Без лжи и лицемерия

Из глубокой истории тянется к нам вопрос о влиянии политики на науку. Ответ на него существует, и он простой: политика, конечно же, влияет на науку, но и наука воздействует на политику. Там, где влияние науки выше, цивилизация развивается быстрее, ровнее, без революционных скачков. Но это не о России.

Располагая административным потенциалом, власть подвергает науку, в особенности общественную, постоянному политическому давлению и требует подчинения ее своим идеологическим целям. Педагогика, претендующая на самое святое – формирование будущих поколений, всегда находится в эпицентре политических страстей. Это подвергает испытанию ее научный статус, нередко трансформирует в идеологию и превращает образование в просвещение с присущими ему атрибутами политической пропаганды. Так наше ведомство именуется и сейчас – Министерство просвещения – с законодательно определенной формулой «образование – единый целенаправленный процесс воспитания и обучения» (ст. 2, п. 1), являясь наполовину учебным (обучение), наполовину идеологическим (воспитание) ведомством.

Подобное раздвоение идет со времен Октябрьской революции 1917 года и заложено ее вождем Владимиром Лениным. Выступая на I Всероссийском съезде по просвещению, он провозгласил лозунг: «Школа вне политики – это ложь и лицемерие». Подхватывая его мысль, Анатолий Луначарский тут же обрушивается на излюбленную позицию учительства и его передовых вождей, которые выступали за политическую нейтральность школы, аполитизм в педагогике. «Мысль была жалчайшая сама по себе, невежественно-обывательская», – резюмирует нарком просвещения. Так образование было включено в структуру идеологических инструментов власти, а педагогика стала «наукой о воспитании».

Луначарский вспоминает об одной из беглых встреч с Лениным в коридоре Смольного, когда тот откровенно признался: «Не могу сказать, чтобы у меня была какая-нибудь совершенно продуманная система мыслей относительно первых шагов революции в просвещенском деле». Поэтому, когда самый близкий к новой власти теоретик советской педагогики Альберт Пинкевич довольно неосторожно заметил: «Ленин не дал ни одного сочинения, посвященного педагогической теории», он не ошибался. Пинкевич еще не знал, что дотошные библиографы только что сделали великое открытие – нашли рукопись неоконченной статьи Ленина «О смешении политики с педагогикой», написанной в 1905 году, и готовили ее к публикации.

Текст статьи, оборванной Лениным на третьей странице, содержит несколько фрагментов, посвященных педагогике, но не в образовании, а в политике. Понять такое можно, если учесть, что поводом для статьи послужила публикация в газете «Искра» о неудачах первомайских демонстраций 1905 года в России. Ленин в ней даже не касается образования, он пишет о «великих целях рабочего движения», необходимости вести «марксистскую работу». Вряд ли эту статью заметили бы, тем более теоретики педагогики, если бы ее автор не стал вождем революции, а затем и страны, с неограниченной властью, переходящей в форму, названную позднее культом личности. Любую его статью, даже незавершенную, рукописи и черновики стали разбирать на цитаты и лозунги, придавая им высший и непреходящий смысл.

Объявив себя теоретическим наследником Карла Маркса, Ленин строго выводил свои взгляды из положений великого предшественника. Верность трудам немецкого мыслителя была беспредельной, восприятие его идей – абсолютным. Современники, возможно, с юмором, а возможно, с угодливостью замечали, что даже смех Ленина – «марксистский смех». Из совокупности его трудов родилось учение марксизма-ленинизма, объявленное как окончательная теория, за пределами которой уже нет развития науки, есть одна следующая ей практика. Даже попытка Иосифа Сталина, унаследовавшего после Ленина власть, пристроиться к сонму мировых мыслителей была отвергнута. Давид Рязанов, профессиональный революционер, а впоследствии руководитель Института Маркса и Энгельса, однажды прямо и по-дружески сказал Генеральному секретарю ВКП(б) Сталину: «Брось, Коба, не ставь себя в глупое положение. Все прекрасно знают, что теория не твоя сильная сторона». Он немного не рассчитал свои силы: в декабре 1930 года, когда начались репрессии против обществоведов, Сталин напомнил: «Не забудьте Рязанова». Исполнители не забыли – в 1937 году Рязанова расстреляли.

Надо ли после этого пояснять, почему в условиях тоталитарного режима любое слово вождя приобретает сакральный смысл и почему вытащенная из заброшенных архивов неоконченная ленинская статья приобрела статус политической установки для образования. Ведь в ее заголовке педагогика смешана с политикой, а это резко повышало ее актуальность.

