На чтение: ≈ 17 мин.Давайте поиграем в ассоциации. Скажем, к слову «подросток». Две трети сразу же уйдут в смысловое поле непонятости, нестабильности, противопоставленности взрослому миру и в целом будут правы. И неправы одновременно. Смотреть на подростка сверху вниз – весьма привычное занятие, но, похоже, в последнее время, хотят этого взрослые или не хотят, траектория взгляда меняется… О чем волнуется, на что надеется и что собой представляет современный тинейджер, выясняли на семинаре «Современное детство: теория и практика» Института образования НИУ ВШЭ и Московского государственного психолого-педагогического университета.
Как же быть?Катерина Поливанова, доктор психологических наук, директор Центра исследований современного детства Института образования НИУ ВШЭ, старательно объясняет своей вполне профессиональной аудитории, что привычка навязать сверху какую-то шкалу ценностей и спросить подростка: «А как ты в нее вписываешься?» – обречена на провал. Если, конечно, нужен содержательный ответ.Мысль продолжает Светлана Скарлош, научный руководитель отделения психологии (ПсихО) летней школы, аспирант кафедры возрастной психологии и акмеологии МГППУ: подростки закрыты от внешнего изучения физически (они чаще всего «не обитают» там же, где и взрослые) и психологически (им либо неинтересно отвечать, либо они пытаются угадать «правильный» ответ).Так как же быть? Искать ответы вместе. Идея снимать с ребятами ремейки советских фильмов вначале казалась весьма фантастической, если не авантюрной с точки зрения использования произведенного контента для последующего анализа, но в итоге оказалось, что можно и отследить, и записать. И подумать уже есть над чем. Свое детище Светлана Скарлош пока осторожно называет «проективной методикой нового типа».За основу взят чудесный фильм Игоря Масленникова «Завтра, третьего апреля…», который ребята 15-17 лет в течение трех недель, выезжая на летнюю школу, переснимают с учетом того, как изменилась жизнь их сверстников за последние полвека. Оригинал появился на свет еще в 1969 году. Тогда кино, конечно, снимали взрослые, но вместо профессиональных актеров взяли детей, в 2014-м, когда началось исследование, режиссерами, сценаристами и актерами стали подростки.За три года в проекте поучаствовали 70 человек (сначала их разбивали на группы по 12-14 человек, затем экспериментировали с более мелкими), было отснято шесть фильмов. Хронометраж, манера, творческий процесс – все, по словам Светланы Скарлош, очень разное, потому что никакого отбора в съемочные группы не было – участвовали подростки из разных регионов, разных школ, в том числе и по статусу. Уже сегодня авторы исследования мечтают о других, не менее интересных выборках – строго региональной, или в контексте школ определенного типа, или даже международной.Самое главное, чтобы не в рамках одного класса, считает Катерина Поливанова, это же получается вполне психотерапевтический метод, поэтому нужна отдельная обособленная группа, которая по окончании работы распадается, класс же тем временем остается. И с ним остается память обо всех тех болезненных моментах и переживаниях, которые обострились и выплеснулись наружу.От простого к сложномуКак происходит съемочный процесс? Если вкратце, то сначала ребята смотрят предложенный контент, переосмысляют его, а затем снимают. Конечно, все гораздо сложнее, и каждый из девяти этапов работы над фильмом, куда входят все элементы настоящего кинопроизводства вплоть до кастинга и съемки трейлера, становится поводом для анализа. Вот здесь динамика обострилась (чаще всего, когда идет групповая дискуссия о сценарии), а здесь интерес почти близок к нулю (в основном когда пишется сценарий, работают двое-трое самых стойких), а здесь как гром среди ясного неба прозрения (на показе трейлера или при монтаже самого фильма: вроде комедию снимали, а хочется плакать). Все это становится исследовательским материалом, причем анализировать все и вся имеют право и сами ребята – такова установка проекта.