Чечня: ужин с видом на войну

Раннее утро. Я спускаюсь во двор. Несколько мужиков, покуривая “Беломор”, стоят на лужайке, коротая время, – идти на работу некуда – все разрушено. Узнав, откуда я приехал, окружают и начинают наперебой “изливать душу”: “Даже больницы – это не так важно, в конце концов сами лечиться сможем, главное, чтобы наши дети пошли в школу…” Говорят, что так всегда бывает после разрухи: у людей просыпается жажда все возродить, начать новую, более осмысленную и насыщенную жизнь. Для современного чеченца гость-традиционная кавказская святыня. А в отношении к детям видятся не только местные обычаи, но и стремление вечно порабощаемого, вечно истребляемого народа выжить и занять достойное место в мире.

Первые школы в Грозном приступили к работе с начала апреля, когда повсюду еще шла стрельба. Сейчас из пятидесяти восьми школ города занятия ведутся в тридцати девяти. В нескольких мне удалось побывать. На окнах вместо стекла – полиэтилен, стены словно оспой испещрены следами пуль. Учебников и наглядных пособий нет, записи ведутся на клочках бумаги – тетрадей недостать даже на рынке. Вместо электрического звонка – достают архаичный колокольчик, раньше использовавшийся только для торжественных мероприятий.

Из прежних тридцати семи тысяч школьников сейчас в Грозном чуть больше десяти. Официально разрешено открывать в городе малокомплектные школы и классы.

С учителями проблем меньше. В гороно заявляют, что почти всюду удалось набрать необходимый штат. Педагоги истосковались по своей работе за месяцы вынужденного бездействия. Вдобавок впервые за несколько лет начали выдавать зарплату.

Кроме того, в среднюю школу временно пошли некоторые вузовские преподаватели. Так, например, в 14-й школе мы заглянули на урок истории в десятом классе. Его вел кандидат исторических наук Супьян Магомадов, преподаватель университета, ставший школьным учителем после того, как его вуз был разрушен. Под обстрелом, под бомбежкой при свете свечи вел он дневник, скрупулезно записывая все происходящее вокруг него, надеясь выжить и донести до людей подлинную историю, не подкрашенную теми или иными идеологиями.

Всего в Чеченской республике к началу мая, по официальным данным, работало примерно полторы сотни школ (до войны их было 448). Занятия ведут примерно четыре тысячи преподавателей. За парты сели около 50 тысяч учащихся из прежних 120 тысяч. Остальные – разбросаны по всему свету, начиная от близлежащих к Грозному поселков и кончая Восточной Сибирью и Польшей. По официальной статистике, Чечню покинули около двадцати тысяч детей школьного возраста. В основном они поселились в соседней Ингушетии. Примерно половина из них школу не посещает.

Первое время число работающих школ и посещающих занятия учеников быстро росло. Например, только за один день моего пребывания в Чечне в Урус-Мартановском районе открылось целых пять школ. Но поскольку практически все более-менее пригодные здания на сегодняшний день уже заняты, число школ к началу учебного года вряд ли увеличится. Более того, оно может даже уменьшиться, ведь сейчас, пока над республикой стоит жара, занятия можно вести в помещениях с многочисленными повреждениями. Осенью это будет делать невозможно.

Любая статистика крайне условна, а что уж говорить о статистике военного времени. Тем более что информация собирается только из районов, контролируемых российскими властями. Нет пока официальных сведений из Аргуна и многих районов, где продолжаются боевые действия: Ачхой-Мартановского, Веденского, Ножай-Юртовского, Итум-Калинского, Шатоевского, Шалинского. Из неофициальных источников известно, что, например, в Аргуне из четырех школ не работает ни одна, причем три разрушены практически полностью. А всего на этих территориях находилось около полутора сотен школ.

Федеральная программа восстановления Чечни глубокомысленно предусматривает строительство школ на 1700 ученических мест. Интересно, как предполагали использовать эти места авторы программы, если только в Грозном до войны обучалось раз в двадцать больше, а сегодня там, как уже писалось выше, не осталось практически ни одной неповрежденной школы?

Пока строители обещают лишь привести в порядок к середине августа 13-15 зданий, требующих не слишком радикальных восстановительных мер. Как было официально заявлено: “О строительстве новых школ пока что речи идти не может”.

Сегодняшний Грозный буквально заполнен представителями строительных организаций. Сюда приезжают из Москвы, из Самары, из Ессентуков, из Дагестана, из Сочи… Есть даже посланцы Украины. По городу ходят многочисленные комиссии. Они заседают, обсуждают, выносят резолюции. Однако ремонт кое-как идет лишь в трех школах города. Обычная российская проблема – отсутствие денег. Если проектировщики еще соглашаются работать в долг, то рабочих убедить в этом сложнее, не говоря уже о поставщиках стройматериалов. Вдобавок строителей негде селить.

