Четыре залпа по распаду. Писатели пишут литературу, а литература пишет их

Задача настоящего критика – введение автора в контекст литературного процесса, а затем и в контекст литературной традиции. Андрей Рудалев, ведущий критик молодой прозы и нового реализма, а с недавних пор еще и автор «Учительской газеты», отлично с этим справляется. Его называют главным путеводителем по творчеству тех, кого еще недавно, в середине нулевых, называли тридцатилетними, кому сейчас уже за сорок.

Андрей Рудалев делает очень важную работу. Не будет преувеличением сказать, что он большая находка и удача для самих авторов, про которых он пишет.Как и четыре ярких писателя своего поколения – настоящий подарок для него, важный для осознания его самости. По словам Германа Садулаева, «каждый писатель всегда пишет книгу одну и ту же», и с учетом того, что все представители нового реализма очень разные, они все-таки пишут один огромный роман.Это, пожалуй, именно тот случай, когда писатели пишут литературу, а литература пишет их. Известен опыт 20‑х годов XX века – коллективный роман «Большие пожары», в котором по главе написали Александр Грин, Леонид Леонов, Исаак Бабель, Алексей Толстой, публицист Михаил Кольцов и другие авторы, столь друг на друга не похожие. Опыт оказался не очень впечатляющим в силу своей искусственности, подогнанности под тенденцию. Так вот, ситуация с новыми реалистами более удачна и не настолько нарочита.Героями книги Рудалева «Четыре выстрела» движет желание преодолеть искажение нормы, идеала жизни, пробившись до настоящего, человеческого. Четверо героев, гордо глядящих с обложки, прошли через морок 90‑х, прозрев до своих метафизических глубин.Каждый из них по-разному называет это искажение: Сенчин – инерцией и привычкой, Шаргунов (член редакционного совета «Учительской газеты». – Прим. ред.) – трауром, Прилепин – «похнюпостью», разломом и пустотой, Садулаев – «фантомностью офисного человека», но суть везде остается одна. Расхождение лишь в методах. Для Сенчина это описание инерции, превращение его в литературу, замаскированное за якобы мимикрией под фон, поддавками неумолимой и слепой воле обстоятельств. Для Шаргунова – радостное «ура!», для Прилепина – дело, которое залог восстановления баланса и полноты, которое важнее, чем мысль. Для Садулаева – трезвое понимание своих возможностей, масштаба, а также долга, верности избранной позиции, невзирая на повестку дня и ложную альтернативу выбора.У каждой главы свой характер: у Сенчина – вдумчивый, недоверчивый к той же власти. Мечтающий о революции и сам же опасающийся думать о том, что будет после нее (вдруг то же самое или хуже – тогда прощай, мечта). «Если Прилепин фразой будто рубит сплеча, то Сенчин сомневается, он за многим подозревает подвох, размышляет, будто с миноискателем идет».Бескрайний Прилепин, пришедший в литературу со своим сокровенным манифестом: «Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна», никогда с ним не расстающийся. Прилепин противопоставляет думание и делание, чему у него стоит поучиться.Шаргунов подобен Квиксильверу (Человеку-ртути) из комиксов Марвел. Невероятный дар импрессиониста сочетается с деятельной натурой, чуждой комнат, обитых пробковым деревом. Ему подавай площади, баррикады, думские кабинеты, поля сражений. Его драма хождения в большую политику подробно описана в соответствующей главе.У каждого из представленных героев есть не то что литературный аналог, но определенный литературных архетип – будь то писатель или герой книги.Рудалев сравнивает Шаргунова с Маяковским: «Он призывает и слышит музыку революции нового времени, ищет новый стиль».Сенчин, доведенный до отчаяния, иногда впадает в обломовщину и вообще много видит общего между собой и Ильей Ильичом. Благодаря «Елтышевым» его стали сравнивать с Джонатоном Франзеном, американским романистом, выбравшим эпические формы.Прилепин не впадает в отчаяние, но его крайность – рахметовщина, иногда слишком неуемная жажда деятельности, горячность. Сенчин рассматривает преемство нового реализма от шаламовской «новой прозы», которая «событие, бой, а не его описание. То есть документ, прямое участие автора в событиях жизни». Сам Сенчин – главный Дон Кихот. Кстати, Садулаева автор книги тоже сравнивает с Рыцарем печального образа.А теперь еще об одном очень важном. Даже тем, кто интересовался новыми реалистами в начале нулевых, следил за ними, делал на них ставки, могло показаться, что они разошлись по своим тропам, а некоторые, как Прилепин и Сенчин, после 2014 года еще и по идеологическим. Рудалев показывает, что это все закономерность взросления, как уход Маяковского от футуристов, Есенина – от имажинистов, Федина, Зощенко, Каверина – от «Серапионовых братьев».С этим все понятно. Что касается политического размежевания, Рудалев подробно анализирует политическую позицию Сенчина, стоящего особняком от Прилепина, Шаргунова, Садулаева. Отношение к Майдану у Сенчина, по словам автора книги, менее однозначное, ведь он продолжает это считать революцией, которую делали вместе анархисты, националисты, либералы и социалисты. Для него майдан в первую очередь искренняя низовая энергия масс, профанированная манипуляторами.Позиция Сенчина – результат кристаллизации собственной, незаимствованной позиции. Тем более что он летовской закалки, о чем и сам не раз говорил. Интересный факт – оказывается, Сенчин хотел когда-то стать историком. И в каком-то смысле им стал. Он же подвижник, совершающий иррациональные поступки, расходящиеся с общепринятыми стереотипами.Книга также включает цитаты неформальных кухонных бесед, откровенных, парадоксальных и живых.Вообще говоря, новые реалисты очень нескучные люди. Сначала Сергей Шаргунов, сын священника, взорвал религиозную общественность, публично подписавшись под письмом в защиту Pussy Riot, не отказываясь от своих слов, что поступок девушек крайне глуп. Затем Прилепин опубликовал «Письмо товарищу Сталину», став навсегда жупелом для либеральной общественности.Рудалев внимателен и отличает подражательность от преемственности. Книга Прилепина «Санькя» укладывается в один ряд с «Братьями Карамазовыми» Достоевского и «Чистой книгой» Федора Абрамова. Саша Тишин сравнивается с Алешей Карамазовым и Гунечкой Порохиным.Руки чешутся выписать из книги «Четыре выстрела» цитаты героев, где они рассуждают о литпроцессе. Шаргунов: «Надо писать прозу либо о том, что очень хорошо знаешь, либо о том, чего не знает никто». Прилепин: «Писатель, когда занимается литературой, всегда ходит по кромке ада, когда языки бесовские лижут тебе пятки». Садулаев: «Литература – это при любом обществе прибежище неудачников, которые не смогли и не захотели вписаться в существующие стандарты, а поэтому раздвигают рамки и задают миру новый стандарт». Сенчин: «Будет правда жизни – будет и художественная правда».В эпилоге Рудалев делает выводы, отмечая, что никуда единство героев книги не делось.Все они левые, все с простым народом. Поколение, выросшее на разломе. Реализм толкнул Шаргунова и Садулаева в политику, Прилепина – на Донбасс и обратно. Передовая Сенчина – простой человек, как в ранних сборниках, например в «Изобилии», так и в более поздних «Зоне затопления» и «Дожде в Париже».А завершаются «Четыре выстрела» так: «Полк собирания русской истории, русской цивилизации и отечественного духа. В этом, а не в расколе, не в распаде суть. Надежда и будущее». Все четыре выстрела не «песни в пустоту», а залпы по распаду.Андрей Рудалев. Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия. – М. : Молодая гвардия, 2018.