На чтение: ≈ 16 мин.В детстве врачи диагностировали у нее ревмокардит и запретили какую бы то ни было физическую нагрузку. Однако после похода с мамой в цирк маленькая Наташа тайно от родителей записалась в детскую цирковую студию. В 1965-м именно в цирке ее заприметил Георгий Юнгвальд-Хилькевич и пригласил на эпизодическую роль в кинокомедию «Формула радуги». А уже вторая лента – «Кавказская пленница» – обеспечила Варлей негласный по тем временам статус секс-символа СССР. В начале нашей встречи гостеприимная актриса накормила нашего корреспондента, выложив на стол изрядную часть запасов из холодильника, и только потом ответила на все вопросы.
– Наталья Владимировна, такой красивой, как вы, в 60-е не была, кажется, ни одна актриса. Связано ли это как-то с вашей родословной?
– Что касается меня, то я никогда не считала себя красивой. Наоборот, всегда ужасно комплексовала по поводу своей внешности, тем более что красавиц в кино в те времена было много. Только с 90-х в кино и на эстраде стали появляться одноликие барби.
А насчет родословной скажу так: иногда ведь не понятно, откуда что берется. Спросишь у красавицы первого ранга, кто у нее папа с мамой, а там все сплошь хлебопашцы из глухой деревушки. Во мне лично много кровей намешано. Если говорить об отцовской линии, то фамилия Варлей – уэльская. По семейному преданию, оттуда приехали наши предки – два брата-жокея. Когда в новые времена все перестали скрывать свое дворянское происхождение, выяснилось, что на самом деле они были не жокеями, а владельцами конного завода. За многие десятилетия в нашем роду все, конечно, перемешалось: появились и русские, и мордвины, и немцы. Девичья фамилия моей бабушки по маминой линии была Барбот де Марни. Это от французского офицера Жоржа де Марни, который приехал на службу к Екатерине Великой, потом женился на русской девице и остался жить в России.
Между прочим, Алексей Константинович Толстой, сочинивший «Князя Серебряного», входит в наше генеалогическое древо. А еще Иван Кулибин – изобретатель первой паровой машины. Правда, уверенности в себе такое родство еще никому не придавало.
– В вашем дипломе об окончании циркового училища значится: «Воздушный эквилибр на штейн-трапеции с музыкальными инструментами». Чем вас привлекла эта необычная цирковая специализация?
– Если быть точным, то там написано просто: «Артистка-эквилибристка». Штейн-трапеция – это утяжеленная трапеция. Изначально репетировала я совсем другой номер, но на втором курсе надорвала плечо, поэтому силовые упражнения уже не могла выполнять. И мой педагог, зная, что я в детстве семь лет занималась на фортепьяно, придумал мне следующий номер: я в балетной пачке поднимаюсь под купол цирка, сверху ко мне спускают стульчик, к которому прикреплено концертино – старинная гармонь с хроматическим звукорядом. Я ставлю стульчик на трапецию на две ножки, сажусь, беру в руки инструмент и играю «Осеннюю песню» Чайковского. Затем на этой же качающейся трапеции я танцую с кастаньетами под музыку из балета Глазунова «Раймонда». Этот номер я долго репетировала. Сначала поднималась на один метр над манежем, затем на два, на три. Помню, когда дело дошло до четырех метров, я дрожала как осиновый лист, так мне было страшно. Но когда поднялась на десять – страху поубавилось, как ни странно.
Сложности с этим номером у меня были в Волгограде – первом городе, куда я попала после выпуска. Там большую часть года дуют сильные степные ветра – суховеи. Тренировалась я в шапито, которое насквозь продувалось. И моя трапеция раскачивалась не на шутку, удержать равновесие было очень сложно. Самое удивительное, что у меня природная боязнь высоты! Я никогда не смотрю вниз с балкона. Во время репетиций меня морально поддерживали однокурсники – стояли в проходах и, что называется, воодушевляли, когда я поднималась под купол.
