Человек среди людей

«Начинается репетиция. И что же? Гармонии музыки нет, нет общности, каждый музыкант по отдельности талантлив, но вместе они играют с трудом, со сбоем, как бы не слыша друг друга. То один, то другой музыкант делает ошибку. Дирижер сначала объясняет им ошибки, потом переходит на резкий тон, потом начинает кричать. Все напрасно: чем больше он кричит, тем меньше его слышат. И вот уже музыканты окончательно вышли из повиновения. Исписаны и изрисованы стены, разорваны портреты великих композиторов. Воздух отягощают крики, раздается выстрел. Дирижер изгнан, на смену ему приходит метроном, но вот и он свергнут – воцаряется полная анархия. Внезапно шум стихает, все замирают в страхе, смотря на стену. На ней появляется огромная трещина, а за ней вторая, третья. И вся стена рушится – ее сносит огромный шар. Он приносит смерть – убита арфистка, и лишь золотая арфа стоит среди руин».

«Когда потерявшие над собой контроль, почти обезумевшие музыканты начинают колотить друг друга в измалеванном ругательствами храме, на них обрушивается стена. Похоже, что храм просто не выдерживает такого надругательства, а огромная гиря – это и кара, и в то же время предупреждение».
Это очень важное напоминание. Вот что говорит в самых первых кадрах переписчик нот: «Тут замечательная акустика. Вы знаете, ведь это старинная церковь. Вон там могилы трех пап и семи епископов… А в 1781 году эта капелла превратилась в настоящий концертный зал. Для концертов вокальной и инструментальной музыки».
Напомню и то, на что часто вообще не обращают внимания. А сейчас здесь не просто концерт оркестра. Телевидение ведет отсюда репортаж об этом оркестре. Не получается ли, что это станет телерепортажем о генеральной репетиции конца света?
Еще одна цитата ученического сочинения. Об очень важном. «Карающая сила тоже несправедлива. Громадный шар разрушает стены собора, и обломками стен убивает честную, искреннюю женщину, которая по-настоящему любит свою арфу. Но, может быть, это отчаянное, последнее напоминание. Правда, очень дорогой ценой».
Напоминание, предупреждение – это ведь действительно то, во имя чего Феллини делал свой фильм. «Этот фильм, – говорил он, – предлагает каждому заглянуть поглубже в свою душу, чтобы увидеть, до чего мы дошли и что еще можно спасти в этом разрушенном мире». Из другого интервью: «Фильм не пророчествует и не обличает, он выражает страх перед катастрофой».
Я принес на урок роман Достоевского «Преступление и наказание». Обычно я спрашиваю: «Не напоминает ли фильм нечто то, о чем мы говорили на уроках литературы?» Несколько человек сразу же называют последние сны Раскольникова. Но, когда я проводил этот урок в первый раз, одна из учениц сама вышла на это сопоставление в своем сочинении о «Репетиции оркестра»: «Музыканты устраивают бунт. Они кричат: «Дирижеры, дирижеры нам больше не нужны!» Они встают против власти, против человека, объединившего их всех. Кругом царит хаос. Музыканты разрисовывают стены храма, великого храма искусств, бьют все подряд. Постепенно это начинает походить на какую-то оргию. Они кидаются друг на друга, бьют друг друга. Рушится мир, все рушится. Мне эта сцена напоминает страницы «Преступления и наказания» о «моровой язве».
Читаю эти страницы романа Достоевского. «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве… <…> Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других… Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром… Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. <…> Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. <…> Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало».
Вот к чему, по мысли Достоевского, ведут распад человеческих связей, разъединенность людей, обособленность человека от мира. Это предупреждение, ведь во сне каждый – Раскольников. И Феллини своим фильмом подводит зрителя к последней черте и показывает, что там, за этой последней чертой.
Исследователи Достоевского отмечают, что в основе сна Раскольникова лежат главы Апокалипсиса. «Почти невольно, – говорил Феллини, – эта репетиция представляется моему воображению в зловещем, апокалиптическом свете».
Но ни роман Достоевского, ни фильм Феллини не предвещают неизбежности катастрофы. Они предупреждение о ее возможности. Зовут опомниться, пока не поздно. Утверждают необходимость единения, связи, сопричастности.
«Самое главное в фильме – это тема объединения. Под ударами судьбы это единственное, что может спасти. Иначе катастрофа». «Надо найти, понять объединяющие людей связи». Это уже цитаты из ученических сочинений.
