Белый свет. Подолгу странствуя, я однажды понял, какие законы лежат в основе городского бытия

Родился и вырос я в Городе – с детских лет асфальтово-стеклянный мир был моей основной средой обитания. И чувствовал я себя в ней… другой просто не представлял. Позже, подолгу странствуя по необжитым диким землям и наблюдая, сравнивая, переживая и постигая, все сильнее стал ощущать потребность в общении с миром облаков, скал, родников, трав, деревьев, зверей и птиц. Причем потребность насущную – на каждый день. Но… продолжал жить в Городе, в котором часто из-за плотных заводских дымов не видно было, как встает и садится солнце. Однако мне повезло. Посредине Реки, по берегам которой вольготно и властно раскинулся Город, высился древний Остров. «Прекрасный, гористый, веселый остров» – так отзывались о нем путешественники.

Благодаря островному расположению его земля сумела сохранить себя, сберечь свои уникальные ландшафты почти в первозданном виде. Нет сомнения, что деревья, травы, камни, облака, птицы и звери на Острове (как, впрочем, и везде) живут по своим природным законам. Однако, бродя по островным тропинкам, я однажды понял, что эти же законы лежат в основе и моего (нашего!) городского бытия, что островная природа – такая, какая есть! – это в конечном счете всегда и во всем мы сами со всеми кажущимися далекими от нее мыслями и ощущениями. Нам бы познать эти законы, понять, что цвета островных трав, камней и вод, краски времен года – это есть и наш белый свет, который в окнах наших городских квартир, и дворцов, и хижин. У Города и тех, кто его населяет, ответы на многие вопросы не задерживаются. Но почему-то вопросы возникают вновь и вновь. Я все чаще покидаю Город и ищу ответы за моей и моих земляков городской чертой оседлости…Один апрельский деньВесна: картинки, звуки, запахи – все без разбору и прикидки, как гвозди в сухую сосновую доску, вколачиваю в память. Кувыркаются синички в метелках тростника. Блестят на ивовых косичках зеленые бантики молодых листочков. Вода сильно упала, обнажился берег – на нем много новых впадин, бугорков, коряг. Доживают свой век льдины на песке, с них беспрестанно капает, отчего по всему пляжу рождаются шорохи. От льдин к реке тянутся бороздки, будто проползли утолить жажду быстроногие жуки. Раскрылся чистяк под старым вязом, желтые любопытные глазки цветов высматривают между ветвей далекую синеву. Я побродил по берегу, посидел на коряге, потом углубился в плавни, повалялся на лужайке, потом опять вышел к Реке, разделся и прилег на чистом теплом песке, подремал, опять побрел…По Острову, по Городу. По жизни.Над плесомНет веры словам. Они пытаются быть отражением жизни. Но она другая и всегда перед глазами. Однако очень часто хоть и перед глазами, но непостижима и неощутима ни умом, ни сердцем. Тогда верят словам. Любым. Знают, даже уверены, что они обман, искаженное отражение, но все равно верят. Так волны баюкают и лижут солнце, которое отражается в реке. Светило остывает и скатывается к горизонту, а в его бликах на озерной воде почти нет света, тем более тепла. Все равно к ним устремляются волны и толкутся на подступах, и вспыхивают озарением, и в себе растворяют остатки тепла. А потом падают сумерки, и мрачнеют притихшие воды. Но наступает час, когда над ними зажигаются звезды. И… отражаются в темных водах.СушнякОчереди, рваные афиши, асфальт в трещинах, толпы на остановках, дымы, тени, отблески, слова – который день в провинции ничего не происходит. Вдруг именно это кольнет: который же все-таки день? А месяц? А год? Кольнет и попустит. Ничего и не может произойти: так заведено, так однажды запущено, такой он – неизменный провинциальный (столичный, наверное, тоже) круговорот.