«Более других чтите гостя…»

Однажды во время путешествия по Абхазии довелось мне в сумерках спускаться с отрогов Бзыбского хребта. Смутно белев­шие тропинки переплетались между собой, и было неизвестно, ка­кая куда выведет. Я изрядно поплутал по предгорьям, пока не вы­брался на равнину к чайным плантациям. Тут, в селении Дурипш, жил абхазец Герзмава, с которым мы тепло и красиво однажды «посидели» в поезде.

Я бродил по горам, точно зная, где, под какой крышей закончатся мои скитания. Селение было погружено в сон. Ни огонька, ни искорки вокруг. Даже собаки притихли. Часа два попетляв по незнакомым улицам, я наконец решился спросить дорогу и заглянул в один из дворов. Хозяин молча выслушал меня и, ничего не сказав, вернулся в дом. Я не знал, как поступить.

Наконец решил, что нужно уйти и, вероятно, подыскать место для ночлега под кустом. Потянул рюкзак, и тут вернулся абхазец. «Так, что ты хочешь?» – спросил он, приглашая жестом присесть ря­дом с собой на скамью под хурмой. «Мне бы до Герзмавы до­браться», – промямлил я. Хозяин принялся расспрашивать: какой именно Герзмава мне нужен, где примерно живет, чем занимает­ся, кем я ему довожусь. Я безразлично отвечал, тоскливо думая, что этим досужим расспросам конца не будет. Я, конечно, был наслышан о традициях кавказского гостеприимства, но, наверное, этот случай особый, да и время слишком позднее, и вид у меня не совсем… гостевой.

Свой дом – своя крыша и своя крепость. Это и покой, и надежность, и своя воля. Но так не всегда и не везде. Не только света, что в окне своего дома. Покинув его, ты как бы обретаешь другой статус. И однажды на очередном ветреном жизненном перекрестке вдруг понимаешь, что он всегда с тобой. От рождения до…Нередко в поисках места для ночлега мне уже в сумерках приходилось располагаться возле заброшенных сельских погостов.

Соседство было тихим, мирным, душевным, располагало к философскому осмыслению пройденного и прожитого. Этому порой способствовали кладбищенские надписи. Запомнилась, скажем, такая на арке при входе на один из закарпатских погостов: «Загляни, прохожий, посети мой прах – я уже дома, а ты у гостях». Хоть и заманчиво звучит, подумалось мне, но это не тот случай, когда в гостях хорошо, а дома лучше, а как раз тот, когда лучшее враг хорошего. Желательно уж подольше задержаться в гостях.

В должной и полной ли мере осознаем мы свой гостевой статус? Даже если и осознаем, принимаем ли как руководство к действию, учитываем ли все его особенности, соблюдаем ли все ритуальные нюансы? Как постучать в чужую дверь (порой даже важно, как приблизиться к ней)? Как занести ногу над чужим порогом, как войти, куда и какой кинуть взгляд и какое первое слово произнести? Как потом вести себя, что тебе дозволено, что нет под чужой крышей? Как быть со своим уставом в чужом монастыре? Как и чем отблагодарить хозяев?

Странствия по чужим землям, где в шкуре гостя я пребывал постоянно, заставили меня задуматься над этими отнюдь не риторическими и весьма насущными вопросами. Именно в дороге, в гостях под разными крышами находились на них ответы. Гостевой статус путника, дорожного человека – его постоянная роль, которую он обязан знать назубок. И вести себя соответственно. Это запоминается и откладывается в памяти. Часто на всю жизнь…

Дорога ведет от ворот, к воротам наконец и приводит. Гора с горой не сойдутся, а человек с человеком, как и вода с водой, обязательно встретятся. Разные пути и проселки приводили к воротам. Среди них в старину были и гостинцы – дороги, которыми странствовали торговцы, чумаки, паломники, погорельцы, ремесленники, кобзари.

Позднее в славянских землях гостиной стали называть вообще и гостевание, и гостевые ритуалы, и подарки, и самих гостей. Долог путь, да изъездчив, круты горя, да забывчивы. Во все времена достойная встреча дорожного человека – свя­той долг для хозяина. В отличие от называемого приглашенного тяжелого гостя, к встрече с которым надо заранее готовиться, путник считался гостем легким. Дорожный человек лавки не засидит, кровати не заспит. В своем завещании детям князь киевский Владимир Мономах писал: «Более других чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простой, или знатный, или посол, если не можете дарами, то брашиной и питием…»

«Мужики, большая просьба не мусорить. Приятного отдыха. Хозяин Кузьмич». Такую наспех начертанную то ли углем, то ли сажей записку однажды я обнаружил в рыбацкой хижине на одном из плавневых островов. «Сделано для людей» – а эта надпись была вырезана ножом на бревне, которое было укреплено перед входом в просторный, добротный шалаш на другом плавневом островном пятачке. Рыбак рыбака, как и казак казака, видит издалека.

