“Бойся стать провокатором”

Еле успеваю впрыгнуть в маленький самолетик в Вашингтоне. Настоящий кузнечик – 16 мест. Полтора часа как по ухабистой дороге, и я в Кливленде, столице штата Огайо. Меня встречает Анна Круммел. Еще несколько лет назад она работала в Москве, в Институте психологии Академии наук, получила Фулбрайтовскую стипендию, приехала в Кент. Тут, познакомившись с процветающим торговцем недвижимостью, вышла за него замуж. Вроде бы все у нее хорошо: дом, семья, гражданство наконец получила, только академическая карьера не складывается: слишком чувствуются в ее образовании павловские подходы. Мы еще час едем на машине, потом ужинаем в каком-то придорожном ресторанчике, и наконец я оказываюсь в гостинице. Завтра мне подниматься в шесть утра. “Просплю, – уверен я. – Я даже дома не встаю в такую рань”.

Кент, Огайо

ROOSEVELT HIGH SCHOOL

В половине восьмого уже сижу на уроке, глаза закрываются, английский почти не воспринимаю. Брюс Дзеда насмешливо посматривает в мою сторону, понимая, что мне не до премудростей его “мировой истории”. Брюс тянется за какими-то таблицами, все из шкафа сыплется, круглолицый паренек насмешливо замечает: “Вам сноровки не хватает”. Брюс в ответ: “Ты прав”. Эта мгновенная перепалка меня и “разбудила”. Я увидел не учителя и ученика, двух равноправных партнеров. Американские учителя не слышали о российской педагогике сотрудничества. Для них общаться на равных с ребятами – норма, а не какая-то уникальная педагогическая концепция. Это обычная жизнь: постигать вместе какие-то вещи, помогать детям строить свой собственный мир, радоваться, что у каждого он свой, не похож на остальные. Они понимают, что столкновения мнений неизбежны, но роль их в том, чтобы научить подростков мирно существовать, и если не разделять, то принимать другую точку зрения.

Брюсу нравится учебник, по которому он работает. В каждой главе пять блоков. В первом – суть излагаемой темы. Потом приводятся факты, которые могут быть связаны с темой, а могут и нет. Задание простое: найти несоответствие. Третий блок – для так называемого “развития критического мышления”. Даются как бы ложные трактовки событий. Нужно предложить свою версию. В конце главы – исторические документы и отрывки из художественных произведений. Для учителя свой учебник. Там детальные поурочные планы, где все расписано: на чем сфокусировать внимание, что нужно самому прочитать дополнительно, какие вопросы и когда задавать. Такой учебник спасает новичков, дает им направление, ориентиры, вокруг которых можно строить собственную концепцию урока.

Брюс выбрал этот учебник не сразу, просмотрел добрых два десятка разных книг. Платил за них не сам – школа. Она покрывает расходы на образцы, необходимые педагогам, весь школьный комплект – для учеников и библиотеки – оплачивается из местного бюджета.

Дисциплина мало волнует Брюса, потому что проблем с дисциплиной в классе просто нет. “Завтра у нас тестирование”,- говорит он как бы между прочим. Класс вздыхает. “Хотите, расскажу, что будем делать?” Единогласное “да”. “Тридцать вопросов по Ренессансу и Реформации. Хорошо бы вспомнить предыдущую главу – там есть вещи, которые вам пригодятся. Кстати, вы как предпочитаете работать: каждый сам по себе или в паре?”. “В паре!” – кричит класс, только двое ярых индивидуалистов будут завтра сражаться с тестом в одиночку.

После первого урока все отправляются в актовый зал. В школу пришли аккредитованные в стране африканские послы. (В эти дни в местном университете проходила конференция по афро-американскому экономическому сотрудничеству). Горячо им пришлось, два часа отвечали на вопросы ребят. Скажем, вот на такой: “Все знают, что ложь – ваш инструмент. Вы лжете для удовольствия или в силу необходимости?” Рядом со мной сидели две девчушки: улыбались, смеялись вместе со всеми. С ними работала переводчица – с английского на язык… жестов. В школе несколько глухонемых детей, но занимаются они в обычных классах. Так же, как и дети с недостатками в умственном развитии. Кстати, эти дети часто становятся самыми активными членами различных клубов. Мне рассказывали о глухой девочке, которая посещала сразу четыре клуба, в том числе и танцевальный.

