«Буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь». Болдинская осень Александра Пушкина

Со школьных лет живут в нашей памяти слова «Болдинская осень» как представление о высочайшем творческом взлете Пушкина осенней порой 1830 года. «Болдинская осень»… Сквозь призму этих слов и вошло в наше сознание село Болдино (по-старинному – деревня Еболдино) скорее как отвлеченное понятие, чем уголок нижегородского края на границе с Мордовией…

В самом центре села расположен барский дом. Перед домом растет высокая лиственница. Дереву, как определили специалисты, уже более 150 лет, оно видело Пушкина… Существует предание о том, что поэт привез с Урала молоденькую лиственницу и посадил перед домом в 1833 году.

На белой стене прихожей выбито: Болдино. 1830. 1833. 1834.

В осенние месяцы этих лет и приезжал сюда Пушкин. Трижды побывал он в Болдине, и дважды посетило его здесь вдохновение…

Перед тем как спешно покинуть Москву, отправляясь в Болдино, Пушкин на прощание набросает несколько слов своей юной невесте; письмо – самое отчаянное, в котором он постарается оправдать свое бегство из Москвы размолвкой с будущей тещей, которая «решила расторгнуть их помолвку»:

«Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь».

А.С.Пушкин – Н.Н.Гончаровой 31 августа 1830 г.

Казалось бы, что еще надо: ведь согласие на брак было получено! Тем не менее со свадьбой с Натали пришлось ему повременить, чтобы все довершить достойно. Пришлось – чего давно уже не делал – писать отцу и скрепя сердце просить его помощи. Старый «маркиз» Сергей Львович не отказал: выделил сыну половину своего нижегородского имения в Болдине. Пришлось сделать и другое: переломить себя и съездить в калужское имение Гончаровых к дедушке Афанасию Николаевичу, вести разговор об имуществе Натали. Денег у дедушки – рубля не было, значит, и приданого у невесты никакого…

Так минуло лето 1830 года – в тревогах, в хлопотах, в невыносимых спорах с будущей тещей, после которых только и оставалось писать друзьям: «Ах, проклятая штука – счастье».

Когда прошел первый восторг, вновь глубокое раздумье охватило поэта. Не за себя – за нее он страшился. Согласитесь, что только влюбленный – по-настоящему самоотверженный в своей любви человек – мог написать такое письмо, какое он отправил не так давно Наталии Ивановне Гончаровой: «…станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой союз, более для нее равный, более блестящий, более достойный ее… Не станет ли она сожалеть?».

В первых числах сентября 1830 года он был уже в Болдине.

Здесь мало что напоминало Михайловское. Сердце щемило при виде деревень, в которых десятилетиями хозяйничали барские управляющие («русский маркиз» Сергей Львович за всю свою жизнь ни разу не удосужился заглянуть в свои нижегородские владения). Избы топились по-черному, концы села именовались Бунтовка, Самодуровка, и уже названия их приоткрывали печальную историю этих мест.

За три осенних месяца вынужденного одиночества Пушкин одарил мир, среди прочих своих поэтически шедевров, пятью лаконичными повестями в прозе, неувядаемыми образцами искусства новеллы. Большие листы бумаги сшиты в тетрадку, и на верхнем – написано: «Повести Белкина».

Среди этих пяти пушкинских новелл особое место (применительно к нашей теме) занимает одна – «Барышня-крестьянка». За несколько солнечных сентябрьских дней, конкретно 19-20 сентября 1830 года, поэт напишет повесть, которую мог сочинить только человек, который находился в спокойном, радостном состоянии духа. Повесть накануне своей женитьбы на Натали!

Да и само название ее – «Барышня-крестьянка». Но ведь как выдумано! Да разве встречается такое в жизни? Молодой барин ходит на свидания с крестьянкой, совсем не подозревая, что это барышня, а потом не узнает свою любимую… Что это: выдумка, шутка, насмешка?! Но Пушкин не собирается отвечать за правдоподобие и забавлять тем уездных барышень.