Гостеприимство нынешних запорожцев от их чубатых предков, обитавших в плавнях ниже Днепровских порогов запорожских казаков, гостеприимность была той извечной и крепкой земной основой, тем заведенным с дедов-прадедов порядком, на котором держалось бытие. «Сей обычай был у запорожцев не только к приятелям и знакомым, но и к посторонним людям, и наблюдали сию страннолюбия добродетель строго и неупустительно», – отмечали современники приветливость сечевиков. Разный бродячий люд попадал к казакам. Иные месяцами жили среди них. И никто не смел сказать гостю: «Ты даром казацкий хлеб ешь». Если же кто из сечевиков все же укорял чужака за гостевую дармовщинку, то его свои же и одергивали: «Ты, братец, видать, заказаковался, что так к гостям относишься».

В херсонской степи на каком-то бетонном обломке мне однажды встретилась такая надпись: «Будешь на земле, заходи». Я долго не мог понять ее смысл. Наконец дошло: под какой бы крышей ни оказался путник (будь он хоть пришельцем с другой планеты) среди этих выметенных ветрами таврических просторов, ему везде рады. Чтобы узнать, где своя крыша течет, нужно побывать под чужой.

Побывал я под разными крышами. И на севере диком, и в знойных тропиках, и в пустыне, и на вершинах гор. Естественно, побывал в качестве гостя. На всех широтах гостевой этикет разных народов очень органично вплетался в мою походную жизнь, постепенно становясь надежной связкой томительных будней. Я могу бесконечно вспоминать и рассказывать о том, под какой крышей и как я гостевал, где, кто и как меня встречал, чем угощали, что я чувствовал, вдруг обретая кров.

«Среди леса, среди гор путь лежит мой в Сальвадор». Такой вот стишок сложился, когда я колесил по дорогам этой гостеприимной латиноамериканской страны. В конце походного дня я отмечал в дневнике километраж и невольно загибал пальцы, подсчитывая выпитые кружки чая и арбузные ломти, которыми меня угощали придорожные торговцы. А еще это имена местных жителей, гостями которых довелось быть.

Футболист Фернандо, медсестра Каролина Ортега, учитель Эдгардо Ореяна, тортильерша Сония, паяц, он же по совместительству директор шапито Нельсон, рыбак Хуан, баллотирующийся в мэры приморского городишка бизнесмен Фрэнсис Зелая. Каждый походный день (в основном вечер и ночь), проведенный в роли гостя, – свои узелки на память, каждое имя – удивление, сюрприз, забавный случай, маленькое полезное для ума и души открытие, очередной сюжет в дорожную памятную копилку.

В доме Фернандо мне предоставили гамак на веранде, и, пока я в нем возлежал, до позднего вечера его семья закармливала меня местными деликатесами. Рыбак Хуан показал мне, как латать дыры в сетях. Тортильерша Сония снабдила таблетками от диареи. Оказавшись гостем бродячих артистов, я провел ночь в отдельном шатре. Время от времени я прерывал свою дрему под его пологом, чтобы лицезреть представление цирковой труппы, зрителями которого были жители окрестных селений. Пикап Фрэнсиса Зелая очень вовремя подхватил меня на перевале.

До превратившего землю и небо в сплошное грязное месиво тропического ливня мы успели добежать до арбузного ранчо депутата. Через пару часов потоп прекратился. Над пальмами, между колонн, поддерживающих свод веранды, повисла желтая луна. При ее свете мы пили чилийское вино, заедая его сыром и на скорую руку приготовленными сэндвичами. На широком черном блюде лежали свежие прохладные арбузные ломти. Я уже не считал их. Но до сих пор помню вкус ало-снежной мякоти. На следующее утро Фрэнсис подвез меня до границы с Гондурасом.

«Дайте воды попить, а то так есть хочется, что переночевать негде». Помните эту незамысловатую, с неприкрытой хитринкой просьбу дорожного человека? Что ж, напрашиваться в гости можно по-разному. Я, например, в дороге не упускаю случая (понятно – с дальним прицелом обретения крова) чем-нибудь услужить чужеземцу, подсобить ему, оказать посильную помощь.