Значительно хуже ситуация со школами, находящимися вне чеченской столицы. Скорее всего, скудные средства, предназначенные для восстановления образования республики, пойдут на Грозный, а на все остальное средств не хватит. Что делать в такой ситуации – совершенно непонятно.

Детские сады в Грозном пострадали в меньшей степени, чем школы. Но из-за отсутствия в городе воды и света они практически не работают. В их зданиях размещаются различные учреждения самого разнообразного профиля – от интернатов до комендатур. В ближайшее время возобновление работы детских садов маловероятно. Считается, что и особой необходимости в этом нет – ведь основная часть производств не работает, и большинство матерей имеет возможность сидеть дома со своими детьми.

Несмотря ни на что, в этом году в Чечне пройдут выпускные экзамены. Около семи тысяч человек должны распрощаться со средней школой, унося с собой аттестаты о среднем образовании. Чеченское министерство образования совместно с правительством национального возрождения решило проводить итоговую аттестацию в два срока: с 1 июля будут приниматься экзамены в школах, где учебный год не был прерван. Это школы Надтеречного, Наурского и Шелковского районов, а с 20 июля – в местах боевых действий, где школы возобновили занятия с апреля (учебный год в этих районах продлен до 1 августа). Тем же, кто намеревается поступать в российские вузы, предоставят возможность сдать экзамены экстерном в июне.

Министр образования Чечни заверил, что экзаменационные задания, бланки аттестатов и прочая необходимая документация уже имеются. Однако он ожидает появления “массового второгодничества”. Многие не смогут справиться с экзаменами, и их придется доучивать, ведь чеченские школьники более полугода не посещали занятий.

Страшно, когда сражаются друг с другом взрослые люди, когда горят танки, когда гибнут солдаты. Но гораздо страшнее, когда от этой войны страдают дети.

Те, что пережили эту бойню и остались живы, наверное, уже никогда не смогут быть такими же, как и их сверстники. С виду они вполне обычные дети – весело бегают на переменах, играют, в том числе и в войну. Но в их психике навсегда остался страшный след. Сложно сказать, как конкретно он проявится. Уже сейчас у многих наблюдаются провалы в памяти, нарушения реакций и другие расстройства.

Они пережили то, что не всегда под силу взрослым. Рассказывают, как одного трехлетнего мальчика, пережившего начало боев в одном из подвалов Грозного, вывезли в Моздок. Когда приютившая его женщина предложила ему суп, он как голодный волчонок кинулся на еду, прося еще и еще. Через некоторое время пришлось вызывать “скорую”, которой с большим трудом удалось спасти мальчика. Позднее он пришел в себя, смог нормально питаться и стал похож на обычного мальчика, разве что слишком тихого для своего возраста. Сидит он где-то в уголке и, поглаживая котенка, приговаривает: “Хороший ты мой котик, толстенький. А вот мы с мамой таких в подвале кушали…”

Труднее всего пришлось во время боев тем детям, у которых не было родителей. В Чечне было два учебных заведения для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, – это школа-интернат N2 на 120 человек и вспомогательная школа-интернат на 18 человек. Оба учреждения находились в Грозном.

Для того чтобы добраться до 2-го интерната, пришлось пройти через полгорода. Перебираюсь по остаткам моста через Сунжу, прохожу мимо свалки подбитой техники, где лежат десятки, если не сотни покореженных БТРов, БМП и грузовиков. На моих глазах туда заходят несколько вооруженных автоматами милиционеров, и через несколько минут оттуда раздаются громкие взрывы: очевидно, уничтожают какие-то мины.

Наконец, подхожу к зданию интерната. Здороваюсь с бородатым человеком, разгребающим мусор в наиболее уцелевшей части здания. Он русский художник, параллельно работавший в интернате сторожем. Бросает охапку мусора, садится и начинает рассказывать. Вспоминает, как в конце декабря российские “асы” сбросили мощную бомбу на здание интерната, в подвале которого находились дети, как буквально через полчаса здесь появился Сергей Адамович Ковалев, благодаря чему этот эпизод стал известен всему миру.

Через какое-то время семьдесят пять воспитанников интерната удалось отдать родственникам, а остальных отправили в Назрань, в села Старые Атаги и Ведено. Но, как назло, после вытеснения дудаевцев из Гудермеса и Шали именно Веденский район стал местом наиболее активного сопротивления. Дети снова оказались в зоне боевых действий. Недавно двадцать воспитанников интерната, находившихся в Веденском районе, были возвращены в Грозный и размещены в 9-й городской больнице.

