Бермудский треугольник. Дети не защищены собственным опытом от романов своих родителей

Любовный треугольник… Сколько детских душ (о взрослых и не говорю) изранено о его острые углы! Говорят, любовь всегда права. Все имеют на нее право в одинаковой мере. Значит, и дети тоже. Но в том-то и дело, что права на нее (любовь) у всех одинаковые, а вот возможности любить и быть любимым разные.В Бермудском треугольнике взрослых гибнут детские мечты о счастье.

Сладкий папаОдин мальчишка любил кино и папу. Точнее, кино обожал и был всеяден в этом обожании, а отца боготворил. Была еще и мама, целовавшая мальчишку на ночь и утром перед тем, как он окончательно проснулся, вынырнув из счастливых детских грез. Маму мальчишка не то что обожал – он ею дышал. Она была его вторым сердцем. Его солнцем в окне его детства.Мама провожала папу на работу. А ждать его начинала уже чуть ли не с полудня. Всегда подтянутая, свежая, праздничная даже в серые дождливые будни. Аппетитно урчал под крышкой высокой тефлоновой сковороды ужин. Мама старалась не повторяться даже в гастрономической малости, чтобы удивить папу. Папа все чаще задерживался после работы, но приходил не уставшим и раздраженным, как это часто бывает в других семьях, а умиротворенным. И довольным. «Дорабатываем проект, малыш, – говорил он маме. – Остались пустяки…» Он целовал в коридоре маму (казалось, та просто умирала от счастья в такие минуты, приподнявшись на цыпочках), трепал по голове свободной рукой сына, с шутками-прибаутками раздевался, напевая, мылся… Мама и сын не ужинали без папы. Мама вообще не прикасалась к еде, а сын, если уж очень задерживался отец, все-таки перехватывал бутербродик-другой, очень стыдясь своей минутной неверности семейной традиции.Мальчик, напомним, очень любил кино, причем не по телевизору, а в кинотеатре. Наверное, он мечтал стать известным кинокритиком. Или оператором, каскадером, сценаристом… Но не актером, хотя многие мальчишки и девчонки хотели.Как-то в пятницу мама занялась готовкой особенного ужина, и, чтобы не мешать ей, мальчик пошел в кино. Кино было про любовь, мальчику понравился и сюжет, и главная героиня – ее играла Фанни Ардан. Зрителей выпускала узкая дверь фойе, они чуть жмурились, выходя из зала на свет. Мальчик спешил домой, чтобы не опоздать на праздничный ужин. И тут он услышал знакомый голос: «Мне пора, малыш. Сегодня годовщина нашей свадьбы со шваброй. Надо быть…» Папа так и сказал – со шваброй. Прощаясь, он наклонился и поцеловал в губы хрупкую, ростом с маму блондинку. Блондинка, совсем как мама, прикрыла глаза и тоже приподнялась на цыпочки, чтобы папе было удобнее…В тот вечер у мальчишки кончилось детство.Чужая раскладушкаПавлик устал лежать на правом боку, ему хочется лечь на спину и вытянуть ноги. Он так любит засыпать – лежа на спине, положив руки под голову. Но при малейшем движении раскладушка начинает скрипеть. Он боится разбудить маленьких Антона и Марину – им рано вставать в садик. Павлуше можно позже. Но он вскочит вместе с ними, как только тетя Оля придет будить своих детей. Не будет же он лежать и притворяться, что спит, когда все уже встали…Он не шелохнется, хотя бок затек, оттого что неудобно лежать. Павлик, возможно, устал даже не столько от того, что ему неудобно, сколько от боязни, как бы не заскрипеть старой раскладушкой.Дверь закрыта неплотно, и в просвет видно, как на кухне жестикулирует дядя Миша, что-то объясняет тете Оле. Слов не разберешь, так как работает телевизор, хотя его и не видно. Но Павлик слышит, что сейчас начнется его любимый телесериал.