Помню, в турецком Курдистане мы уже почти в сумерках остановились возле очередного кочевья. И первым делом, приметив суету хозяев в загоне, помогли Суату и Гюльзаре (так звали семейную пару) загнать барашков. Потом вместе с ними сели чаевничать. Так и остались на ночь. Младенческим крепким сном заснули на коврах под толстыми стегаными одеялами. После каждого подобного дорожного ночлега я как будто оставлял под гостеприимными кровлями частичку души, переполненную «кровным» добром.

В дороге ведь понятие дома, крыши над головой весьма условно. Путь, который ты прошел-проехал (преодолел!), становится в конце концов твоим путем, дом, где ты был гостем, где тебя приветили, становится твоим домом. На обочинах моих дорог много таких домов. И мне кажется, что в любой момент под любую крышу я всегда могу вернуться. Что я часто и делаю. Правда, теперь уже только в снах. Не знаю, но почему-то в последнее время чаще снятся именно они…

Как правило, даже предвидя радушный прием (а вдруг нет?), не стоит с ходу врываться в чужую жизнь, ломать ее стереотипы, проявлять категоричность, выкладывая свои просьбы, выпячивать исключительность своего положения. Нужно проявить терпение, такт, соблюсти некую церемониальность. Это классика гостевого этикета.

Бывают, правда, и исключения. К ним особенно часто приходится прибегать в дороге. Быстро приспособившись и привыкнув к своему высокому гостевому статусу, приближаясь к восточной чайхане, стойбищу кочевника, рыбацкому стану, сторожке путевого обходчика, зимовнику охотника, после традиционного приветствия прямо заявляю: «Можно я побуду вашим гостем?» Чтобы не казаться назойливым и не выглядеть попрошайкой, я обычно после традиционного обмена приветствиями (кстати, часто уже после этого по выражению лица хозяина можно судить о его настроении и намерениях) прибегаю к маленькой, простительной для путника хитрости.

Путешествуя по испаноязычной Южной Америке, из десятка расхожих слов, необходимых для общения, я выучил такое слово, как «кансадо», которым обозначаю мою усталость. Иногда, чтобы усилить эффект, добавляю такое обиходное испанское словечко, как «мучо» – «очень». Ну а чтобы совсем поверили в мое бедственное положение, смахиваю пот, в изнеможении приседаю (или даже падаю) на траву, прикрываю глаза и восклицаю: «Морир!»

Хозяева, конечно, в смертельный исход не верят, но, как правило, шутку и долю правды в ней достойно оценивают. Так я становлюсь их гостем. Однако не стоит приветливость принимать за радушие и полнейшее расположение к тебе, даже смертельно уставшему. Нужно постоянно помнить о своей путешественной гостевой роли и вести себя так, чтобы не обременять хозяев. Они должны чувствовать, что ваши «сапоги всегда готовы к походу». Перевел дыхание, отряхнул дорожную пыль, поблагодарил за хлеб-соль и доброе слово – и снова в путь!

В своем полном и безоговорочном праве хозяин в своем доме. А есть ли право у гостя? Как ему быть со своим уставом в чужих стенах? Если налегке и кратковременно, то, пожалуй, своеволие гостя понятно и вполне простительно. А вообще от разных обстоятельств это зависит. Имеет значение и время пребывания под чужой крышей, и состояние гостя, застигнутого непогодой, и его опыт общения с местным населением, и способность угадать настроение хозяев, и осторожность в проявлении своей самости, и даже умение свою волю выдать за желание вызвать любопытство хозяев, развеселить их.

…И память снова и снова возвращает меня к той глухой кавказской ночи и моей растерянности посреди чужого двора, который я, скорее всего, вынужден буду покинуть. Абхазец наконец поднялся и, кивнув в сторону дома, в двух окнах ко­торого горел свет, сказал: «Пойдем!» Почти приказал. Во вся­ком случае возражать я не решился.

Когда переступил порог просторной комнаты, то увидел: посредине квадратный стол, с углов которого прямыми складками спадала белая скатерть, на скатерти – кувшин с розовым вином, блюдо с помидорами и огур­цами, блюдо с мамалыгой, блюдо с хлебом, блюдо с вареным мя­сом, миски со сметаной, зеленью, аджикой. В это время раздался громкий мелодичный бой: невольно поднял взгляд – ровно час ночи. Еще около часа мы просидели за столом. А утром хозяин отвел меня к Герзмаве. Он жил в соседнем доме…

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора