Чемпионов мира среди композиторов нет. Алексей РЫБНИКОВ

Он автор всемирно известных произведений «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнона» и «Авось» и «Мистерия оглашенных». В 1989 году звукозаписывающая фирма «Мелодия» наградила композитора «Золотым диском», поскольку общий тираж пластинок с его музыкой превысил 10 миллионов. По большей части это мелодии и песни к фильмам «Остров сокровищ», «Большое космическое путешествие», «Приключения Буратино», «Про Красную Шапочку», «Тот самый Мюнхгаузен», «Вам и не снилось», «Русь изначальная»… Недавно указом патриарха Алексия Второго композитор был удостоен ордена Святого благоверного князя Даниила Московского (третьей степени) за «труды по утверждению среди молодежи идеалов духовности посредством музыки». Нынче народный артист России Алексей Рыбников возглавляет Первый Национальный фестиваль мюзиклов «Музыкальное сердце театра». С этого события мы и начали наш разговор.

– Сейчас наблюдается повышенный интерес к мюзиклам. Однако на театральных подмостках мы видим или старые западные спектакли («Ромео и Джульетта» Жерара Пресгурвика, «Нотр Дам» Ричарда Кочианте, «Кошки» Ллойда Веббера) или работы малоизвестных авторов – «Норд-Ост» написали два барда, «12 стульев» – молодой эстрадник Игорь Зубков. Почему молчат признанные мастера жанра?

– Я сам поначалу удивлялся. Ведь простейшая логика подсказывает: приглашайте людей, которые успешно работали и творчески, и коммерчески. Но потом все стало понятно. Теперь искусство – всецело продюсерское, а не режиссерское или композиторское, как было раньше. А для продюсеров как для предпринимателей очень важно являться единоличными владельцами продукта и ни с кем не делиться прибылью. Если в проекте примут участие художники с именами, они захотят быть, как минимум, совладельцами.

Очевидно, продюсер рассуждает так: пусть лучше дешевая песня проживет неделю и принесет какие-то деньги, а на следующей неделе заменю ее другой такой же, чем вкладывать серьезные средства в песню, которую будут петь десятилетиями. Искусство сейчас востребовано ровно настолько, чтобы можно было получить пусть небольшие, но быстрые и легкие деньги. Поэтому на эстраде композиторам в основном платят гроши. В такой установке большая ошибка. Тем проектам, которые они производят, не хватает должного творческого уровня, и их не всегда легко продать. Вот почему в шоу-бизнесе постоянно новые лица.

– Вы много и интересно работали с детской тематикой. Можно ли сказать, что вы таким образом добирали те ребячьи радости, которые недополучили в своем послевоенном детстве?

– Тогда все мои сверстники недополучили настоящего детства. Одно время моя семья испытывала крайнюю нужду. Я привык, что у нас считали каждую копейку. У моих детей и моего внука, конечно, все по-другому. Но когда ребенка окружает любовь и забота родителей и близких, то детство всегда прекрасно, когда бы оно ни проходило. Послевоенная разруха, голод, хлебные карточки… Мы, дети тех лет, считали такое положение нормальным. Сейчас иногда задумываешься: боже мой, какие трудности пришлось пережить.

– Алексей Львович, вы учились в Центральной музыкальной школе для одаренных детей при Московской консерватории, то есть с ранних лет усиленно занимались музыкой. Вы не считаете свое детство потерянным?

– В отличие от современных детей, которые играют в одиночку, уткнувшись в компьютер, мальчишки 50-х много времени проводили во дворах. Я тоже любил играть на свежем воздухе и часто был главным сорвиголовой. В то же время приходилось усиленно заниматься на фортепиано. Однако как-то все успевал.

В ЦМШ в нас воспитывали профессиональное отношение к музыке. В ходу была психология победителей. И как результат – многие мои однокашники становились лауреатами серьезных конкурсов. Дети – звезды мировой величины учились с тобой в одном классе. Это подзадоривало. Однако к 15 годам выяснилось, что великим пианистом мне не быть. Я особо не горевал, ведь с 10 лет параллельно занимался композицией у Арама Ильича Хачатуряна.

