Быль. Кашу маслом..

НЕДЕЛЮ полк стоял на ушах. Не в прямом, конечно, смысле: все ждали большую комиссию. И, естественно, готовились. Личный состав был задействован подчистую, расписан на команды под руководством, как сказал комполка на совещании, «наиболее ответственных лиц из числа офицеров».

Полковые художники оформляли свою ненаглядную наглядную агитацию, столяры ремонтировали двери и окна, водители отскребали старую краску и заново покрывали свежей технику. А те, кто ничего не умел, с утра до вечера подметали территорию и красили бордюры, «поребрики и сапожки».

Но самая напряженная работа кипела в столовой. Дело в том, что из достоверных источников было известно пристрастие председателя комиссии, известного маршала, к проверке центров армейского общепита. Он имел обыкновение заявляться в солдатскую столовую на обед и снимать пробу из солдатского котла, проверяя, насколько хорошо кормят служивых. Сопровождающие, как правило, делали вид, что для них посещение столовой – полная неожиданность, а старый маршал, довольный собой, вел себя, по-суворовски, как отец и защитник солдата.

ТАК БЫЛО и в этот раз. Проверяющие расползлись по подразделениям и службам полка, выискивая недостатки и «жареные» инспекторские факты для акта проверки – венца работы любой комиссии. А маршал в сопровождении командарма, комдива, командира полка и целой вереницы разнообразных должностных лиц приступил к обходу объектов военного городка.

Полк как будто вымер: всем категорически было запрещено попадаться на глаза высокой комиссии. Весь личный состав был отправлен в запасный район, якобы для его оборудования. Лишь одна рота находилась в карауле, а еще одна – в учебном центре, день и ночь готовясь к показной стрельбе, на которой должен был присутствовать председатель комиссии.

Автопарк, казармы, караульное помещение, клуб, жилой городок произвели на маршала благоприятное впечатление. Напряжение, связанное с его приездом, понемногу спадало. Приближалось время обеда. Как-то само собой получилось, что комиссия именно в этот момент оказалась возле солдатской столовой.

НОЗДРИ маршала дрогнули, он вопросительно посмотрел на комполка:

– Командир, а ты кормить нас думаешь?

– Пожалуйста, товарищ маршал Советского Союза! Приглашаем в солдатскую столовую! Обед должен быть готов! – отрапортовал тот.

Из дверей столовой пулей вылетел дежурный в накрахмаленной куртке с новой повязкой на рукаве и в надраенных до зеркального блеска сапогах:

– Товарищ маршал Советского Союза! На обед приготовлены щи из свежей капусты, макароны по-флотски, винегрет и компот из сухофруктов!

Минуя обеденный зал, председатель комиссии прямиком прошел в варочный цех, где у котла будто часовые в напряжении застыли повара с черпаками наперевес.

– А ну, хлопцы, давайте-ка снимем пробу щец из солдатского котла, – по-отечески обратился к ним маршал.

Мигом была наполнена миска. Маршал проследил, чтобы ее без подмены пронесли в общий обеденный зал, и в одиночестве уселся за стол, рассчитанный на десять человек. Ему, конечно, было невдомек, что обед в тот день готовили с особой тщательностью.

Желая удостовериться, что солдат в полку не обижают, Маршал глубоко погрузил ложку в щи и отправил ее в рот. Сопровождающие застыли. Воцарилась такая тишина, что было слышно, как где-то в конце зала билась о стекло муха…

Маршал молча зачерпнул вторую ложку, третью… и, наконец, изрек:

– Молодец, командир. Заботишься о солдате. Хорошие щи.

Вздох облегчения прокатился в толпе проверяемых и проверяющих. Лица просияли улыбками. Ветерком пробежал мажорный шепот…

И тут неожиданно вперед выступил прапорщик, начальник столовой. Все получилось прекрасно. Но он по праву считал себя обойденным маршальским вниманием. Ведь бессонные ночи, нескончаемый ремонт, замена посуды, приготовление пищи, бдение за работой поваров и наряда, наконец, – все было на нем. А получалось так, что маршал счел сии труды тяжкие заслугой командира полка. Обида и желание обратить на себя внимание захлестнули его.