Так иногда смотрю и на сушняк. Не о соках думаю, что когда-то буйствовали в его теле, не о прохладе, которую даровала в летний зной его крона, а… просто стоит себе сухое дерево, может быть, даже и не торчит, а растет, но все равно сушняк. Лохмотья коры, личинки жуков в трещинках, паутина с застрявшими в ней соринками, болтающиеся на обрывках волокон веточки – такое вот дерево, такие у него будни. Который день с ним ничего не происходит. И мне вроде и не надо, чтобы происходило. Обламываю сучки и кормлю ими огонь, слежу за дятлом, подставляющим под вибрирующую щепку клюв, отчего над безмолвными плавнями раздается призывный рокочущий звук, делаю то, что всегда, как привык.…Вдруг по весне замечаю покрытую зелеными блестящими листиками ветку, которая отскакивает от сухого ствола. Как такое могло произойти? Почему произошло? Откуда соки, энергия, сила расти? Нет у меня ответа. Но есть удивление и радость. С ними я и возвращаюсь в Город.Грязь…Можно по тропке, можно напролом через кустарник, можно по краю поля, все равно не минует тебя: где-то вступишь в лужу, где-то перескочишь болотистую низинку, и обязательно к сапогам или штанам прилипнет комочек грязи. Но не об этом печаль. Шагаешь себе и шагаешь, и непременно попадется полянка, заросшая травами, которые и сотрут эту грязь, а то вдруг сверху хлынет, омоет дождем с ног до головы – избавишься и от старой грязи. Все это происходит как бы само собой, нет сожаления, что запачкался, и тем более раздумий, что нужно очищение.В Городе старательно обходишь лужи и пятачки грязи. Они бывают незаметны, а случается, и сильно бросаются в глаза. Как ни бережешься, а грязь прилипает и к твоей одежде. Поступают тогда по-разному. Чаще, конечно, стараются побыстрее смыть ее, средства, с помощью которых это делается, не так важны, главное, чтобы не углядели окружающие, как ты эту грязь подцепил и каким способом избавляешься от нее. Однако нередко (забыл, вовремя не подсуетился, недостаточно усердно смывал, а то и просто не заметил) грязь так и остается и со временем схватывается коркой. Что тогда? Тогда случается, что к старой грязи липнет новая (им уже легче сцепиться друг с другом), корка растет и покрывает с ног до головы. Человек оказывается в грязи, как в коконе. Грязь эта становится его оболочкой, лицом и одновременно защитой, панцирем. Он толст и крепок и надежно предохраняет и от грома небесного, и от очистительного ливня. Они, правда, редко тревожат Город…Жду. чего?Если долго хмарь или зной, или даже весенний галдеж, то в конце концов устаешь и ждешь перемен. Ждешь другого состояния неба, земли, вод. И уже к себе другому начинаешь то так, то сяк примериваться.Горожане тоже ждут. Все не так в их жизни. Устали. И не о том, что хуже или лучше будет, ведут разговоры. Ждут, что будет по-другому. И уже только этого другого хотят. Пусть хмарь, пусть зной, пусть весенний галдеж. Все равно. Лишь бы перемена, другое состояние души.К чему готов?Никак не удается поймать в себе состояние, которое наполнило бы смыслом завтрашний день. Мало угадать, ухватить, еще бы закрепить, обжиться в нем, чтобы завтра хоть и круче, но выше, увереннее… Нет, не получается.И остается…Сильный ветер с Реки, и я иду вдоль посадки. Ветер валяет туда-сюда деревца, рвет листья, ломает ветки. В посадке гул, смятение, неразбериха. А вот дерево на склоне. Сразу бросается в глаза, как оно сопротивляется порывам, как каждая его клеточка живет этим противостоянием. Не сломаться, не упасть – один смысл. Но ведь я хорошо помню тот день (и точно знаю, что такой день еще наступит), когда тихо, зелено вокруг, с небес мирно льется солнце. И тогда другое состояние у этого дерева, другой смысл в кипении соков под грязной корой. Дерево отбрасывает тень, и в ней прячутся от зноя букашки, оно изредка шелестит листьями, будто пережевывает что­-то вкусное, его ветви в любое время принимают больших и малых птах, всем место находится…Как удается дереву сразу отойти от борьбы, забыть ожесточение и с радостью принять мирную личину, ему предназначенную? А может, ему на роду начертано состояние постоянной готовности к сопротивлению? Пока не знаю ответа.