«…что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам».

Пушкин сам не мог объяснить, откуда вдруг возникло тогда оно, великое писательское озарение, и был очень взволнован невероятным, поистине золотым урожаем болдинской осени, о чем радостно извещал своего друга Плетнева, вернувшись в Москву:

«Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал… Хорошо? Еще не все (для тебя одного). Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаны также анонимно. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает».

Работая в Болдине, поэт придерживался строгого распорядка дня, сходного с режимом его лицейской жизни: подъем в 6 утра, отбой в 10 вечера – с регулярным питанием, чередованием умственных занятий и отдыха, обязательными трехразовыми прогулками. Привычки юности, как и привязанности, – самые стойкие. Правда, когда хорошо пишется, чтобы не вспугнуть вдохновения, он работает лежа в постели. В еде Пушкин был неприхотлив; со слов П.А.Вяземского, «лакомкой он не был», хотя имел любимые «блюда»: печеный картофель, яйца всмятку, моченые яблоки, варенья из крыжовника или смородины, а также моченую морошку…

Но что все же вдохновляло тогда его на написание новелл? Разлука с Натали, московской невестой, красивой и недоступной? Или чувственные воспоминания о прежних увлечениях? Наверное, самое сокровенное, самое волнительное и тревожное. Одесса и графиня Елизавета Воронцова, Тригорское и милая генеральша Анна Керн, Михайловское и крестьянская дочь, совсем юная Оленька Калашникова, внешне похожая на белолицую Натали, – в один миг предстали перед его глазами. Две женщины, графиня и крестьянка, такие разные, и два младенца, которым он был далеким отцом.

В этот раз Пушкин размышлял о своих личных делах. Отошли в прошлое страстное увлечение Воронцовой (у которой от поэта 13 марта 1825 года родилась дочь, названная при крещении Софьей), бурное чувство к Керн, которое он пережил в Тригорском. И только его деревенская любовь к крестьянке Оленьке, в бытность в Михайловском, придавала ему покой и забвение.

Какой же была она, Оленька Калашникова – «крестьянская любовь» Пушкина? К сожалению, портрета возлюбленной Пушкина не сохранилось. Словесных же описаний достаточно много. По воспоминаниям Ивана Пущина, Оленька была «очень хороша собой». Об этом мы узнаем из его «Записок», где он рассказывает о своей встрече в Михайловском с поэтом в 1825 году. В тот раз его особенно удивила и покорила та серьезная интонация, с которой Александр Сергеевич говорил о девушке. Много позднее об Оленьке стало подробно известно широкой публике из романа советского писателя И. Новикова «Пушкин в Михайловском», где приводится подробный портрет крестьянки: упоминается о «хорошенькой девушке с серыми глазами», которую отличает «стройная молодая фигура». У известного советского писателя К. Паустовского в его пьесе «Наш современник» фигурирует некая дворовая «застенчивая девушка с длинными тяжелыми русыми косами». В последней же публикации Л. Третьяковой «Золотая рыбка Ольги Калашниковой» рассказывается о «крестьянской любви» Пушкина, о которой целое поколение экскурсоводов предпочитало не распространяться. По мнению автора, исключительно стараниями няни рядом с поэтом появилась «пригожая девушка». Здесь приводятся шутливые строчки поэта о его романе с крестьянской девушкой Оленькой, как отрывок из письма его сестре из Михайловского глубокой осенью 1825 года:

Смеетесь вы, что девой бойкой

Пленен я, милой поломойкой.

«Крестьянский роман» Пушкина только в период михайловской ссылки продолжался по одним данным менее года, по другим – более полутора лет. Подобные барские забавы в то время были делом вполне обыкновенным. Долгими михайловскими вечерами Пушкин слушал не только сказки няни, его увлекала «свободная любовь» с красивой и молодой невольницей.

Тогда, в мае 1826 года, проницательный «русский маркиз» Сергей Львович, отец поэта, до которого дошли первые неясные слухи о крестьянском романе сына, отписал своему управляющему Михайле Калашникову в имение Болдино, разрешая приехать в Михайловское и забрать к себе всю семью: пусть едет и Оленька!

Письмо кн. П.А.Вяземскому от Пушкина по приезде в Москву передаст все та же сероглазая красавица-псковитянка Оленька (с просьбой позаботиться об их будущем малютке!):

«Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино (в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи). Милый мой, мне совестно, ей-богу, но тут уж не до совести».

Конец мая 1826 г.

Прощание с Оленькой получилось скомканным и очень коротким. Няня оставила их наедине. Поэт выглядел крайне растерянным. Девушка вдруг, припав к нему, зарыдала. А он вручил ей письмо и, целуя, просил, чтобы не забывала, была весела и здорова…

Конторский домик до середины ХIХ века располагался на берегу верхнего пруда, как раз напротив барского дома. Здесь, в вотчинной, или «крепостной» конторе Пушкиных, где были сосредоточены все хозяйственные дела по управлению имением, в левой ее части, по свидетельству современников, осенью 1834 года и останавливался Пушкин. А настоящим хозяином чувствовал себя в этом небольшом бревенчатом домике пушкинский приказчик Михайло Иванович Калашников, с конца 1820-х до середины 1830-х годов управляющий имением, беззастенчиво грабивший своих господ и разорявший крестьян. Именно на него жаловались болдинские мужики Пушкину, выразительно сообщая: «Мы, батюшка Александр Сергеевич, в великое разорение пришли».

Про проделки приказчика Михайло Ивановича Калашникова много знала покойная няня Пушкина, Арина Родионовна, но очень любила и жалела Оленьку и потому не хотела порочить ее отца.

Только в этот раз, осенью 1834 года, Пушкин наконец-то решится отставить от дел плута управляющего, все это время умело игравшего роль хранителя сердечной тайны молодого барина и своей дочери, и взвалит на свои плечи расстроенное болдинское хозяйство. Именно в эти дни поэт как никогда мечтает об уединенной и плодотворной жизни в деревне:

«Дай бог… плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно, когда лет 20 человек был независимым».

А покамест, первый раз посетив Болдино, молодой поэт с азартом первых впечатлений отпишет другу П.А.Плетневу 9 сентября 1830 года:

«Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю… Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. А невеста… язык и руки связывает».

В Болдино, в старом доме, где обитало несколько поколений «бояр старинных», поэту дышалось особенно легко. Естественно ощутить связь времен, вне новой знати («чем новее, тем знатней»), обратиться к важнейшей для него мысли – о том, как связана любовь к своему дому с почитанием прошлого, предков, истории, традиций:

Два чувства дивно близки нам –

В них обретает сердце пищу –

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Через два месяца от былой самоуверенности Пушкина не останется и следа – в свете только и будут судачить про расстроенную свадьбу (письмо от отца – тому подтверждение). Совсем другие нотки преобладают теперь в письме Пушкина к Натали от 18 ноября 1830 года: здесь уже очевиден страх потерять невесту – что, если она не желает ему более писать, что кроется за этим: обида, недоверие или в самом деле отказ… С мольбой Пушкин обращается к невесте: «Не выходите замуж за г-на Давыдова».

Поэт прорвется в Москву только 5 декабря 1830 года, накануне того дня, когда «в ознаменование тезоименитства государя императора» высочайшим повелением приказано будет наружное оцепление вокруг первопрестольной снять. А в Москве его ждет с вопросами неласковая невеста, и «теща озлобленная» («насилу с нею сладил»), и полицмейстер Миллер, который, едва Пушкин появится в городе и остановится в гостинице «Англия», тотчас учредит за ним «надлежащий надзор».

…И еще год спустя, осенью 1834 года, в последний раз приедет он в Болдино, в свой «родовой замок», как в шутку называл поэт свои лукояновские владения. Он будет ждать вдохновения, но оно в этот раз не расщедрится. Написана им будет только одна «Сказка о золотом петушке», острая сатирическая притча о царе-обманщике.