Павлику хочется соскочить с противной раскладушки и убежать к телевизору. Дома он никогда не ложился спать так рано, всегда смотрел «телик» до одиннадцати с лишним… Но здесь не дома. Тетя Оля уложила своих Антошку и Марину в девять. И он потянулся спать, хотя насильно его не укладывали. Просто неудобно торчать одному в чужой квартире среди взрослых. За стенкой квартира Павлика. Пустая. Хоть и стыдно признаться, но он боится оставаться ночью один, а поэтому сейчас вынужденно живет у соседки тети Оли. Она добрая. Но у соседей – это не дома.Папа Павлика часто бывает в командировках. К его отъездам Павел привык. Но в последнее время и мама стала много ездить. Как только уезжает папа, собирается и мама… Дядя Миша и тетя Оля ушли из кухни. Минутку помолчали, но не могут остыть от разговора, начатого на кухне. Дядя Миша говорит шепотом, но слышно, сколько металла в его голосе.- Гришке надо брать Павла себе – и баста! А эта дрянь пусть выметается!- Тише… – успокаивает его тетя Оля. – Павлуша услышит…- Да спит он давно! – рубит дядя Гриша. – Только приедет, на порог ее не пущу, так и знай. И не проси… – Неудобно, Гриша, – шепчет тетя Оля. – Мы же подруги. Она полюбила, понимаешь?! По-лю-би-ла! Такое раз в жизни бывает. Каждый имеет право на счастье… В это время на экране стреляют, сериал в самом разгаре. Дядя Гриша бежит на кухню за сигаретой, громко хлопая дверью. «Полюбила, – вспоминает Павлик обрывки разговора. – Кого полюбила мама? Она всегда любила его, Павлика, и папу. Во всяком случае, так казалось. Они никогда не ссорились. Даже никогда не разговаривали так, как сейчас тетя Оля и дядя Гриша…»Нет, теперь ему не уснуть. «Каждый имеет право на счастье», – звучит в голове голос тети Оли.Каждый!И значит, Павлик тоже? Но почему же ему приходится спать на чужой раскладушке?Железная дверьКак странно – Вика в гостях у собственного папы. Папа предлагает гостям стулья. Не предлагает только Вике и маме. В гостиной стоит высокая напольная ваза. Висят на стенах детские Викины рисунки. На журнальном столике в рамке – ее фотография. Ваза – из прошлой их жизни, когда все были вместе: папа, мама, Вика, бабушка и дедушка. Теперь папа живет отдельно – в квартире, которую купил для Вики и мамы дедушка. Но переезд в новую квартиру совпал с разводом родителей. Первым сориентировался папа: он въехал в квартиру, перевез в квартиру все, что было можно, поставил тяжелую железную дверь… Вика и мама живут там, где жили, – у бабушки с дедушкой.«Раз папа развесил мои рисунки на стенах прихожей, раз моя фотография стоит у него на столе, значит, он все-таки меня любит, – думает Вика. – Но как же он так любит меня, – думает Вика, – что вывез из прежней квартиры всю мебель и посуду. Даже бабушкино кресло-качалку прихватил, дедушкины шахматы и мамины тапочки…» Вика вдруг понимает, что рисунки, развешанные на стенах, и фотография в рамке на журнальном столике – это для строгой тети и ее молодой помощницы, которым и предложены стулья, этих непрошеных, незваных гостей с леденящей душу профессией – судебный исполнитель.- Так, так… – говорит судебный исполнитель. – Все вещи будем описывать и составлять протокол. Женщина неопределенно обводит рукой квартиру. Папа протягивает судебным исполнителям листок:- Вот список вещей, которые я приобрел уже после развода. Под ним подписи свидетелей – директора магазина, продавца, родственников… И соседей…Папа даже не смотрит на Вику. А мама удивительно спокойна. И, кажется, вот-вот рассмеется – так комично, не к месту выглядит папа со своим списком, в пестрых коротких пляжных шортах с изображенными на них попугаями, кокосами и пальмами… Мама улыбается чему-то своему и уходит в глубину коридора.Список вещей, «приобретенных после развода», дрожит в папиных пальцах. Один из них – средний – окольцован большим золотым перстнем. – Не надо ничего описывать, – говорит мама. – Не надо…- Но такой порядок, – возражает ей строгая судебный исполнитель.- Не надо! – решительно заявляет мама. И, обращаясь к Вике, добавляет: – Дочь, забери свои рисунки. Им здесь не место…