Знакомлю с авторским комментарием: «Я отказался от хеппи-энда, потому что он снимает всякую ответственность со зрителя. Если же я заканчиваю фильм вопросительным знаком, то зритель сам должен найти хороший конец для рассказанной мною истории». Это краеугольный нравственно-философский принцип творчества Феллини. Его искусство устремлено к подлинным человеческим ценностям, к гармонии. Но только сам человек, его сознание и достоинство способны найти выход из трагических противоречий и обрести истинный смысл. Здесь нет ответов, не предлагаются конкретные средства. Поставленные им трагические проблемы жизни остаются в фильмах Феллини: «Но нет врача, который мог бы спасти человека. Он сам обязан найти выход, понять смысл и ценность личного существования и тем спасти не собственную шкуру, а душу».
«Репетиция оркестра». А где еще мы встречали оркестр на наших уроках? Открываю четвертый том романа Льва Толстого «Война и мир» (о том, что искусство Феллини связано с нравственными исканиями Достоевского и Толстого, не раз писали критики и исследователи) и читаю рассказ о сне Пети Ростова, последнем сне последнего дня его короткой жизни. (Еще раз с оркестром мы встретимся, когда обратимся к стихотворению Маяковского «Скрипка и немножко нервно». Но там – с трагедией непонимания и неразделенности чувства: «Оркестр чужо смотрел, как выплакивалась скрипка».) Эта музыка согласия и единства не могла (даже во сне) зазвучать ни в первом, ни во втором томе романа. Это музыка, рожденная двенадцатым годом, историческим согласием и услышанная человеком, который вскоре в общей атаке вместе со всеми устремится на французов и погибнет в бою.
Но возможно ли такое единство в нашем разорванном противоречиями и конфликтами мире? Может быть, такое полное согласие и такое полное единство и невозможно. Но оно идеал и вместе с тем необходимость для спасения мира в мире.
Так фильм Феллини вписывается в контекст нашего постижения литературы, нашего постижения искусства, наших размышлений о мире, человеке, самом себе. Сегодня фильм Феллини, как и размышления Достоевского и Толстого, звучит с особой силой.
Намного позже я прочел изданную в Таллине в 2010 году книгу Ю.М.Лотмана «Непредсказуемые механизмы культуры». Это первая из серии книг, в которой Таллинский университет публикует материалы архива Юрия Михайловича Лотмана. Здесь есть размышления, имеющие прямое отношение к нашей теме. «В различных этических системах утвердилось представление, согласно которому человек между коллективизмом и эгоизмом или же – в других терминах – между стадностью и индивидуальностью. При всем различии оценок, какие получают эти два полюса в различных философских системах, принцип самой антитезы остается неизменным: мы противостоит я как два полярных и взаимоисключающих предела человеческой этики». «Построенная в соответствии с этой моделью структура, – считает Лотман, – отличается неполнотой». Ведь «коллектив – это всегда сложнейший синтез сходств и различий. Они одновременно и я, и они. Всякая утрата одного из полюсов его разрушает, превращая или в случайное соединение несвязанных частиц, или в толпу, подавляющую я каждого человека. Тем не менее в определенных случаях та или иная тенденция может доминировать».
И разве самая трудная социальная задача, о которой говорит А.И.Герцен, – «понять всю святость права личности и не разрушить, не раздробить на атомы общество», – не стоит перед нами сегодня?
Конечно, вне контекста того времени, когда было написано произведение писателя, мы многого в нем не поймем. Но беда нашего преподавания литературы в течение многих десятилетий состояла в том, что мы прописывали произведения классиков только по одному адресу – адресу хронологической жизни. Именно поэтому книги классиков не откликались в душах учеников. Вот почему так важно увидеть писателя и сквозь призму времени, в котором живет наш юный читатель. А это время стремительно меняется, меняя и нас, и наших учеников. Об этом и пойдет у нас речь дальше.
Закончив уроки, посвященные роману Николая Островского «Как закалялась сталь», я даю два урока на классное сочинение. На доске известная и уже знакомая всем цитата: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества». Тема сочинения: «…и прожить ее надо так, чтобы…» Это чтобы и должны раскрыть авторы сочинений. Они могут при этом обращаться к роману, а могут и не обращаться к нему. Сочинение не о романе, а в связи с романом. Оно продолжает раздумья героя применительно к нашему времени и самому себе сегодняшнему. Но в любом случае это диалог с романом, даже если в сочинении о романе не сказано ни слова.
Вот выписки из сочинений 1991 и 1992 годов. Сегодня, спустя более четверти века, приходится напомнить, что именно тогда начался величайший исторический поворот в жизни нашей страны. 1991 год – последний год в жизни СССР. 1992‑й – первый год в жизни государства Россия. В 1991‑м заканчивается время социализма. В 1992‑м начинается время капитализма.
