Борис НЕМЕНСКИЙ: Жить с включенной душой – это и есть моя профессия

Народный художник России, действительный член Российской академии художеств и Российской академии образования, профессор, лауреат Государственных премий СССР и РФ, Премии Президента Российской Федерации…Борис Неменский родился в Москве в 1922 году. Его художественный талант довольно рано стал очевиден для всех. Юношу приняли в Московское художественное училище памяти 1905 года сразу на третий курс. А через год началась война. В связи с эвакуацией семья переехала в Саратов. Осенью 1942-го Борис окончил Саратовское художественное училище и, как одаренный студент, получил право поступать в Суриковский институт, находившийся тогда в Средней Азии. Но он поехал не в глубь тыла, а в Москву. Отсюда солдат Неменский был направлен для прохождения службы в Студию военных художников имени Грекова. Здесь он оказался самым юным среди всех. В год юбилея, недавно Борису Михайловичу Неменскому исполнилось девяносто лет, на Поклонной горе открылась ретроспективная выставка. Фронтовые зарисовки солдата Неменского потрясают. Разоренная Вязьма, тщедушная фигурка девочки, изможденные лица стариков, горящий Берлин в мае сорок пятого… Такая правда пронзает. Недаром у полотен Неменского часто можно увидеть молодых парней, которые побывали в горячих точках. Его произведения хранятся в крупнейших музеях – Государственной Третьяковской галерее, Государственном Русском музее, в фондах музеев России и бывших советских республик, в коллекциях различных стран мира – Болгарии, Финляндии, Германии, Англии, Франции, Японии и других.

– Борис Михайлович, первой вашей картиной, получившей широкую известность, стала «Мать». Ее сразу приобрела Третьяковская галерея. Как точно заметил писатель Константин Симонов, «классиком Борис Неменский стал в двадцать два года, когда создал свою знаменитую картину «Мать». А вот самым спорным оказалось полотно «Это мы, Господи!», в первых вариантах – «Безымянная высота». Между ними полвека – целая эпоха. Изменилось ли за это время ваше ощущение войны?- Картины «Мать» и «Это мы, Господи!» действительно разделяет целая эпоха и в жизни страны, и в моей судьбе. То, что я переживал в юности, было гораздо наивнее, чище, радужнее. Осознание всей глубины трагедии войны пришло позже. Хотя у этих двух полотен исток один – фронтовые впечатления.«Мать» – ощущение молодого солдата, вдруг добравшегося после тяжелых фронтовых дорог до целого, неразрушенного жилья. Оказаться на несколько часов в тепле дома для солдата – великое счастье. Я переживал подобное не раз. Чужие матери стирали и сушили наши портянки, предварительно отругав нас за грязь, внесенную в избу. И эти простые мелочи трогали сердца. Ведь и моя мать точно так же обихаживала нашу компанию, когда после фронтовой командировки до прибытия в Монино (там располагалась студия имени Грекова) мы вваливались к нам в дом, скидывали завшивевшую одежду, пропаривали ее и мылись по очереди в тазу (ванны не было). Она так же жалостливо смотрела на нас, заснувших на полу. Для каждой из матерей мы были сыновьями, затерянными на фронтах войны. Мы из единой семьи! И это чувство в картине «Мать» очень важно для меня!Меня часто потом упрекали и коллеги, и искусствоведы, что я не использовал на холсте богатство цветовых нюансов, которое уже было освоено импрессионистами. Но замечательный автор Нина Дмитриева, написавшая первую книжку о моих картинах, точно определила, что содержанием картины «Мать» не могло быть наслаждение цветовыми нюансами, автор воспринял бы это как предательство сути. Действительно, суровый язык простых и ясных сочетаний мне был ближе. К тому же холст был написан между командировками на фронт. Жизнь была суровой, и это не могло не отразиться на полотне.