Очень важный момент работы – проверка придуманной сюжетной линии на реалистичность. Причем, по словам Светланы Скарлош, совершенно не требуется, самоотверженно ради искусства препарируя свою душу, выдать какие-то личные откровения, нужно просто показать что-то, что бывает в жизни, что-то, во что может поверить твой сверстник… В общем, равняемся не на Склифосовского, а на Станиславского.Но пока до этого дойдет… Первый сценарий у группы, по словам Светланы Скарлош, получается нередко пластиковым: срабатывает порой та самая история с поиском «правильного» ответа для приставучего взрослого. Здесь, кстати, стоит вспомнить одну из героинь «Завтра, третьего апреля…». Вместо попытки продемонстрировать свои рассуждения по поводу васнецовских «Богатырей», очевидно, главная активистка и отличница класса отрепетированным тоном выдает нечто взрослое и больше похожее на критику, нежели на поток мыслей, который силятся воспроизвести ее одноклассники. Педагог, конечно, чувствует эту заученность, но попадание в «правильный» ответ произошло, ключ в замке…Здесь такой номер не пройдет. И первая неудача повышает градус напряжения и переживания в группе, творческая работа усиливается. Однажды, по словам Светланы Скарлош, ожидаемые как ответ юных авторов на критику нарочитая гротескность и заостренность сюжета превратились даже в нечто совершенно запредельное с рассказом о страшной травле и всевозможными аддикциями. К съемочной группе тогда с советами пришли практики от кино и даже психологи, и в итоге третий вариант сценария стал весьма сбалансированным: без намеренно плохих или приторно хороших. Зато появились герои, которых очень сложно поделить на «черное» и «белое».Катерина Поливанова отмечает: в этом и есть одна из замечательных сложностей современных подростковых сюжетов. Если и есть дурной поступок, то он чаще всего не злонамерен, и совершивший его раскаивается уже через пять минут, но повернуть вспять нельзя… Здесь, по ее словам, слышится мотив даже не подростковый, а дошкольный – «оно само»… пролилось, разбилось, потерялось.Как разрешается конфликт, когда нет намеренного злодея? Светлана Скарлош считает, что это не происходит в классическом понимании разрешения, конфликт скорее рассасывается. Начинается травля, взаимные укусы, но каждый понимает, что другому больно, и постепенно остывает.В оригинальном фильме один из крупных конфликтов – дружеский шарж на негласно «лучшую пару 6-го «Б», который точно так же ненамеренно становится достоянием всего подросткового коллектива. Причем сам факт взаимного тяготения мальчика и девочки ни для кого не секрет, но когда то, что передается из уст в уста с тихими беззлобными смешками, становится весьма талантливой картинкой, это производит мощный для своего времени эффект, хотя и смотрится, по словам Катерины Поливановой, как «невинная буря 69-го».Основной конфликт современных ремейков вращается по сходной орбите – случайное попадание личного или даже интимного фото в общий чат или третьему лицу. Дальше идет скандал, травля девочки и т. д. Причем современных подростков точно так же не шокирует факт личных отношений сверстников, пока он не назван, не обозначен. Таковы все шесть фильмов с небольшими вариациями.Получает развитие и линия влияния информационных технологий на коммуникации. Помните, как в оригинале: отданное на откуп классу право сесть как заблагорассудится, ребята предпочитают делегировать хитроумной ЭВМ, ведь она в состоянии дать «оптимальный вариант». Но уже на этапе сбора данных происходит их ненамеренное публичное оглашение, и выясняется, что в классе есть всеобщие любимчики, из-за которых придется сажать за парту 17 человек… Происходит конфликт. В сегодняшних фильмах вся коллизия с нарушением приватности привязана к информационным технологиям: утечки личных фото происходят именно в соцсетях и мессенджерах.Различия оригинала и ремейков сильнее всего видны в деталях. Меняется гендерная принадлежность персонажей, как героев, так и антигероев, и главным задирой, который в 1969 году выглядит как акселерат-второгодник, в фильмах новых Масленниковых нередко становится уже девочка.