На воротах здесь не стоит охранник. Школьники не проходят сквозь металлический детектор, проверяющий, не несут ли они револьвер или финку. Никто не балуется наркотиками. Большинство собирается поступать в университеты, и все хотели бы посетить Россию и пожить в маленькой деревушке. Все уверены, что в Америке невозможен диктаторский режим, а Китай и Северная Корея представляют для западного мира большую опасность, чем Россия. Они знают, что жизнь может забросить их куда угодно. Но не страшатся перемен – школа учит их мобильности. Может быть, они знают хуже математику, физику, химию, чем их российские сверстники, но в окружающем мире и в том, как в него вписаться, они разбираются лучше наших ребят. Одним словом, это типичная школа в штате Огайо.

Акрон

KENMORE HIGH SCHOOL

Их было четверо, организаторов акции протеста против местного гинеколога. Они сделали чучело врача, повесив ему на грудь табличку “Убийца”, изготовили большой крест и манекен младенца, нарисовали несколько плакатов, указав на одном из них домашний адрес и телефон врача. Закончив все это, вышли на улицу, то есть… середину класса. И были остановлены вопросом Хелен Уилли: “Можно ли назвать доктора убийцей, если закон штата не запрещает аборты? И что делать, если какой-нибудь фанатик, узнав координаты врача, вознамерится убить его? Вы можете спровоцировать настоящее убийство своей акцией протеста, которая вполне законна, но вот способы ее проведения… Помните об этике”.

Это был урок в одиннадцатом классе по курсу “Американское правительство”. После перемены мы отправляемся с Хелен в суд, но это уже в другом классе.

В настоящей мантии появляется судья. Защита, обвинение, свидетели, присяжные. Дело простое. В лавку ворвался некто Джонсон, пригрозив ножом продавцу, набрал каких-то книжек, красок и, убегая, врезал случайному свидетелю. Проводится следственный эксперимент, вызываются дополнительные свидетели, журналисты строчат свои отчеты. Заседание закончится на следующем уроке, когда каждый из присяжных вынесет свой вердикт. К этому уроку они готовились неделю, у каждого была своя роль, каждый день кто-то подходил к Хелен с вопросом. “Знаете, почему им было интересно? Потому что каждый из них уже успел побывать хоть раз в полиции”. Хелен хорошо понимает, что, начни она просто рассказывать им о правосудии, ответственности, они ее и слушать не станут, а игра – это как бы реальная жизнь, в которой у них не только отрицательные роли. Хелен считает, что для многих ее учеников эти игры – последний шанс уберечься от преступления, последний порог. Ведь часто она единственная, кто говорит с ними о том, что их ждет, как они живут.

Учебником Хелен не пользуется. Она составляет сценарий урока, потом приходит в библиотеку и начинает искать источники, необходимые для реализации ее идеи. Никогда не говорит: прочитайте эту главу или параграф. Она дает им список разных учебников, уточняя, где какая точка зрения изложена. И те, кто и похулиганить не прочь, и пива выпить, и залезть в чужую машину, и подраться, – удивительно – приносят ей замечательные эссе. Жаль, что в жизни у них многое по-другому, чем на бумаге. Хелен знает, что ее выпускники не пойдут в университеты и колледжи. Может быть, поэтому она и стремится дать им опору: научить, что есть свобода и что есть ответственность.

Кливленд

ORANGE HIGH SCHOOL

Эд Бранхам, директор школы, весь седой. “Это за одно лето, – говорит он. – Еще в прошлом августе был черный, как смоль. Попробуй управлять таким монстром, как наша школа, если у тебя нет никакой власти”. “У директора никакой власти?” – удивляюсь я. “Так оно и есть,- говорит он на полном серьезе. – Моя главная задача – обеспечить жизнь (в отличие от многих американцев он не любит слово “функционирование”) этого здания и работу школы, за все остальное голова болит у школьного совета”. И все-таки Эд лукавит. Многое висит на нем. Взять новичков-преподавателей. Нанимает их вроде бы совет, а решать, стоит ли продлевать контракт, приходится Эду. В течение года он должен побывать на четырех уроках нового учителя с так называемой “обозревательской целью” и два раза с оценочной. Или взять методы преподавания. Каждый учитель волен выбирать их сам, точно так же, как и учебники. Поэтому здесь и существуют “многие школы в школе”, как говорит Эд. Его директорская роль сводится к тому, чтобы эти “школы” не мешали друг другу. Также его забота – новые курсы, особенно интегрированные. Самое большое удовольствие для директора – читать школьную газету. Где его еще могут так изощренно пропесочить? Как относится к предметам по граждановедению? “О, – улыбается он, – Америка сильна своими гражданами. А гражданин силен тогда, когда знает, что такое государство, власть, правительство, конституция. Знает, как реализовывать себя”.