«В политической деятельности социал-демократической партии всегда есть и будет известный элемент педагогики» – эту мысль Ленин в статье повторяет дважды. Обслуживающая новую власть научная элита быстро вывела из этого формулу «педагогика – партийная наука» (Пинкевич), открыла «закон соответствия школы определенному общественному строю» (Блонский) и определила статус «учителя как представителя государственной власти» (Крупская).

Далее Ленин пишет о необходимости «обучения наименее затронутых и нашей наукой, и наукой жизни наемных рабочих», «терпеливо поднимать их до социал-демократического сознания». Если предположить, что под термином «наука жизни» он имел в виду педагогику, то такое можно понять как втягивание образования в идеологию одной из многих существовавших в то время партий – Российской социал-демократической рабочей партии. В 1905 году, когда писалась статья, политический спектр России уже начал расцветать, ведущими партиями были кадеты, эсеры, меньшевики, анархисты. Ни одна из них, кроме партии Ленина, не ставила своей задачей подчинение образования своим политическим целям.

Последний из имеющих отношение к образованию фрагментов статьи Ленина лучше привести дословно: «У нас часто забывают теперь, что социал-демократ, который задачи политики стал бы сводить к педагогике, тоже – хотя по другой причине – перестал бы быть социал-демократом. Кто вздумал бы из этой «педагогики» сделать особый лозунг, противопоставлять ее «политике», строить на этом противопоставлении особое направление, апеллировать к массе во имя этого лозунга против «политиков» социал-демократии, тот сразу и неизбежно опустился бы до демагогии». Разобраться с такой цитатой, как и вообще продираться сквозь ленинские тексты, сложно, но попробуем.

Во-первых, улавливается противоречие – автор заявляет о несводимости политики к педагогике, хотя ранее дважды утверждал: в «политической деятельности всегда есть элемент педагогики». Это не критика автора статьи. Рукопись-то была черновая и, видимо, еще не редактированная, творческие люди такие черновики нередко в досаде рвут и пишут заново. Но есть в приведенном фрагменте и явное, которое можно понять так: кто противопоставляет педагогику политике, тот демагог. Так его мысль поняли и подхватили создатели педагогики марксизма-ленинизма, а Алексей Калашников, министр просвещения времен Сталина, оформил ее кратко и внятно: «Педагогика есть часть политики».

Строго говоря, никакая наука как система объективных знаний о действительности не может быть частью политики, потому что политика всегда субъективна и преходяща. Нет ни одной страны, где не шла бы политическая борьба различных идеологий и ее носителей – политических партий. Пристраиваясь к политике очередной правящей партии, педагогика перестает быть наукой. Науки с приставкой «партийная» или «политическая» не бывает, не может быть политической химии или биологии, также как политической истории или партийной педагогики. Исключение составляет политология, предметом которой является исследование именно политических отношений, но и она мигрирует в сторону обществознания.

Помимо неоконченной статьи «О смешении политики с педагогикой» в 55‑томном собрании сочинений Ленина можно найти немало его частных обращений к теме образования и воспитания. Некоторые из них, например речь «Задачи союзов молодежи» на Всероссийском съезде РКСМ, становились политическим манифестом, с которым сверялись теория и практика воспитания. Но отнести что-либо из его трудов к научной педагогике было бы неверно, все они носят общефилософский, чаще – политизированный характер, мотивируя переход школы из обучающего в идеологический институт. Трудно понять также, о чем говорит многоточие, которым завершается рукопись статьи Ленина. То ли за этим неоконченная мысль, то ли попадание автора в логический тупик при «смешении политики с педагогикой».

Вновь сошлемся на неосмотрительную для того времени оценку теоретика ранней советской педагогики профессора Пинкевича: «Ленин не был писателем-педагогом». Возникает вопрос, кому же тогда обязана педагогика марксизма-ленинизма своим названием? Ответ на него трудный, но исторически неотвратимый.

Отцами-основателями советской педагогики были ученые, предавшие научные принципы. Многие, но не все, удобно встраивались во власть, отказывались от научной объективности и прилаживали педагогику к текущей политической конъюнктуре. С высоты нашего времени говорить об этом легко, сложнее понять гнетущие условия, в которых им пришлось творить. Эпоха обожествления вождей, наделения их нечеловеческими чертами, вынужденная подмена научных положений цитатами из их речей – так создавалась педагогика марксизма-ленинизма.

Их стараниями с не оконченной Лениным рукописи «О смешении политики с педагогикой», более 20 лет пролежавшей в безвестности, стряхнули пыль и опубликовали. Когда ее читаешь, невольно думаешь: уж лучше бы и не находили. И жалеешь о том, что «рукописи не горят».

Игорь СМИРНОВ, доктор философских наук, член-корреспондент РАО