Конечно, сиротам в условиях нынешней Чечни нелегко, но, к счастью, в республике еще сильны кавказские традиции, не позволяющие бросать ребенка на улице. Множество детей, оставшихся без родителей, взяли их родственники, знакомые и просто случайные люди.

Попадают дети и к военным. Здесь есть классические “сыны полков”. Многие дети-сироты нашли приют в российских воинских частях. В дни моего пребывания в Грозном в городское управление образования пришла группа военных с просьбой помочь им оформить усыновление мальчика, оставшегося без родителей. Один из офицеров заявил, что в случае переформирования части он лично готов его усыновить.

Помимо “сынов полка”, во время чеченской войны появились и “сыны фильтрационных лагерей”. Военные обеспокоены тем, что жизнь этих детей находится в постоянной опасности из-за того, что лагеря регулярно обстреливаются боевиками.

За все дни пребывания в Грозном мне практически ни разу не удалось увидеть российского военного, просто так идущего по улице. Солдаты либо с лязгом проносятся по улицам на БМП, обдавая прохожих омерзительной гарью, либо сидят на блок-постах, окружившись колючей проволокой, мешками с песком и направив на окружающий мир стволы автоматов и пулеметов. Мне кажется, что им здесь безумно страшно и одиноко. В этом враждебном городе, разрушенном ими или их коллегами. Возможно, поэтому так много пьют. Официально продажа алкоголя запрещена. Однако любая старушка на рынке, продавая печенье или крупу, обязательно ухватит за рукав и предложит водку.

Тех восемнадцатилетних мальчишек, которых зимой послали штурмовать Грозный и которые гибли здесь тысячами, – в основном жалеют. А появившихся в последнее время омоновцев и контрактников – плечистых ребят, похожих скорее на “американских командос” из видеобоевика, – ненавидят.

Здесь многое можно услышать о российских военных. О том, как они грабили дома. Как насиловали семнадцатилетних девчонок. Как хватали на улицах “подозрительных”. Говорят, что по сей день российские военные давят своей техникой легковушки и открывают ночью огонь по любым движущимся предметам. Но эти же люди могут поведать, как замерзшие голодные солдаты отдавали свои скудные пайки чеченским детям и женщинам. Здесь нет ничего однозначного.

Проходя по центру города, я не удержался и сфотографировал молодого солдата на фоне разрушенного президентского дворца. Он был по-детски рад тому, что его запечатлела пресса в такой “романтической” обстановке. Попросил телефон, по которому можно будет достать карточку.

Когда я убрал аппарат и попрощался, ко мне подошел пожилой чеченец, сидевший до этого неподалеку на обломке дома. “Слушай, зачем ты его снимал, ты что, за них? Это же убийцы, варвары… Пошли со мной!”. Схватив за руку, он потащил меня к развалинам соседнего здания. “Смотри. Это Музей изобразительных искусств. Что они с ним сделали!..”. Чеченец показывал слегка трясущейся рукой на нечто мраморное, белеющее среди кучи кирпича и штукатурки: “Это “Амур и Психея”, а это “Императрица Александра Федоровна”, работа немецкого мастера Вихма. За что же они ей голову отбили, сволочи? А это, гляди, альбом “Чечено-ингушское искусство”, прорезан штык-ножом… Вот так они с нами, нашей культурой… Я должен был с оружием в руках защищать этот музей, я должен был погибнуть здесь… Господи…”.

Выбравшись из развалин, мы увидели молодую женщину. Она стояла и рассматривала руины. Не так давно она была директором этого музея. Во время правления Дудаева она уволилась в знак протеста против перевода экспозиции в здание, не приспособленное для музея. Среди прочих недостатков нового помещения было и то, что в нем отсутствовали подвалы, куда можно было бы спрятать экспонаты, из-за чего практически все музейные ценности во время боев погибли…

До войны в республике было три вуза – университет и два института – педагогический и нефтяной. Практически все их корпуса разрушены. Во время правления Дудаева на базе военной кафедры нефтяного института был создан так называемый “военный колледж”, там готовили кадры для национальной армии. Поэтому бои за главное здание этого вуза были особо жестокими. Прицельный огонь велся по основному корпусу университета. На его крыше находилась зенитка, бившая по самолетам, бомбившим центр города.