Милая сердцу сплоченность класса и в добрый, и в трудный час превращается в современных сюжетах в крайний индивидуализм. Ссора всех со всеми в «день, когда нужно говорить только правду», вместо намеченной одними штрихами пикировки в стиле «сам дурак» разыгрывается как полноценная травля.Рефлексия без возрастаВ одном из наиболее сильных, по мнению Светланы Скарлош, фильмов дано нестандартное визуальное решение: в кадре – страницы в социальных сетях и руки главных героев на клавиатуре. Подростки вообще не появляются на экране «в полный рост» в отличие от взрослых героев (их тоже играют дети). Это решение – признак серьезной рефлексии и глубокий символ: 14-15-летних в реальном мире как бы и нет, они все там, на своих страницах, среди диалогов, постов, лайков и мемов. Взрослых, наоборот, нет в виртуальном пространстве – они реальны. Два мира разошлись вновь: но это уже не только ментальный, но и технологический разрыв поколений.Однако не стоит унывать по этому поводу. С одной стороны, конечно, все так, но, с другой стороны, есть много семей, где родители за сорок спокойно отправляют «в личку» своим детям за семнадцать смешные картиночки, а те пишут в ответ: «ха-ха, уже видел(а)», и наоборот. И, да, именно так, с маленькой буквы. И все понимают, почему и для чего. И это не выглядит оскорбительно, как могло бы показаться еще в 70-е, когда разница в статусах «взрослый» и «ребенок», по словам Светланы Скарлош, была огромной, вплоть до используемой лексики.О чем еще переживают современные подростки, исходя из того, о чем они снимают кино? О хрупкости межличностных связей и статусов, о том, как непроста любовь и кто кому и что должен, когда сказаны заветные слова, как построить отношения один на один в группе или с теми, кто старше…Особняком стоит тема телесности, распоряжения своим телом. В оригинальном сюжете главный отрезок на эту тему занимает меньше минуты и строится на попытке девочки понять, было бы здорово подстричься покороче или нет, и примерно на таком диалоге: «Мам, так оригинальнее?» (героиня оценивающе смотрится в зеркало, сжав в кулак волосы на затылке) – «Не смей, понятно?» В современных версиях, снятых подростками, этот конфликт разворачивается чуть дольше и приобретает, по словам Катерины Поливановой, некоторую иную окраску. Если сегодня подростковый возраст удлиняется и в 20 лет сын или дочь все еще живет с родителями под одной крышей, то как обособиться от них? Присвоением телесности. И пирсинг или креативное окрашивание волос – это не бунт против заведомо настроенных против подобных экспериментов родителей, это просто обозначение своей территории.По большому счету, как считает Катерина Поливанова, у современных подростков нет и в помине этого бунта против родительских ограничений, на котором раньше строились многие классические сюжеты. Взрослые сегодня, с точки зрения подростка, существуют как отдельный биологический вид. И именно подростки, по словам Светланы Скарлош, без рассуждения о правильном и неправильном, о должном и возможном нередко берут на себя функцию старшего в доме, если случились развод, разлад и прочие неприятности. Взрослые больше не видятся как главные и априори знающие больше, они могут быть слабаками и глупцами, которым надо – и получается – помогать.Вопрос «могу ли я прийти домой за полночь?» подросток, как это ни парадоксально, адресует сегодня не родителям, а самому себе. Могу ли я себе это позволить? Хочу ли я этого? И это гораздо сложнее ситуации, когда просто запретили родители.Самые трудные и стыдные вопросы человек всегда решает сам с собой, один на один. Сегодня эта рефлексия не имеет возраста – ей подвержены и взрослые, и те, кого они еще по привычке называют детьми.Так что, похоже, вся эта история совсем не про 15-17-летних, она в целом про людей.14-15-летних в реальном мире как бы и нет, они все там, на своих страницах, среди диалогов, постов, лайков и мемов. Взрослых, наоборот, нет в виртуальном пространстве – они реальны.Взрослые сегодня, с точки зрения подростка, существуют как отдельный биологический вид. И именно подростки нередко берут на себя функцию старшего в доме, если случились развод, разлад и прочие неприятности.
Выбор читателей
Комментарии