На чтение: ≈ 10 мин.Хрестоматийные рассказы в “Родной речи”, теплые, светлые повести “Мой добрый папа”, “Боба и слон”, более девяноста “взрослых” и “детских” книжек, а также десятки картин – все это творческий багаж одного человека – Виктора Владимировича Голявкина. В 2002 году он выдвинут на Международный Почетный диплом им. Г.Х.Андерсена как лучший детский писатель России. К сожалению, посмертно.
Виктор Владимирович смог не остановить свою “лошадку” в разноцветной детской карусели не только из-за собственной творческой значимости, но и благодаря своей жене Людмиле Леонидовне Бубновой. Той, что сделалась родной со студенческого яркого утра в соловьевском саду и была рядом до прощальной черты. К ней пришла и я, испытывая потребность поговорить о замечательном писателе, оригинальном художнике и просто хорошем человеке – ее муже Викторе Голявкине.
– Как случилось, что симпатичный бакинский мальчик, мечтая всю жизнь рисовать, вдруг стал писать книги для детей?
– Знаете, у Виктора есть такое интересное замечание: “Творчество – сложная стихия, и там есть выбор всегда”. Это значит, бежать, кроме искусства, некуда. Спасет лишь другой вид искусства. Почему речь идет о спасении? Мой писатель очень хотел быть художником-живописцем. Но поскольку являлся радикально мыслящим человеком, то его учеба в Ленинградской академии художеств омрачалась тем, что экспрессионизм в картинах, выражающий его художественную сущность, считался формализмом, отторгался. Голявкин не видел возможности в полной мере проявить себя и поэтому достаточно быстро занялся литературной деятельностью. Это его путь. Художник Александр Целков, например, которого исключили из академии, уехал в Париж, стал знаменит и даже богат. А Голявкин остался. Потому что хотел жить в России. Он в студенческие годы объездил всю Среднюю Азию, работал на хлопке, собирал виноград, писал этюды. Куда же еще ехать? А Ленинград его манил, как средоточие западно-европейского искусства. Подвижного, легко схватывающего и отражающего действительность.
Академические неустройства, несовпадения с определенными жесткими требованиями 50-х годов вывели Голявкина из большой живописи. Он ее оставил для души. Уходил в нее, когда было тяжело, когда возникали литературные междоусобицы.
…Людмила Леонидовна дает время оглядеть комнату, и я начинаю чувствовать некий душевный подъем. От живого цвета картин, развешанных по стенам. В них нет печали. В них – разгул красок и какое-то нескрываемое озорство.
После картин мы листаем книги Голявкина и рассматриваем его собственные иллюстрации.
– Ах, какая была потрясающая школа книжной графики! – восклицает Людмила Леонидовна. – Каждого художника, сотрудничающего с детскими издательствами, отличали свой стиль, свое лицо. Сейчас, несомненно, есть прекрасно оформленные книги, но тенденция все же к фотографическому рисунку, как будто он лучше передает очарование фантазии художника! Впрочем, – вздыхает моя собеседница, – уходит не только прежняя школа графики, покидают нас хорошие детские писатели. Мне кажется, Голявкин – лучший из последнего пятидесятилетия двадцатого века. До 50-х литература была делом государственным, а государство было тоталитарным. Даже дети в такой литературе должны были нести на себе бремя героизма. Голявкин показал иной путь, он приблизил литературу к человеку, к ребенку, сделав его очаровательным. Он помог ему не быть примером всегда и во всем, а стать просто человеком, и дал свою форму – форму короткого юмористического рассказа.
– И как это восприняла литературная общественность?
– Вы не представляете, сколько у него появилось эпигонов! Одно время какой журнал ни откроешь – все под Голявкина. Что касается рядового читателя… Неудобно жаловаться… Казалось бы, в год выходило по 2-3 книги в советское время, и это при том, что Голявкин в отличие от многих ни литературным, ни государственным деятелем не был. Он как-то сразу вошел в литературу профессионалом, минуя период ученичества (хотя можно ли научить писать?). Со своей сформировавшейся позицией и мастерством жанра. Его полюбил читатель. И в то же время… Пять лет Голявкина не печатали. Был такой инцидент с ленинградским журналом “Аврора”. Рассказ “Юбилейная речь” оказался напечатанным на 75-й странице в номере, посвященном 75-летию Брежнева. Рассказ крохотный, но едкий сочли издевательством. Хотя он абсолютно не касался генсека. Редакцию разогнали, “Аврора” канула в Лету. И пять лет вакуума. Потом десять перестроечных лет, в которые тоже никто не издавал. За эти годы выросло новое поколение, не знающее Голявкина. Поэтому я поставила своей задачей популяризовать имя Виктора Владимировича. В журнале “Нева” за 2001 год вышел роман “Стрела Голявкина”, где я рассказываю о моем писателе.
– Вынужденное молчание для писателя – это, конечно, страшно…
Людмила Леонидовна машет рукой.
– Голявкина погубить не так просто! Он ведь бывший боксер. А если серьезно, то вспомните: в творчестве выбор есть всегда. Он писал в это время холсты. Причем удивительные!
Но через секунду Людмила Леонидовна все же печально соглашается:
– Литература – это мучение на всю жизнь. Для нас не было разницы, детская она или взрослая, для нас это был бесконечный труд, без передышек. Сейчас можно слепить Гарри Поттера и срывать аплодисменты с отравленных рекламой читателей, а Голявкину хотелось брать искренностью, любовью.
– У каждого писателя есть свои творческие привычки. Были ли они у Виктора Владимировича?
– Работал он, лежа на кровати. Писал простым карандашом. Брал книжку с толстыми корочками, и на нее клал чистые листы. Пишет, пишет, устанет. Бросит все под кровать и спит. Когда под кроватью накапливалось порядочное количество бумаг, я их оттуда извлекала и распечатывала на машинке. На компьютер мы в четыре руки так и не заработали. Потом уже шла работа над текстом.
– Вот что такое быть женой писателя…
– Нужно любить его дело. Так получилось, что я – филолог, он – писатель, интересы общие, и потом, Виктор всегда втягивал меня в свою работу. Поэтому я не сделала своей карьеры. Если бы сделала, то мы не ужились бы вместе.
– А кого из современников ценил Виктор Владимирович?
– Он очень любил американского писателя Эрскина Колдуэлла. И даже встретился с ним однажды. Это произошло на одной из Международных книжных ярмарок. В Польше издавалось много детских книжек Голявкина, и его туда пригласили на ярмарку. А на ней – Колдуэлл, собственной персоной. Седой, огромный мужчина. Породистый, как сказали бы сейчас. Стоит и продает свои книги. Голявкин купил книгу, взял автограф и пожал руку любимому автору.
…Мы долго еще беседовали с Людмилой Леонидовной. Она рассказывала, что планирует издать записки, письма раннего Голявкина, еще не погрузившегося в литературную деятельность, проследив таким образом становление человека как личности, как художника. В общем, дел хватает. Что ж, так и должно быть, ведь она – богатая наследница. И только благодаря этому самоотверженному таланту – быть женой писателя – станем богаче и мы.
Наталья АЛЕКСЮТИНА
Выбор читателей
Комментарии