Я рвалась в воздушные гимнасты, потому что в этой профессии можно испытать чувство полета, которого человек по своей природе лишен. Когда я ушла из цирка и поступила в Щукинское училище на курс Катина-Ярцева, мне приснился сон, в котором я выполнила свой цирковой номер от А до Я: прихожу в цирк, разминаюсь, гримируюсь, одеваюсь, поднимаюсь под купол и летаю. Потом я поклонилась, вернулась в гримерную, села и осознала, что это всего лишь сон. Проснулась и разрыдалась. Потом мне уже снились цирковые сны, в которых были одни лишь неприятности: то я в плохой физической форме, то вообще пытаюсь взобраться под купол цирка, забыв одеть нижнюю часть костюма…
– Истории известны случаи, когда артисты делали успешную карьеру и в цирке, и в кино одновременно. Например, судьба Юрия Никулина. Почему вы оставили цирковую карьеру?
– Это профессии трудносовместимые. Сниматься я начала рано. Первую роль сыграла у Эльера Ишмухамедова в его курсовой работе «Новогодний праздник отца и маленькой дочери» по рассказу Грина. Были и работы во множестве телефильмов. Рядом с ярким существованием в кино цирковая жизнь выглядела монотонной. Поймите, я начинала в цирке уже с такого грандиозного сольного номера, который до сих пор никто не решается повторить, настолько он уникален. После такого двигаться дальше было крайне сложно. Разве что придумывать новые яркие номера или трюки. В общем, свою мечту стать воздушной гимнасткой я осуществила. Поставленной в детстве цели добилась. Но в цирке дни проходили по одному сценарию, все время этакий «день сурка». Вставала, гуляла, наспех перекусывала. Дальше – под купол, а на ужин одни и те же «захватывающие» разговоры о том, как кто-то не так приземлился или кто кому на уши наступил.
Когда поступала в Щукинское училище, тогдашний ректор Борис Захава запретил мне сниматься. Я до сих пор считаю это неправильным. Сниматься нужно, и особенно девочкам. Я пришла в училище в 19 лет, а ушла в 23. И потеря этих лет, когда я могла играть совсем юных героинь, для актерской карьеры невосполнима. Я, конечно, хороших ролей потеряла немало. Например, роль в кинофильме 1969 года «Пять дней отдыха», где мне предстояло поработать в кадре с Олегом Ефремовым. Моя проба на роль голодающей девочки была самой лучшей. Похудела специально, а меня не отпустили. Птушко после «Вия» начал снимать сказку «Руслан и Людмила», меня звал на роль Кончаковны…
Зато сейчас сниматься никто не запрещает. Но возникает уже другой вопрос – зачем? Сниматься в сериалах ради так называемой славы? А начинающие девчонки только этого сегодня и хотят – славы, денег. Нынче иные нормы нравственности, другое отношение к профессии. Финансово меня всегда умудрялись обмануть, но нет ни одной роли в кино, а их у меня около 60, которую я не хотела бы играть. Другое дело, что на долю каждой моей картины выпал различный по масштабам успех.
– Кого вы считаете своим учителем актерского мастерства?
– Безусловно, для меня им стал Юрий Васильевич Катин-Ярцев, художественный руководитель моего курса в Щукинском училище. Курс наш был колоритный – Наталья Гундарева, которая поступила в училище, уже будучи профессиональной актрисой, Юра Богатырев, Костя Райкин… И я – маленькая Наташа Варлей, спортсменка, комсомолка из «Кавказской пленницы», на фоне таких титанов… Студенты-актеры народ жестокий. Но я, слава богу, соответствовала требованиям актерской профессии. Ну а в кино учителями, конечно же, стали Леонид Иович Гайдай и великие артисты, с которыми мне посчастливилось работать, – вся команда «Пленницы» и «Вия». А также Лавров, Стржельчик, Мартинсон… Сегодня такие величины в кино можно по пальцам пересчитать.
– Как вам работалось на первом советском фильме ужасов «Вий»?