– Спортивный характер воспитания не вредит в искусстве?

– Многие считают соревновательную систему губительной для музыкантов. И мне кажется, в наши дни она серьезно зашла в тупик. Два года назад я входил в жюри конкурса пианистов имени Эдварда Грига в Осло. Невероятно как выросла техника! Теперь юные музыканты делают то, что раньше было по силам лишь именитым артистам. Однако философия произведения, раскрытие музыкальных образов, грамотная нюансировка – все это, к сожалению, часто приносится в жертву в погоне за внешним блеском.

Композиторам соревноваться не приходится. Слава богу, среди нас нет ни чемпионов мира по композиции, ни сочинителей «номер один» или «номер два». Каждый идет своим путем. Как тут сравнишь: лучше ты или хуже?

– Говорят, у вашего консерваторского учителя Арама Хачатуряна был тяжелый характер. Как вам удавалось с ним ладить?

– У Арама Ильича характер был тяжелым только по отношению к тем своим коллегам, которые пытались обидеть его учеников. К нему приходили учиться ребята из других классов, и даже не консерваторские. Он охотно поощрял и поддерживал таланты. Помню, был у нас студент, который написал вокально-симфоническое произведение по «Реквиему» Анны Ахматовой, где говорится о сталинских репрессиях. Парню тут же влепили двойку и подали документы на отчисление. Хачатурян этот скандал замял, и студента оставили в покое. Арам Ильич ему сказал: «Смелые вещи сочиняй и дальше, только не показывай их на кафедре композиции». Я недавно смотрел по видео, как Хачатурян дирижировал в Вене. Зрелище потрясающее. Он излучал колоссальное вдохновение. Жаль, что сейчас музыкантов и личностей такого масштаба у нас практически нет.

– Вы преподавали в Московской консерватории в течение 5 лет. Почему бросили? Вам скучно учить других?

– Это были первые годы самостоятельной жизни. Известность только приходила. И когда Ленком поставил «Звезду и смерть Хоакино Мурьеты», я сразу же ушел из консерватории. Кстати, по совету своего учителя Хачатуряна, в классе композиции которого и преподавал. Арам Ильич тогда сказал мне, что преподавание сушит творческую фантазию и сглаживает дерзость в замыслах. А молодой художник обязательно должен быть ниспровергателем устоев. Стать автором рок-оперы – опального по тем временам жанра, означало противопоставить себя официальной музыкальной культуре. И это было несовместимо со статусом преподавателя консерватории. Я тогда резко ушел от академизма. А сейчас к нему же возвращаюсь.

– Во многих ваших фильмах актеры поют сами за себя, что в кино большая редкость. Вам это много композиторской крови стоило?

– Я всегда заранее знал, кто из актеров будет играть, и поэтому писал в расчете на их силы. Этот же метод применял к спектаклям Ленкома. Важно понять, что человек умеет, какие ноты у него особенно хорошо звучат. На это и делаешь основную ставку, а все недостатки микшируешь.

Кроме того, Владимир Этуш, Николай Гринько, Елена Санаева, Владимир Басов и другие актеры, с которыми я работал, музыкально одарены от природы. Правда, многие из них не знали нот, что сильно усложняло процесс выучивания, однако «слышали» и ритм чувствовали замечательно. Например, Рина Зеленая все песни Черепахи Тортилы для «Приключений Буратино» подготовила практически за одну репетицию. Я не говорю уже о Ролане Быкове, который мог виртуозно спеть все что угодно. Неожиданностью для меня было то, что Евгений Евстигнеев запел в роли Звездочета в фильме «Про Красную Шапочку». Потом, правда, выяснилось, что почти у всех у них было бурное музыкальное прошлое – пели куплеты в мюзик-холлах и ансамблях.