У здания грозненского техникума, которое передали нефтяному институту, я увидел большую группу людей. Они оказались преподавателями вуза и ожидали здесь итога переговоров ректора с новым чеченским правительством о выплате зарплаты. Попутно выясняли, кто из сотрудников вуза остался жив, кто куда переехал. Преподавательница кафедры геологии с гордостью показывала собравшимся несколько кристаллов исландского шпата, которые ей удалось вытащить из-под обломков здания. Это то немногое, что осталось от вузовского музея.

Многие преподаватели высказывали свои опасения, что, даже если вузы получат финансирование и приведут в относительный порядок свои помещения, студенты могут попросту не появиться на занятиях.

К началу мая зарегистрировались менее половины студентов. Где оставшиеся? Погибли? Ушли в горы вместе с боевиками? Устроились учиться в других городах? Вообще бросили учебу и занялись чем-то более прибыльным? Неизвестно.

С другой стороны, администрация вузов опасается, что в студенческие ряды могут хлынуть совершенно посторонние люди, ведь у большинства жителей Грозного сгорели документы, а институтские архивы безвозвратно погибли. В итоге любой человек может об’явить себя студентом, и проверить это будет практически невозможно.

Пока что вузы Грозного готовятся к летнему приему абитуриентов. Формируются приемные комиссии. Помимо поступивших этим летом, осенью начнут учебу те, кто поступил год назад, ведь поучиться по-человечески им так и не удалось.Не исключено, будет даже избыток желающих обучаться в вузе.

По приблизительным данным Министерства образования, из 1400 грозненских выпускников 120 намерены поступать в городские вузы, причем 35 – в педагогические. Всего же по республике из 7000 окончивших среднюю школу 1500 намерены стать студентами. Правда, предпочтение отдается российским учебным заведениям.

Еще недавно мы публиковали интервью с министром образования республики Патимат Закриевой. Директор одной из школ села Знаменское, она была назначена на этот пост еще в то время, когда основную часть чеченской столицы контролировали дудаевцы. После окончательного захвата Грозного, по решению чеченских властей, ее место занял Ефим Леонидович Гельман. Он всю свою жизнь проработал в Грозном, был директором 41-й школы, которая в 1990 году стала гимназией госуниверситета. Получил звание заслуженного учителя РФ. Во время войны его дом был разрушен, погибла уникальная библиотека, в которой одних только сказок насчитывалось около полутысячи томов, среди которых были редчайшие издания XVII-XVIII веков. Будучи на нынешней должности всего два месяца, регулярно шутит: я, мол, министр в пеленках.

Министерство расположилось в бывшем детском саду. Здание обладает каким-то таинственным свойством – оно сохраняет зимний холод, даже когда на улице стоит 25-градусная жара. Всю министерскую мебель составляют немногочисленные школьные парты, стулья и пара шкафов с отломанными дверцами.

Во многом работа Чеченского минобразования похожа на работу аналогичного органа в любом другом регионе. Правда, все приходится делать без телефонов, без транспорта, без текстов многих официальных документов. Да еще накладывает отпечаток всеобщая неразбериха “переходного периода”. Например, приходит к министру некий человек с рекомендацией назначить его начальником отдела образования в одном из районов Чечни, подписанной премьер-министром чеченского правительства Саламбеком Хаджиевым. Через несколько часов появляется другой с точно такой же бумагой, но уже украшенной подписью председателя Временного совета республики Умара Автурханова…

Еще одна проблема. Возвращаются в город директора школ, бежавшие от войны, и обнаруживают, что учеба уже началась, а на их директорском месте сидит совершенно другой человек, не собирающийся это место уступать.

Вера Григорьевна Умалатова. Начальник городского отдела образования. Работала директором 3-й школы. Какое-то время была заместителем министра образования Чечни. Ей доводилось общаться с Дудаевым: “Выслушал он мое выступление о концепции образования, сидит, нервно теребя и подергивая руками, а потом говорит по слогам: “Нам ну-жны во-и-ны, вы поняли – во-и-ны!” и дальше о том, что семь классов для мальчиков даже много, а девочкам – три класса в самый раз…”

Когда журналист встречается с руководителем органа управления образованием, принято говорить о состоянии школ, о системе учебных заведений, о финансировании. Но наш разговор с Верой Григорьевной все время уходил от сугубо образовательной темы. Наверное, в таких условиях человек перестает быть управленцем и становится просто человеком, матерью, женщиной… Старший сын Веры Григорьевны пропал без вести, говорят, что его видели в Польше. Как он туда попал – неизвестно. Дочь – студентка истфака университета. Вуз не работает, и девушка целыми днями сидит дома. Муж – бывший депутат разогнанного городского собрания. Сейчас получил должность председателя Комитета по имуществу или, как он выражается, – комитета по разрушенному имуществу (кстати, его брат в свою очередь является мужем легендарной Сажи Умалатовой).