Понять эмоции прапорщика, которого все в полку уважительно именовали Сан Санычем, несложно. Дело в том, что солдатская столовая стала в его службе одновременно Голгофой и «курганом славы». В свое время он был одним из лучших в полку старшин рот. Оценив хозяйственную хватку, собратья по боевому строю избрали Саныча в полковую группу народного контроля. В одном из рейдов общественных дозорных в столовой, которая тогда была в коллективе притчей во языцех, он «накопал» столько, сколько не удавалось и самой въедливой комиссии.

РУКОВОДСТВО тыла части, которому комполка всыпал по первое число, решило прибегнуть к принципу «обратной связи», известному всем армейским энтузиастам борьбы с недостатками. «Сам «накопал», пусть сам и «разгребает» – решили тыловики. Комполка предложение поддержал. Произвели «рокировку». Бывшему начальнику столовой досталось безупречное ротное хозяйство Саныча, а тому – кухонно-столовое.

Он был обескуражен поворотом событий. Но командир и зампотыл «надавили на сознательность», уговорили. И как служака «по жизни» Саныч рьяно взялся за дело. Вытребовав стройматериалы, а также умельцев из подразделений, сделал ремонт. Беспощадно «жучил» поваров и кухонный наряд. И постоянно грозил уйти в старшины. А этого никому кроме него не хотелось, так как благостные перемены полкового общепита ощутили и солдаты, и комполка с зампотылом, для которых столовая перестала быть «головной болью».

Выручил комдив. Вручая Санычу медаль за выслугу лет, присовокупил ценный подарок, объявив прапорщика лучшим начальником солдатской столовой в дивизии. А истинный служака тем и отличается от прочих, что его хлебом не корми – признай лучшим. С того дня с «пальмой первенства» Саныч не расставался и в роту не просился. А услышав обращенные к комполка слова маршала, возмечтал удостоиться его похвал.

– Товарищ маршал Советского Союза! А вы перчику, перчику добавьте, – обратился он к председателю комиссии.

– И то правда, – согласился тот.

Взяв судок, он вытащил фарфоровую перечницу и потряс ею над тарелкой. Но оттуда выпали только три или четыре крошки.

Маршал неторопливо перевернул перечницу. К его и окружающих удивлению с обратной стороны отверстие в ней было забито туго скрученным обрывком газеты.

– Ну что ж вы, товарищи, – удивленно и даже несколько расстроенно протянул маршал.

Было видно, что эта досадная мелочь несколько выбила его из привычной благодушной колеи.

– Товарищ маршал, – забыв добавить «Советского Союза», – пролепетал прапорщик, – сейчас заменим, сейчас другую дадим…

– Да ладно вам, справлюсь сам с этой старой перечницей, – желая шуткой устранить неловкость, произнес председатель комиссии.

С этими словами он вытащил газетную затычку, вновь перевернул перечницу, теперь уже большим отверстием к щам, и дважды резко встряхнул. В щи опять, кроме мелких крошек, ничего не попало. И только с третьей энергичной попытки в миску нехотя, будто выполз, выпал окурок сигареты. Он лежал на поверхности, постепенно намокая с боков, погружаясь в благодать аппетитного тепла. А все, в том числе и маршал, зачем-то пытались прочесть надпись на нем.

– «Прима»! – выдохнул маршал.

– «Прима», – обреченно подтвердил комдив…

ПОСЛЕ разбора с разносом при подведении итогов проверки комиссия в полку не задержалась. Через месяц командир полка был переведен в Забайкальский военный округ, его заместителя по тылу уволили на пенсию как выслужившего установленный срок. Комдив получил выговор, командарму строго указали. Не пострадал по службе, как ни странно, только прапорщик – начальник столовой, если не считать партийного взыскания с занесением в учетную карточку. Впрочем, в те времена это было серьезным пятном на армейском мундире.

Он долго обивал пороги парткома полка и парткомиссии дивизии, добиваясь снятия взыскания, но все было тщетно. Слишком уж высок был «уровень» провинности. Последнюю попытку предпринял в июле 1991 г. А на излете августа после печально известного путча вдруг объявили о ликвидации парторганизаций в армии и прочих силовых структурах. Проблема решилась сама собой. Но и по сей день постаревший прапорщик убежден: в армии кашу маслом испортить – раз плюнуть…