– Фильм Николая Лебедева «Звезда», кажется, ваша первая работа в кино после длительного перерыва и первое обращение к теме Великой Отечественной…

– В 90-е выходили какие-то фильмы с моей музыкой. Но немного. Для нашего кино это было смутное время. Я занимался своим театром, гастролировал по миру.

Проект «Звезда» меня привлек необычным подходом к военной теме: снять не героическое кино, а триллер. И от меня требовалось написать такую музыку, которая бы все время держала в напряжении. Я получил на руки уже отснятый материал. К нему требовалось добавить музыкальный ряд. Увиденное меня потрясло. А когда есть сильные впечатления, то работать легко.

Теперь кинопроизводство в стране на подъеме. И я работаю интенсивней, чем в 70-е. Сейчас пишу музыку к фильмам.

– Среди них есть детские картины?

– К сожалению, таких предложений пока не поступает. Сейчас для детей если что и снимается, то очень мало. Совершенно очевидно, что нужна специальная программа господдержки детского кинематографа.

– Неплохая тема для ближайшего заседания Совета при президенте России по культуре и искусству, в состав которого вы входите. У заседающих в Совете есть реальные рычаги влияния на культурные процессы в стране?

– Признаться, я сначала тоже скептически относился к этой идее. У Совета нет никаких полномочий, никаких документов мы не разрабатываем и не принимаем, а просто говорим с президентом о проблемах культуры. Но этого оказалось достаточно, чтобы заработали государственные механизмы и произошли позитивные изменения. Так, например, после наших заседаний повысились ставки артистам Большого театра и музыкантам ведущих симфонических оркестров России. Что, безусловно, пошло на пользу нашей академической музыке. Потом появился новый закон о расширении вещания для детей на ТВ…

– Сейчас в сфере академической музыки крутятся не очень большие деньги, и композиторы стараются обходиться минимумом средств. А вы напротив – в прошлом году презентовали в Москве свою пятую симфонию «Воскрешение мертвых», которую исполнил большой симфонический оркестр, два хора и множество солистов-вокалистов. Вы считаете, такие грандиозные академические проекты могут выживать в наши времена, насквозь пронизанные незамысловатой попсой?

– А чего бояться? Такие большие вещи, я их называю симфоническими действами, могут привлечь публику размахом и смелостью замысла. Это интересное направление. И я бесконечно благодарен Михаилу Куснировичу, который поддержал проект в рамках своего знаменитого фестиваля искусств «Черешневый лес».

– Почему вы больше не пишете песен?

– Все мои песни написаны к кинофильмам и спектаклям. А сейчас фильмов с песнями почти не снимается. В основном нужна инструментальная музыка. Спектаклей музыкальных сейчас тоже ставится раз, два и обчелся. Да и со стихами для песен большие проблемы. На эстраде теперь днем с огнем не встретишь ярких, образных, запоминающихся текстов. А то новое, что сейчас звучит, в большинстве своем настолько слабо, что профессионалу даже слушать это как-то неловко.

Думаю, в этом во многом виновата музыкальная политика наших радиостанций и телеканалов. Если раньше в эстрадной музыке был диктат советского официоза, то теперь засилье так называемого «формата», за рамками которого оказывается столько интересной музыки, что впору открывать «неформатные» каналы музыкального вещания. Помню, в Америке, где мы в 90-е долго гастролировали, меня поразило разнообразие музыкальных направлений в эфире. В круглосуточном режиме там работает более 100 радиостанций, и у каждой своя специализация: классика, музыка католическая, буддистская, китайская, арабская, русский фольклор, джаз классический, модерн… А когда едешь на машине по Москве, так и приемник включать не хочется. На всех каналах звучат одни и те же попсовые песни. Выбора почти никакого. Не могу понять, почему нас так загоняют в жесткие рамки попсы? Уже давно назрела необходимость вырваться из этого музыкального тоталитаризма и установить, наконец, демократию в эфире.