Живут они в квартире на окраине города. Этот район считается наименее пострадавшим от военных действий. Понятие “наименее пострадавший” – достаточно условно – артиллерийский снаряд, попав в их дом, пробил стену в двух комнатах квартиры Веры Григорьевны. Одного из основных источников пропитания – огорода – семья Умалатовых лишилась. Уходя, дудаевцы заминировали весь тот район. Саперы очистили пахотное поле, а о частных участках не заботится никто. Четверо соседей Веры Григорьевны погибли на мине, под’езжая к своей даче.

Вечер. Ужин. Кухня Веры Григорьевны. Горит керосиновая лампа. Радиоприемник транслирует комментарии к теленовостям. Сообщают, что из Грозного пошел на Москву первый пассажирский поезд, что-то говорят про бои под Бомутом… Я подхожу к окну. Слышно, как в соседнем микрорайоне разгорается перестрелка. Бьют легкие артиллерийские орудия, небо рассекают трассеры автоматных очередей…

Хозяева квартиры спокойны – им не привыкать к выстрелам. Дочь Веры Григорьевны готовит ужин, накрывает на стол. И снова я погружаюсь в мир воспоминаний о тех страшных днях… За темные грозненские вечера Вера Григорьевна рассказала о многом. Но одна история запомнилась мне своей своего рода символичностью. В ту жуткую ночь с 31 декабря на 1 января, когда российское командование предприняло безумный штурм Грозного, весь ее дом спустился в подвал, укрываясь от снарядов и пуль.

Все сбились в кучу. Родители зажимали детям рты, чтобы те не кричали. Канонада становилась все сильнее. Смерть приближалась к подвалу. И тут в темноте раздался резкий мужской голос: “Люди, молитесь, кто как может…”. Сначала наступила гробовая тишина. Потом в разных концах подвала женские губы начали шептать молитвы. Каждая на своем языке, своему Богу. Звучали слова на русском, на чеченском, на армянском, на иврите…

Утром, неся впереди белый флаг, обитатели подвала выбрались во двор. Там уже стояли российские части. Увидев, что перед ними мирные жители, кто-то из младших офицеров признался: “Вам повезло, мы были уверены, что в городе, кроме боевиков, никого нет, если бы знали, что в этом подвале люди, не задумываясь, забросали бы гранатами…”

***

Вот и все. Вместе с какой-то строительной комиссией высокого уровня меня сажают в самолет в Грозненском аэропорту. Символично, что сюда я прибыл на полувоенном вертолете, а обратно возвращаюсь гражданским, на который было даже продано несколько билетов через обычные кассы, а не по правительственным спискам.

Все. Два с половиной часа полета, и нет войны, нет руин, нет обгоревших стен, нет колючей проволоки. Все это будет какое-то время сниться по ночам. Потом, наверное, перестанет. Вокруг будет кипеть мирная жизнь со своей суетностью и нервотрепкой. И меня снова будут окружать люди, для которых чеченская боль и кровь всего лишь сюжет вечерней телепередачи, просмотренной за сытным ужином, или газетная заметка, прочитанная вскользь по дороге на работу. Переключил программу – и нет войны. Бросил, скомкав, газету в урну – и можно забыть об этой далекой и непонятной Чечне.

Может быть, наше общее равнодушие и есть причина того, что эта трагедия стала возможной?

Григорий ТАРАСЕВИЧ

Основной корпус 2-го интерната. Сейчас это здание передано университету

Сашу Фоменко я встретил возле резиденции Красного Креста в Грозном. Мать и сестра мальчика в марте вышли из дому и пропали без вести. Отчим погиб еще зимой. Об отце, давно бросившем семью, ничего не известно. Оставшись один, Саша самостоятельно зарабатывал себе на жизнь в Моздоке, занимаясь мытьем автомобилей. Там его подобрал один из активистов общины адвентистов 7-го дня и поселил его у себя в поселке под Грозным.

У пятнадцатилетнего Сережи Романова отец погиб во время январских боев. Мать постоянно на работе. Целые дни парнишка проводит вместе с бойцами екатеринбургского ОМОНа и военнослужащими войск связи. Для него даже специально сшили форму соответствующего размера. Как пояснил мне с легкой усмешкой один из омоновцев: “Обычный сын полка”.

Захватчик? Кто он? Освободитель?

“Императрица Александра Федоровна”, работа мастера Вихма, мрамор.