В институт я поступил после войны и на третьем курсе написал «О далеких и близких». Для меня полной неожиданностью стало то, что картина была отмечена высокой наградой – Государственной премией. Ее я писал по впечатлениям, полученным на первом фронте, и тоже без использования находок импрессионистов. Хотя они мне были, естественно, известны. Но мое чутье художника всячески сопротивлялось модным новшествам. Да и картина «Это мы, Господи!» мучила многие годы меня вовсе не поисками колорита. Кто они, фашисты? Если они такие же люди, как мы, то откуда тогда виденные мною колодцы с детскими трупами?А поводом для рождения полотна стал давний эпизод, когда в январе сорок третьего по военным дорогам пробирался к Великим Лукам, где шли бои. (Нам, фронтовым художникам, дана была свобода индивидуального передвижения.) В пути оголодал и сел на пенек пожевать сухарь. Мела поземка. И вдруг я заметил, как подо мной зашевелилась рыжая трава. Откуда такая мягкая и податливая трава зимой? Оказалось, что сижу я на убитом немце. И припорошенная белым трава – его рыжие волосы. Перевернул еще не вмерзший в снег труп и увидел совсем мальчишеское лицо, чем-то даже похожее на мое. Меня просто пронзило током. Мне двадцать. Ему, наверное, столько же. Фашист? Виновник выжженных сел, разрушенных городов? Вопрос этот глубоко засел внутри, мучил всю войну и в мирное время не отпускал, бередил душу, ждал ответа… Хотя «боль души» и есть моя профессия.- Полотно «Это мы, Господи!» вызывает сложные чувства. Над ним вы работали более трех десятков лет, о чем говорит дата 1961-1995 годы. На огромном холсте – два солдата на теплой золотой земле в окружении свечек – весенних первоцветов мать-и-мачехи. Как велики и одновременно малы их тела на этой большой земле, уходящей в космическую высь! Кто они? Одинаковые перед вечностью жители Вселенной? Тогда почему в их руках оружие? Разве можно поверить, что автор картины – тот же самый художник, который реально и жестко показал лицо врага в своих ранних работах?- Конечно, меня долго «крыли» за пацифизм, за абстрактный гуманизм. Были жаркие дискуссии в Доме писателей (организатором выступил Константин Симонов – ярый защитник этого полотна), появилось много публикаций в газетах, журналах… Десять лет после этого мои работы не принимали на выставки, хотя я и был секретарем правления Союза художников. Вот такие последствия «диспута».А зритель картину принял. Он, зритель, почувствовал и молнию тел этих мальчишек, разметавших в ярости боя руки по весенней земле, и вечное торжество жизни… Мою боль он почувствовал – значит, все эти годы искал не зря.- Фронтовые рисунки и этюды, впервые собранные из разных музеев в залах на Поклонной горе, потрясают. Понимаешь, вот откуда глубина постижения сути человеческих характеров, которая позволила вам в дальнейшем так проникновенно отразить в полотнах и женские судьбы. Картина «Женщины моего поколения», созданная через тридцать лет после войны, – это и горечь одиночества, и неизбывное желание счастья, и надежды на лучшее будущее. Невозможно не задуматься о судьбе каждой из героинь.- Женщины моего поколения тоже боль моей души. Сколько моих ровесниц остались одинокими?! Они не успели выйти замуж, родить детей. Эти женщины, поднявшие страну из разрухи, остались невенчанными вдовами. И после «Безымянной высоты» вовсе не случайно я обратился к женским судьбам. Ведь это их женихи и мужья остались на тех самых высотах. Тема вдовьего трагического одиночества звучит и в квадриптихе (он находится в Музее Людвига в Ахене, в Германии). Один из четырех холстов я назвал «Утраты». И немецкие, и японские женщины одинаково плакали у этой картины (ее вариант есть и в Токио). Не только нас коснулась эта беда… Женщины моего поколения, безнадежно одинокие, сидят вокруг праздничного стола в День Победы. Этой трагической теме я посвятил годы. Параллельно рождались и светлые песни материнства («Мама», «Тишина»), и песни отцовских тревог, отцовской ответственности («Мир тревожен», «Отец и дочь», «И вечен путь»).- Нет, недаром к вашим многочисленным наградам прибавилась недавно Международная золотая медаль имени Л.