Белый, желавший стать «красным»

Сегодня мы по крупицам собираем нашу историю, каждое возвращенное из забвения имя дорого. В этом году исполнилось 85 лет со дня смерти Андрея Белого (Бориса Бугаева), которого в опубликованном некрологе Пастернак и Пильняк трижды назвали гением. Дата незаметная, но в будущем году 140‑летие со дня рождения писателя, несомненно, будет отмечаться. Андрей Белый – одна из ключевых фигур Серебряного века в России, человек, создавший в своих произведениях и цикле мемуаров живой образ времени, полного потрясений, а также показавший литературное движение, в котором он был заметным участником как «большой русский поэт» (определение Марины Цветаевой), оригинальный прозаик, литературовед и критик, теоретик символизма и стиховедения, наконец философ.

При советской власти Белого печатали мало, однако трилогия мемуаров, оцененная как политически враждебная, все же была издана: «На рубеже двух столетий» (1930), «Начало века» (1933), «Между двух революций» (1934). Возможно, потому, что автор показал, что со студенческих лет пытался стать «красным» и симпатизировал революции.

Впоследствии Андрей Белый был вычеркнут из списков – его не издавали, не изучали. Декадент. В перестройку словно прорвало. Практически все переиздано и продолжает переиздаваться, можно найти все – сборники стихов, романы, мемуары, критику, статьи, лекции, переписку, включая письма к матери, вышло немало книг о нем. В 2000 году в Москве открыт мемориальный музей Андрея Белого в доме, где писатель прожил первые двадцать шесть лет жизни.

Разговор пойдет не о биографии писателя и не о его творчестве. Учитель, любознательный ученик найдут все, что потребуется. Лично меня интересует прежде всего отношение русской интеллигенции к революции, о чем много сказано Андреем Белым.

В моей библиотеке кроме романа «Петербург» последний том из его мемуаров – «Между двух революций» (Москва, 1990). Перечитываю по-новому, переосмысливаю, все-таки прошло 100 лет после Октябрьской революции, и мы сегодня воспринимаем ее не так, как вчера. Во-первых, мемуары – это история, культурная и бытовая дореволюционная жизнь. Во-вторых, это проза, насыщенная, образная, как ее назвали – орнаментальная. Проза Белого магическая, его перо – это кисть художника. Живописные пейзажи, даже краткие, символичны и эмоциональны: «Стоял над Москвой-рекой; закат – злой, золотой леопард – укусил сердце; оно заныло». Живые, полнокровные портреты: Блок, Брюсов, Гумилев, Вячеслав Иванов, Мережковский и Гиппиус, Ремизов, Сологуб, Зайцев, Мейерхольд, Комиссаржевская, Бердяев, Булгаков, Александр Бенуа, Бакст, Серов, Гершензон, десятки других имен Серебряного века, а рядом с ними отчетливо вырисовывается и эксцентричная фигура автора.

Белый изображает человека без прикрас, порой превращая портрет в шарж, при этом без церемоний заглядывает в душу и выводит его на чистую воду. Вот отзыв о Владиславе Ходасевиче: «Всем импонировал Ходасевич: умом, вкусом, критическою остротой, источающей уксус и желчь… Он умел поразить прямотою, с которой вас уличал, проплетая журенья свои утонченнейшей лестью… кто бы мог подумать, что это – прием: войти в душу ко всякому; он и входил во все души, в них располагался с комфортом; в них гадил».

Ходасевич в долгу не остался и в своем знаменитом «Некрополе» дал нелицеприятный портрет Белого, впрочем, с большим пиететом и глубоким уважением к его таланту.

Консервативная интеллигенция не принимала революции. Борис Бугаев рос в семье известного профессора: «С четырех лет я разбираюсь в гуле имен вокруг меня: Дарвин, Геккель, Спенсер, Милль, Кант, Шопенгауэр, Вагнер, Вирхов, Гельмгольц, Лагранж, Пуанкаре, Коперник и т. д. Не было одного имени – Маркс… Мой отец кроме тонкого знания математической литературы был очень философски начитан; изучил Канта, Лейбница, Спинозу, Локка, Юма, Милля, Спенсера, Гегеля… но никогда им не были произнесены имена: Маркс, Энгельс» («Начало века»).