Некоторые одиннадцатиклассники писали о том, что «Павел был прав для своего времени, но другое дело сейчас» и что потому «нельзя сказать, кто прав – он или мы: мы живем в разное время. То, что казалось нам выходом вчера, кажется тупиком сегодня». Можно не согласиться с этим мнением, как и вообще со всем написанным тогда, но само стремление не оценивать людей прежних эпох с позиции сегодняшнего дня мне представляется верным. Помню, как однажды учительница литературы рассказывала на совещании по обмену опытом, как она на уроке устроила суд над Раскольниковым. Тогда кто-то ехидно спросил ее: «А по какому кодексу вы его судили? Уж не по нынешнему ли кодексу Российской Федерации?»
Итак, роман «Как закалялась сталь» в данный момент учебником для молодежи быть не может. «Да, безусловно, жизнь дается один раз, но, с моей точки зрения, это не вечная борьба за освобождение человечества, а именно жизнь, в которой живут, а не борются». «Я, например, считаю, что сейчас много важнее не умение бороться, а умение любить, жалеть. Мне этих качеств как раз не хватает, а умение бороться и так у всех развито с самого рождения». «Я не хочу умирать, зная, что жизнь отдана войне за детский сад, за квартиру, а потом за чистоту среды». Такого рода высказывания в той или иной форме встречались почти у всех.
При этом несколько человек написали не только о своем неприятии ответа Корчагина на извечный вопрос о смысле жизни, но и о недопустимости какой бы то ни было единой формулы этого ответа, обязательного для всех. «Главное – жить интересно, разнопланово, чтобы не было каких-либо постулатов или законов о жизни. У каждого жизнь своеобразна, а Островский всех под одну гребенку. Нельзя говорить за всех, такая практика насильственна. От нее надо отходить». «Жизнь – это жизнь, а идея – это идея. И я не могу согласиться с Корчагиным, который считает, что если ты живешь по-другому, то твоя жизнь подленькая и мелочная». «Нас учили так, как жил Павел Корчагин, но ведь нас заставляли так жить. А это насилие над личностью. Для того, чтобы жить так, как считаешь нужным, необходима свобода». Думаю, что эта мысль об опасности насильственного втискивания многообразных человеческих жизней в единую для всех и обязательную для всех норму, догму, схему в принципе правильна.
И вот о чем думаю я сейчас. Как разительно все эти сочинения «о времени и о себе», а мы будем к ним обращаться и дальше, сочинения, авторы которых, как говорил Достоевский, стремятся «мысль разрешить», отличаются от большинства наших итоговых сочинений.
Что касается сути приведенных сейчас высказываний, то тут нужно видеть и другое. Вспомним апокалиптические сны Раскольникова: «…всякий думал, что в нем в одном и заключается истина… Не знали, кого обвинять, кого оправдывать». В результате «начались пожары, начался голод. Все и всё погибало». Вспомним и фильм Феллини «Репетиция оркестра». Совершенно очевидно, что должны быть какие-то первоосновы, фундаменты человеческой жизни. В этом, кстати, и состоит сила религий. Они определяют эти первоосновы.
Кратко о написанных тогда одиннадцатиклассниками сочинениях можно сказать так: авторов их волнует не переустройство жизни человечества, а устройство своей жизни во всей полноте ее проявлений. Не далекое, а близкое, не классовое, а человеческое, личностное. «Я могу подписаться почти под всей цитатой из романа, кроме последних слов – «борьба за освобождение человечества». «Я хотела бы отдать свои силы семье, маме, мужу, детям (в будущем). Кому-то конкретному, близкому и дорогому мне. Человечество для меня слишком глобально, слишком далеко и непостижимо». «У кого-то, как у Корчагина, цель жизни борьба, а у многих, в том числе и у меня, смысл жизни заключается в самой жизни. Польза, которую я принесла; люди, которым я помогла; дом, семья, друзья, интересная работа, уверенность в том, что моя жизнь не прошла бессмысленно и кому-то на своем пути я делала добро, кто-то, а особенно мои дети, помнят меня. А самое главное для меня – мои будущие дети, какими они будут, как воспитать их, чтобы они были честными, умными, искренними».
Обратите внимание на то, что, не принимая те высокие ценности, которые защищал Павел Корчагин, школьники противопоставляют им не ложные, не порочные, не «мелочное», а поистине подлинное и высокое. Но другое.
И вместе с тем даже некоторые из тех, кто не принимает жизненное кредо Корчагина, ощущают какую-то притягательность и силу его идеалов как идеалов высокой направленности жизни.