Буквы после нас

От Шишкина все по привычке ждут нового романа, потому что когда-то он реформировал этот жанр. Но с 2011 года только рассказы и эссеистика, между которыми на самом деле нет четкой границы. Да и все тексты Шишкина взаимопроникаемы, но об этом ниже.

«Буква на снегу» – три ранее напечатанных в периодике эссе о творчестве Роберта Вальзера, Джеймса Джойса и Владимира Шарова. Они жили в разных странах в разное время и писали на разных языках, но оказались объединены схожей судьбой. Всех троих не вполне ценили при жизни и признали гениями после смерти (Шаров ушел совсем недавно, но вся его литературная история вписывается в этот же сюжет). Все трое – служители букв, не очень счастливые, не очень приспособленные к жизни в ее житейских, бытовых, проявлениях. «Судьба», «Смерть», «Слова» – вот ключевые точки этой книги.
Каждый из текстов по-своему исчерпывающий. В эссе про Вальзера и Джойса сказано все, что вам надо знать о писательской судьбе в самом драматичном ее проявлении. В эссе про Шарова описано русское сознание во всей его нелепой катастрофичности.
Название же для книги взято из концовки текста о Вальзере. «Мертвого писателя нашли дети на рождественской прогулке, его тело лежало на снегу, как буква нездешнего алфавита. Писатели становятся буквами, а буквы не знают смерти», – объясняет Шишкин. Но с буквами не все так просто.
Как этот сборник, делясь на три текста, есть тем не менее цельное произведение, так и все книги Шишкина объединяются в один метароман. На это намекал сам автор: «Конечно же, я пишу не романы, а один текст, в котором я пытаюсь ответить на одни и те же вопросы… В «Измаиле» для себя я отвечаю, что смерть – это враг. Или вернее так, что жизнь – это враг. Жизнь нужно брать как крепость… Потом в «Венерином волосе» ты понимаешь, что Россия – это маленький кусочек Божьего мира, а главный враг – это время. Царь Ирод – это время, которое пожирает своих детей… Сейчас в новом романе «Письмовник» на все эти вопросы ответы пришли уже совсем другие: смерть – это не враг. Это дар, это великое счастье. Особенно смерть близких людей, которых ты любишь. Дар, который помогает тебе понять, кто ты, зачем ты здесь, что задумано тобой, твоим появлением на свет».
Вооружившись этим признанием, я как-то предположил, что Шишкин наследует Гончарову, тоже понимавшему три своих романа на «о» как единый текст. Недаром именно Гончаров был выбран Шишкиным для «альтернативного учебника по русской литературе» – «Литературной матрицы». Но заканчивалось то эссе не по-гончаровски, а совершенно по-шишкински: «Перо писателя обладает привилегией даровать бессмертие… Поколения, проводившие часы за чтением о переживаниях и разочарованиях влюбленной Ольги, доброго и смешного Ильи, самодовольного Андрея, сгинули, исчезли, а Ольга все любит одного, а выходит замуж за другого… У лентяя и неудачника Обломова больше шансов преодолеть смерть, чем у пишущего и читающего эти строки».
Так вот, «Буква на снегу» видится горьким постскриптумом к шишкинскому метароману. Судьбы Вальзера, Джойса, Шарова бесприютны, драматичны. Иногда кажется, что в однозначно минорном шишкинском исполнении они еще бесприютнее, чем были на самом деле. Мрачный биограф лишь доводит до конца долгую – длиной в целое творчество – мысль: книги зажили своей жизнью, а авторы – своей, не очень длинной, и если перо писателя дарует бессмертие, то не ему самому. В эссе о Джойсе сказаны жестокие и, пожалуй, итоговые слова: «И самая великая книга не может взять автора с собой». Точка.
По этим текстам кочует образ книги-ковчега, приплывший из другого рассказа под названием «В лодке, нацарапанной на стене». Там упоминалась легенда об узнике, приговоренном к пожизненному заключению в камере-одиночке: «Он годами черенком тюремной ложки царапал на стене лодку. И вот однажды ему принесли, как обычно, воду, хлеб и баланду, но камера оказалась пустой, а стена чистой. Он сел в свою нацарапанную лодку и уплыл. Роман – это лодка. Нужно так оживить слова, чтобы лодка стала настоящей. Чтобы в нее можно было сесть и уплыть из этой жизни-одиночки туда, где нас всех любят и ждут». Теперь, в некрологе Шарову, лодка превратилась в корабль сектантов-бегунов, но итог мрачен: «Никакой сокровенной истины ни в каких словах нет, а корабль есть только один, огромный, без огней и команды, который всех нас одного за другим заберет с собой. Вот ты уже на борту».
Жизнь автора вне книги оборачивается нелепой драмой, а в итоге известно чем. Остаются буквы, но это никого не способно успокоить. Таков честный, трагический, неутешительный вывод, и положа руку на сердце я не каждому рекомендую это горькое чтение.
В «Букве на снегу» Шишкин не говорит своему читателю ничего нового. В «Букве на снегу» Шишкин говорит своему читателю все до конца.

Михаил Шишкин. Буква на снегу: три эссе. – М. : АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019.