Человек среди людей

«В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силою, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти». (Через два абзаца появится в романе и в жизни Пьера Платон Каратаев, который вернет Пьера Безухова к вере в жизнь.)

Пережить нечто подобное будет дано и Андрею Болконскому после разрыва с Наташей Ростовой. «И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею».
На одном из последних уроков по «Войне и миру» мы обращаемся к сну Пети Ростова – последнему в его жизни.
«- Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачива­емая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой-то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило и то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались… то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй, моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева».
Спрашиваю, почему Толстой обращается к образу оркестра. Потому, говорят ученики, что оркестр исполняет одно произведение на разных инструментах. Все вместе, но каждый при этом не утрачивает своего «я». У скрипки и трубы разные голоса, но голоса эти сливаются в одну мелодию.
Знакомлю с тем, как слово «оркестр» толкуется в словаре: «оркестр – группа музыкантов, совместно исполняющих музыкальные произведения на различных инструментах». Так подходим мы к толстовскому пониманию войны и мира.
Сорок пять лет назад в журнале «Русский язык в школе» (1973, №4) я рассказывал о том, что ответили мои ученики на вопрос, заданный до изучения романа Толстого: какой смысл имеют слова война и мир в романе «Война и мир»?
«В романе рассказывается о военных и мирных днях». «Автор показывает своих героев как в мирное, так и в военное время». «Эти слова обозначают войну и мир в прямом смысле слова». Так ответили абсолютно все.
Сегодня, начиная постижение романа, старшеклассники думают так же. И это понятно и естественно. Наша задача – раскрыть им войну и мир как две концепции бытия, два уровня понимания жизни, представляет ли жизнь собой «столкновение исходящих лишь из себя единичных стремлений, слепой произвол случайности, хаос – словом, «войну»… или же жизнь представляет собой… по своей глубокой скрытой потенциальной сущности мир – общую жизнь людей, единство, согласие, целесообразную связь» (С.Бочаров).
И мы вспоминаем, как идут к этой причастности и приходят к ней, к этой человеческой связи, главные герои романа. Эта связь изначально открыта Наташе Ростовой, «которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке». Мучительно идет к ней Андрей Болконский – от наполеоновских мечтаний о славе, о своем Тулоне через понимание того, как должно, как надо жить, которое приходит к нему после встречи с Наташей Ростовой: «…надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они… независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Но в ту же ночь, когда Пете снится его сон, снится сон и Пьеру Безухову. (Наутро Пьер вместе с другими пленными будет освобожден, и в этом бою погибнет Петя Ростов.)
«И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез…»
Мир предстает во сне Пьера не столь гармоничным, каким видит его в своем сне Николай Ростов. Но это единый, целостный мир, простой и ясный, где каждая капля отражает Бога.
Но почему эти сны не могли присниться Пьеру и Пете, скажем, в 1810 или 1811 году? Этот вопрос не вызывает затруднений. Нужен был патриотический подъем всенародной войны 1812 года. «Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одно слово – Москва. Один конец сделать хотят», – говорит Пьеру солдат накануне Бородина. И понятно, почему Андрей Болконский тогда же сказал, что успех сражения зависит «от того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате». Так, вместе со всеми, наряду с каждым, Андрей Болконский себя не воспринимал и не мыслил. И когда он говорит о французах: «Они враги мои, они преступники по моим понятиям» и тут же добавляет: «и так думает Тимохин и вся армия», то и это сопряжение мои и вся для него ново и необычно.
И только на Бородинском поле Пьер Безухов впервые по-настоящему поймет их: «Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти».
Именно там, на поле Бородина, Пьер и сам переживет то, что пережили все они: «Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе».
После «Войны и мира» я знакомлю своих учеников с фильмом Федерико Феллини «Репетиция оркестра».
Фильм Федерико Феллини «Репетиция оркестра» был снят в 1978 году. В 1983 году с учениками девятого класса мы посмотрели этот фильм в кинотеатре. А потом я обращался к фильму уже в самом классе.
У меня сохранились сочинения о фильме Феллини, которые были написаны давно, тогда, когда мы в первый раз смотрели картину. В дальнейшем я вел разговор в устной форме на уроке. Записей ответов учеников у меня не сохранилось. Но мы всегда шли по тому же пути, что и в первый раз. Так что все цитаты из сочинений, которые я буду приводить, – с того давнего урока.
– О чем фильм Феллини? – спрашиваю я учеников, начиная урок о «Репетиции оркестра».
Пришлось услышать, что это фильм «о музыке, музыкантах, оркестре». Большинство же все эти годы говорит и о другом. «Меньше всего о музыке – больше о жизни». «Оркестр – это малая модель этого мира». «Оркестр – это маленькая структура общества. У каждого инструмента свой характер, свое звучание, своя философия, свой взгляд на мир, как у каждого человека». «Фильм говорит с людьми о больших и важных проблемах, имеющих для людей глобальное, всеобщее значение». «Феллини на частном случае, примере простого оркестра, показал свое понимание людей, взаимоотношений между ними, окружающий мир. Мне кажется, в фильме два вопроса: «Возможна ли гармония? Если да, то при каких условиях?»
Подвожу к пониманию того, что «Репетиция оркестра» – нравственно-философская притча. Но как же воспринят ее смысл?
«Оркестр, – написано в толковом словаре русского языка, – коллектив музыкантов, совместно исполняющих музыкальное произведение на разных инструментах». На различных инструментах – но совместно. Почему же оказалось невозможным это совместное исполнение? В чем же причина бунта музыкантов против дирижера и против самой музыки? К чему приводит этот бунт? «Музыканты в фильме ремесленники», – сказал один из учеников. «Мне все-таки кажется, – поддержала его другая ученица, – что у оркестра никогда не будет настоящей музыки, потому что для большинства музыкантов музыка – это ремесло. Они все равно не будут слышать друг друга».
Им возражают. Эта точка зрения противостоит фильму. «Вот звучный, чистый голос трубы, а вот нежный, тонкий звук скрипки». «Давая интервью, музыканты рассказывают о своих инструментах с какой-то любовью, нежностью, как о живых существах». «Музыканты прекрасные исполнители в отдельности».
И почти все видят, что дело не просто в музыке и не только в музыкантах. Главное – в человеческой разобщенности. «Физиология фильма, – скажет в одном интервью сам Феллини, – коренится в той атмосфере моральной пустоты, в которой, пусть против воли, оказались все мы».
О том, к чему приводит «полнейшая анархия, вражда, разобщенность», писали и говорили и сами ученики.