ПроталинкаНачало недели. Привычный рабочий день. Немного тускловатый и скучный. Одним словом – будничный. «Никакой день» – такая у него личина. Иногда даже кажется, что и суть. Серенькое небо, старые деревья, подпирающие друг друга немощными ветвями, грязные снега. Вдруг над Островом засветился пятачок. Все ярче он, все отчетливее его контуры. Солнечный островок посреди серого безбрежья! А на склоне, затянутом пепельной снежной коркой, из которой не очень густо, но и не редко торчали сухие стебельки, бросалась в глаза проталинка. И в ней среди желтых жгутов травы с застрявшим мусором даже зеленели какие‑то листочки. Всего одна проталинка – земное предвесеннее окошко, островок новой жизни. Да, именно об этом я подумал: совсем скоро новая жизнь! Уйдут облака, и солнечный островок станет солнечно-голубым небом, а внизу соединятся островки­проталинки, образуя одно целое, и земля задышит полной грудью.Крыша…Долго блуждал по плавням и наконец решил передохнуть. Стал искать полянку для привала. Удобное сухое место над глубокой протокой, чуть дальше уютный пятачок, тесно обставленный молоденькими вязами, левее его в чаще поваленный осокорь, к стволу которого приятно прислониться, а потом на сук закинуть ноги; полянки, бугры, балочки, мыски, расщелины манили меня, предлагая и кров, и защиту. Я остановился на речном берегу. Просто брел по песку, а потом вдруг взял и опустился на первую попавшуюся на глаза корягу. И сразу этот берег стал моим домом. Причем уже сразу обжитым, обставленным разными мелкими бытовыми удобствами. Под рукой оказался плавник для костра, из тростника получилась сухая подстилка, длинный отросток коряги стал вешалкой для куртки, в выемке между корней уместился котелок. Утки, шлепая по воде крыльями, рванули чуть ли не на середину реки, но вскоре вернулись обратно – мое соседство их перестало смущать.Разомлев от тепла и сытости, я задремал – тихо стал отплывать от яви, которая таяла, растворялась в речной дымке. Она еще была отчетливо заметна, когда мне подумалось, что хрупок, переменчив этот островной мир, но всегда незлобив, надежен, всегда под его крышей найдется для тебя место. Можешь побыть под этой крышей гостем, а можешь стать хозяином – построить свою крышу. Под ней всегда покой и согласие.Другой берегПробовали многие, совался и не один, однако, не зная броду (а хоть бы и зная, да силенок не имея), свертывали ноги и шею, поворачивали обратно. Поток продолжал нестись с еще более устрашающей силой. И вот нашелся один, который нащупал брод и повел поперек потока остальных. За ним пошли, упирались взглядом в спину, дышали в затылок. Вдруг смельчак упал – то ли споткнулся, то ли силы поистратил. И все застыли. Что же теперь? Куда? За кем? А у многих и недоумение: нужен ли был тот поводырь, если вот он упал, а поток по-­прежнему грозен и неприступен?В плавнях много проток. Берега их утыканы деревьями. Иные растут себе безбедно, довольствуясь своим берегом и той влагой, что дарует им Река. А есть такие, что и корнями, и кроной устремлены к другому берегу. Что там? Упрямцы устремлены к нему. В конце концов вода подтачивает их корни, болезни трухлявят стволы, и деревья умирают. Падают они неуклюже, ломая другие деревья, захламляя берег. Но иной осокорь ложится поперек протоки, достигая верхушкой, а то и серединой ствола другого берега. Тогда образуется мост через проточную воду. И нет в плавнях недоступных для меня углов, везде на пути к ним эти деревья-мосты. А случается, что иное дерево, упав, преграждает дорогу бегущей воде. И она не в силах перехлестнуть через могучий ствол. Тогда поток меняет русло…