В молодости студент Московского университета Борис Бугаев активно участвует в студенческих волнениях, сочувствует революции. Не чужд бунтарства, ненавидит «прогнивший строй», разложившееся дворянство: «Уничтожить бы дворянские гнезда»… Жаждет революционных потрясений, не скрывая такого злорадства, что от его строк мороз по коже: «Взбунтовавшийся броненосец «Потемкин» ушел из Одессы в Румынию; ненависть к «гнездам», к традициям переплелась с ненавистью к режиму. «Ага, – думал я, – началось: навести бы орудия на все Одессы, столицы, усадьбы; и жарить гранатами!»
Бугаев с энтузиазмом участвует в революционных событиях 1905 года. Но очень быстро приходит отрезвление: «Мы видели себя теоретиками и вождями, а нам предлагалось идти в рядах… Теоретики – да; практики – нет». Проницательный Жан Жорес, лидер французских социалистов, с которым Белый много общался в Париже, русскую революцию считал неудавшейся, в сочувствии интеллигенции к экспроприации видел незрелость и шаткость, а жертвенность бомбометателей называл истерикой слабости. Проанализировав рефлексивную роль интеллигенции в революции, Белый приходит к выводу, что «левое устремление – в лучшем случае – шарлатанство, а в худшем – провокация».

Эти «шатания» интеллигенции отметил впоследствии русский мыслитель Иван Солоневич (1891‑1953): «Русская интеллигенция, десятилетиями готовившая революцию и десятилетиями несшая кровавые жертвы на алтарь этой революции – жертвы, и чужими жизнями, но и своими собственными – эта интеллигенция изменила революции и пошла в армии Деникина и Колчака, в восстания Кронштадта и Тамбова, в эмиграцию и подвал».

Андрей Белый «белым» не стал. Безбытный (его слово) и бесприютный, он выбрал отчасти эмиграцию, отчасти подвал. Он трижды покидал Россию, но жить без Родины не мог, поэтому каждый раз возвращался. Многое объясняют горькие строки его стихотворения «Из окна вагона» (из цикла «Россия»):

Мать-Россия! Тебе мои песни,
О немая, суровая мать!
Здесь и глуше мне дай и безвестней
Непутевую жизнь отрыдать.

Нелицеприятно характеризуя русскую интеллигенцию, Андрей Белый не щадит и просвещенную Европу. Совершив путешествие по Северной Африке и Ближнему Востоку, Белый увидел изнанку колонизации: она открылась ему как паразитизм: «Европейцы всюду предстояли как угнетатели, исказители и развратители мира». В Тунисе он наблюдал, как французы обирают местное население: «Разорение, пьянство, разврат разъедают жизнь берберов; все идет от французов», при этом они презирают и ненавидят туземцев.

По его словам, в путешествии инстинктивно стал сторониться большинства европейцев. «Боже, до чего мертвы иностранцы, – писал он из Иерусалима, – ни одного умного слова, ни одного подлинного порыва. Деньги, деньги, деньги, деньги и холодный расчет… Культуру Европы придумали русские; на западе есть цивилизации; западной культуры в нашем смысле слова нет».

Андрей Белый с изумлением обнаружил, что европейская Франция – малый отросток гигантского тела, лежащего в Африке, имея в виду ее колонии. Он понял, что противостояние Запада и Востока продолжится и в будущем. Вот еще одна цитата – предсказание Белого, граничащее с пророчеством: «Я боюсь – будет час; кровь с огромною силой прильет к голове организма французской Европы, – кровь черная: миллионами негров, мулатов вдруг хлынет в Париж, Марсель, Гавр, Лион, – Африка, так, что жилы страны разорвутся, под мощным напором; и европейскую Францию быстро постигнет удар…»
Воспоминания Андрея Белого сегодня более читаемы, чем его романы, они дают много пищи для размышлений, привлекают богатством содержания. В них картина культурной жизни России в начале ХХ века, ученая и художественная интеллигенция, университетская среда, события и умонастроения той поры. Крупные имена, оставившие след в культуре, фигура самого автора, выразившего свое время и после забвения утвердившегося в нашей современности. Белого упрекали в самолюбовании, «человеческой слабости», но всегда признавали его художественную силу. Без книг Андрея Белого невозможно представить себе историю русской литературы Серебряного века, возникшего и угасшего на переломном рубеже истории.