– В таком жанре больше необходимо, наверное, не собственно мастерство, а своеобразное наитие. Я просто хороший проводник. Четко чувствую, чего от меня хотят. Помню, как Марина Неелова трясла за грудки режиссера Бориса Фрумина, у которого мы снимались в подростковой драме «Ошибки юности», и все спрашивала: «Что я здесь делаю? Какие у меня задачи?» А он отвечал: «Марин, ты просто играй. А я тебе скажу, что так, а что не так». То есть он не всегда мог точно объяснить задачу, но, разбирая сцену, всегда мне что-то такое долго наговаривал, нашептывал. И я, как бы впадая в гипнотическое состояние, интуитивно начинала действовать в правильном направлении. Думаю, это и есть главная магия, которая случается между режиссером и актером. Такая же телепатия существует и между влюбленными.
Но возвратимся к «Вию». Режиссеры Георгий Кропачев и Константин Ершов до меня почти отсняли в роли Панночки актрису Александру Завьялову. Потом на картину пришел Александр Птушко и снял ее с роли. А ведь эта актриса с ее «пыхающими» глазами, по сути, и есть в чистом виде та самая «ведьма». Но в кино для того, чтобы было страшно, нужно выполнять простые действия. Вот Панночка хочет дотянуться до перепуганного Хомы Брута. Тот факт, что она мертвая, сам сделает свое дело. И никаких пыхающих глаз не понадобится. В этой картине, на мой взгляд, самое неудачное – это образ самого Вия. Его очень хотели сделать нарочито страшным. А на экране получилось, наоборот, комично. У Гоголя история сама по себе жуткая, и нет надобности в дополнительных спецэффектах.
А вы видели новую экранизацию «Вия» с Евгенией Крюковой и Валерой Николаевым? Я сама очень доброжелательный зритель и всегда себя заставляю досмотреть фильм до конца, что бы мне там ни показывали. Но тут, скажу честно, я то и дело нажимала на ускоренную перемотку диска, прогоняя целые куски, потому что скучно и не страшно. Там нет ни гоголевской глубины, ни актерских работ. Зачем было за это браться? Во имя чего?
– Смогла бы любовь в вашей жизни отодвинуть на второй план профессию?
– Конечно! Есть такое понятие – сублимация. Моя не очень состоявшаяся личная жизнь перетекла в любовь к моим детям и ко всем домочадцам вообще, коих очень много. Я прекрасно понимаю, что подмены существовать не должно. Понимаю, что любовь к мужчине – это одно, к детям – совершенно другое, на экране – третье. Но так уж жизнь сложилась. Все, что у меня не состоялось, оно в моих стихах.
Профессия может, конечно, заменить нам любовь, но не детей. С последним моим мужем у нас не сложилось именно из-за моего младшего ребенка. Они не смогли найти общий язык. Можно было, конечно, пожить отдельно, как нам и советовали, но я боялась оставлять детей одних в подростковом возрасте, когда они не знают, к кому пойти посоветоваться. Могут почувствовать себя брошенными и притулиться куда-то не туда. Так, к несчастью, произошло с моим первым мужем Володей Тихоновым. Его родители – Нонна Викторовна Мордюкова и Вячеслав Васильевич Тихонов – после развода делили его как могли. А поскольку большую часть времени были на съемках, то оставляли его на бабушек, дедушек, теть и дядь. Вот и получилось так, что дворовая компания стала для него основным авторитетом в жизни. Ситуация зашла в такой тупик, что ее уже потом никто и ничто не в силах были исправить.
– А какой путь избрали в жизни ваши дети? Пытались ли вы повлиять на выбор ими профессии?
– Мой старший сын долго не мог мне простить, что я не позволила ему стать водителем-дальнобойщиком. Такая я, оказывается, недобрая мать. Ребенок хотел водить большегрузные рефрижераторы. Была в этом, наверное, какая-то подростковая романтика. Психологически давить на ребенка, конечно, нехорошо, но теперь, когда у меня уже внуки пошли, понимаю, что все-таки это делать надо. Кстати, давить – это целое искусство. Вот, например, младшему сыну, который занимается режиссурой, если что посоветую, он обязательно сделает все наоборот. Дети часто недооценивают опыт старших. Суметь донести хотя бы часть знаний – уже успех на родительском поприще. У меня есть большое подозрение, что я для них не актриса Наталья Варлей, а просто тетка с сумками, топчущаяся у плиты и уговаривающая их поесть свою стряпню.
Выбор читателей
Комментарии