Накануне прошли выборы в местные органы власти. Джим Лейн воспользовался этим на уроке в одиннадцатом классе, хотя тема была “Конгресс”. Кто голосовал? Когда получил регистрационную карточку? Что было в бюллетене? Поднял руку только один ученик. “А остальные? – удивился Джим. – Откуда такое безразличие? Мы что, зря долбим второй год этот курс?” Класс взбунтовался: “Какое безразличие? Нам еще нет восемнадцати лет”. Это первые пять минут. Потом посыпались вопросы по конгрессу. “Что нужно, чтобы стать сенатором США? Только миллионы?” Долго обсуждали, сошлись, что сенатор должен быть избран народом прямым голосованием. “Как выглядит типичный сенатор?” Оказалось: англосакс, мужчина, белый, протестант, юрист. “Какие привилегии есть у сенаторов?” Это было не домашнее задание. Так обсуждали новую тему. Джим потратил на нее минут пятнадцать. Остальные двадцать минут были отданы докладу одного из учеников по конституции. Он вышел с добрым десятком таблиц, схем, кипой учебников. Парня прерывали, просили уточнить, разьяснить, указать источник. Мальчишка отбивался что надо. Он споткнулся всего лишь раз, когда дотошные оппоненты назвали источник, которого он не нашел в школьной библиотеке, а они разыскали его через Интернет. Впрочем, и после доклада урок не закончился. Оставалось еще пять минут. Класс быстро разделился на две команды. Доску расчертили под обычные “крестики-нолики”. Джим задавал вопрос, а команда, успевшая ответить первой, ставила на доске свой знак. До звонка сыграли раз пять.

Я вдруг вспомнил слова Хелен Уилли: “И учитель, и ученики должны на уроке постоянно двигаться. Не только постигая новые вещи, проникая в глубину, открывая старое, но и просто физически – вставать, ходить, общаться”. Джим вначале сидел за столом, потом пересел на стол, затем оккупировал стул, забросив ноги на стол, ходил по классу – и никто не обращал внимания, что учитель нарушает “дисциплину”. Все работали, и никому не было никакого дела, кто как сидел…

Граждановедение в Огайо – образовательная область, которая называется “social studies”. Междисциплинарные курсы включают шесть основных блоков: “Американское наследие”, “Человек и общество”, “Мировое сотрудничество”, “Принятие решений и ресурсы”, “Демократические процессы”, “Гражданские права и ответственность”. В детском саду и первом-втором классах ребята постигают сущность таких сообществ, как семья, класс. В третьем-шестом выходят на понимание закономерностей штата, государства, мира. В 7-10-м изучают мировую историю и роль Соединенных Штатов в ней. В последних два школьных года знакомятся с деятельностью правительства и механизмом функционирования экономики. Цель всех этих занятий – помочь выпускнику стать частью сообщества, понять, что он может влиять на свое правительство, на принимаемые решения. Политики все чаще говорят: “Россия перестала для нас быть врагом, войны не предвидится. Давайте учиться любить соседей на своей улице”.

Американские педагоги предпочитают активные методы работы: ролевые игры, так называемые “симуляции”, дискуссии. Ребята, несмотря на известный американский индивидуализм, больше любят выполнять различные задания в малых группах, чем самостоятельно.

Что беспокоит учителей? Попытки некоторых родительских организаций навязать школам свою идеологию. Некая христианская ассоциация в сентябре напечатала в газете “Something Better News” образец письма, который советовала подписать родителям и отправить в школу. Потому что школы, мол, “существуют на наши налоги и родители должны контролировать образование детей, а не школы”. В письме требовалось категорически запретить любые психологические или психиатрические методы, которые могут оказывать влияние на поведенческие, эмоциональные характеристики личности или дают информацию об отношениях, привычках, взглядах, чертах характера, вере и чувствах группы или индивидуума. Никакого разьяснения ценностей, если используются моральные дилеммы. Никаких дискуссий о религиозных или моральных стандартах, а тем более ролевых игр. Никакого обсуждения вопросов жизни и смерти. В списке запретов также: социограммы, психодрамы, социодрамы, глобализм, единое мировое правительство, антинационализм. Табу на дискуссии и тестирование относительно межличностных отношений. Полностью исключается обсуждение взаимоотношений детей и родителей. Нельзя затрагивать на уроках сексуальность, добрачные половые отношения, аборты, контрацептивы, разводы, контроль над рождаемостью, роли мужчины и женщины, сексуальное поведение самого учащегося. И уж ни в коем случае нельзя пробуждать воображение ребят или использовать с ними технику прогнозирования. Запрещается теория эволюции и само собой – Дарвин. Нельзя интересоваться политической или религиозной принадлежностью учеников, ценностными ориентациями семьи. Вот такие требования. Джим Лейн сказал мне: “Если принимать эти требования, то надо отказываться от граждановедения”.

Петр ПОЛОЖЕВЕЦ

Москва – Огайо – Москва

Продолжение следует.