Толстого. Так Российский детский фонд отмечает выдающихся защитников детства в любых сферах человеческой деятельности. В их числе Астрид Линдгрен, мать Тереза, Лео Бокерия и другие люди. Ваша деятельность по художественно-эстетическому воспитанию молодого поколения широко известна. Только что вышло в свет очередное издание «Педагогика искусства – видеть, ведать и творить». Вы утверждаете, что искусство в школе нельзя заменить никакими иными учебными предметами. В становлении личности каждого ребенка оно играет важную роль.- Несомненно! Школа должна ввести растущего человека в мир искусств, подготовить его к грамотному пользованию всеми его видами. Многие до сих пор не понимают, что музыку, живопись, архитектуру нельзя передать даже самыми талантливыми словами. Именно поэтому литература не может быть заменена литературоведением, пластическое искусство – искусствоведением, музыка – музыковедением. Учить не искусству, а искусством. Над этим работает коллектив нашего Центра непрерывного художественного образования.- Многие ваши творения побуждают задуматься о грустных реалиях нашего времени. Это и «Чужие жизни», и «Новое детство», и «Притча об инакомыслии». Последний цикл звучит как предостережение нам, он обнажает, чем чревато крушение идеалов, нравственности. Но язык притч требует от зрителя вдумчивого отношения, определенной культуры восприятия. И вы правы, такого зрителя надо воспитывать. А иначе…- Признаюсь, что одним из импульсов для рождения «Притчи» стала дискуссия, много лет назад разгоревшаяся на моей выставке у картины «Поиск истины». У художника есть преимущество перед актером – его не знают в лицо. Я стоял около своего холста и слушал яростный спор зрителей (прямо за грудки хватались!). Тогда ведь зрители на выставках еще не разучились размышлять о том, что сказано художником, а не о том, сколько это стоит. Более всего в споре досталось центральной фигуре картины. Ее истовость и бескомпромиссность вызвала ассоциации, о которых я даже не думал. Героя называли Дон Кихотом, упрекали, что именно такие борцы за истину видят только свою правду и потому часто становятся орудиями темных сил. Будучи «революционерами», они не терпят инакомыслящих и способствуют расправе над ними. Жаркие споры заставили меня крепко задуматься. А потом (это были уже перестроечные девяностые) я увидел в селе Борки под Великими Луками страшный костер. Подростки по указанию взрослых таскали из библиотеки школы стопки книг и с наслаждением бросали их в огонь. В те перестроечные годы это была марксистская литература. А в двадцатые так же самозабвенно жгли религиозные книги. В Европе во времена инквизиции предавали огню не только книги, но и людей… Опасны мыслящие иначе!«Притча об инакомыслии» – это раздумье обо всех нас. Сквозь века. И не случайно холст «Ханжи» центральный. Не случайно!- Борис Михайлович, а что вас, человека, жизнь и творчество которого пришлись на такие разные годы, больше всего тревожит сегодня?- Да многое! Жить с включенной душой, а иначе какой же ты художник, трудно. А сегодняшняя боль души… Вот, например, сейчас в Институте реалистического искусства проходит выставка Гелия Коржева «Библия глазами соцреализма». Я, правда, Коржева никогда соцреалистом не считал – просто интереснейший мастер «сурового реализма» конца ХХ века. Но когда я спросил студентов 3-го курса ВГИКа, у которых веду занятия, как они относятся к Коржеву, то услышал неожиданное: «А кто это такой?» Оказалось, что ни Попкова, ни Обросова, ни Жилинского, да и других интересных художников они тоже не знают. Слышали о двух-трех раскрученных, но даже в их музеях не бывали. Такой же грустный разговор случился и с группой учителей искусства. Как рассказывать им о своих творческих проблемах (а ведь просят), когда я, как художник, находился и нахожусь не в безвоздушном пространстве. Все мы по-своему выражали радости и тревоги своего времени. И делали это искренне. Вторая половина ХХ века в России богата самобытными и яркими творческими личностями – и в живописи, и в литературе, и в кино… Это был период взлета нашей культуры. Взлета, а не провала, как иногда это пытаются представить.