохраняя веру в лучшее будущее.

Ирина РЕПЬЕВА