Белая Россия. Исход…

В жанре исторической живописи сегодня работают

только энтузиасты

Государству нынче не до искусства и уж тем более не до исторической живописи, требующей слишком серьезных затрат и вложений. Да и кого сейчас, по совести говоря, в наше-то неспокойное и суетливое время заинтересуют дела “давно минувших дней”? И все-таки есть, есть и сегодня прекрасные живописцы, энтузиасты, работающие в этом труднейшем жанре. И среди них молодой московский художник – Дмитрий БЕЛЮКИН.

– Вас можно считать историческим живописцем. Скажите, пожалуйста, чем вызван этот интерес к истории?

– Во-первых, история для меня не самоцель. Я ищу в истории те события, эпохи и настроения, которые созвучны нашим временам, – изображая их, я как бы перекидываю мостик из прошлого в настоящее, я побуждаю зрителя, вглядываясь в картины минувшего, задумываться о настоящем.

– Когда я назвала вас историческим живописцем, то упомянула, что в ряду ваших исторических картин имеются и исключения. И вот одним из таких исключений является ваш графический цикл, точнее серия портретов под названием “Раны Афганистана”, наделавшая в свое время достаточно шума, за которую вы получили звание лауреата и премию Ленинского комсомола. Расскажите, пожалуйста, с чем была связана работа над этим циклом? Почему вы обратились именно к этой теме?

– Это как раз тот случай, когда не я искал тему, а тема сама нашла меня. Дело в том, что после окончания Суриковского института меня, как и всех, призвали в армию. В армии все шло как обычно, своим чередом: учения, строевая подготовка, режим и т.д. до тех пор, пока я не получил небольшую травму. После этого меня отослали на лечение в Московский госпиталь им.Бурденко, и вот тут-то впервые я увидел наших несчастных ребят: искалеченных, со страшными ранениями, привезенных сюда из Афганистана. Честно говоря, я был потрясен. Одно дело – читать об этих ужасах в газетах, и совсем другое – видеть живьем. Особенно страшным было отделение гнойной хирургии, куда привозили солдат в исключительно тяжелых случаях. Здесь я познакомился со многими ребятами, старался их подбодрить, развеселить, рассказывал им об искусстве, о художниках, о своей работе. Со многими из них я подружился и помню их до сих пор. Помню и то, как страшно и трогательно было глядеть и на других позировавших мне ослепших ребят, которым подносили рисунки близко к глазам, пытаясь угадать и почувствовать, похожи они или нет. Зачем я рисовал их? Не знаю. Я чувствовал боль, сострадание, ужас, и мне хотелось выплеснуть все это на бумагу, рассказать всему свету о том, как это страшно – война.

– Еще учась в институте, вы написали замечательную вещь: “Смерть Пушкина”. Это ваша дипломная работа, и я знаю, что в свое время она произвела очень сильное впечатление не только в стенах Суриковского института, но и далеко за его пределами. За нее вас наградили Серебряной медалью Министерства культуры СССР. Расскажите о работе над этой картиной и о том, как вы пришли к пушкинской теме?

– Наверное, было бы излишним говорить, что Пушкина я люблю с детства и что он – один из самых моих любимых поэтов, это понятно само собой. Что же касается темы Пушкина в живописи, то я пробовал заниматься ею еще в школе и на первых курсах института. Однако, пожалуй, главным толчком для работы над этой темой послужило мое посещение последней квартиры Пушкина на Мойке. Это было незабываемо. Я был там еще до реставрации, когда все в этой квартире дышало подлинностью, воздухом Пушкина, когда во всем еще чувствовалось его незримое присутствие. И эта особая атмосфера рождала ощущение прикосновения к тайне его жизни и смерти. Я вдруг с особенной ясностью прочувствовал все то, о чем раньше читал только в воспоминаниях современников. И мне захотелось выразить эти новые для меня впечатления – в картине.

Я очень долго к ней подступался. Ездил в Питер и Михайловское, перерывал архивы и рылся в старых документах, просиживал месяцами в библиотеках и музейных фондах. Мне было необходимо, чтобы все в моей картине – от фасона платья Натальи Николаевны и подушек под головою Пушкина и до чепца на голове старой нянюшки и ковшика в ее руках – было абсолютно достоверно.

– Наверное, тот же самый принцип вы применяли и при работе над самым крупным и значительным вашим полотном “Белая Россия. Исход”?

– Совершенно верно. На выставке одной картины, которая проходила осенью прошлого года, я показывал к ней двести этюдов. Я много ездил по стране, посещал монастыри и места поселения казаков в поисках нужных мне типажей. Идея картины была почти та же самая, что и у Корина, – показать Русь уходящую, ту Русь, которую погубила революция, вышвырнув ее за пределы страны.

Вообще все мои картины предназначены для очень внимательного и детального прочтения, мне всегда хотелось, чтобы зритель не только охватывал всю картину целиком, с одного раза, но и вникал во все ее мельчайшие подробности. Что касается композиции “Белой России”, я специально построил ее таким образом, чтобы взгляд зрителя шел от центра картины к периферии по кругу, по спирали, постепенно впитывая в себя лицо каждого персонажа, каждую, даже самую незначительную деталь. И я знаю случаи, когда на выставке одной картины многие зрители простаивали перед ней буквально часами, погружаясь в нее, как в роман.

Лилия БАЙРАМОВА

Премьера

Трубадуры слагали о ней песни

“Принцесса Греза” Э.Ростана на сцене Российского академического молодежного театра

Говорят, мы живем во время, когда романтика канула в Лету, и канула безнадежно, потому что сейчас торжествуют практицизм, деловая хватка и, как повторяют многие, “не до сантиментов”. Не стану вдаваться в споры с прагматиками, их все равно словами не убедишь. Но тоской по истинной романтике, если разобраться толком, “болеют” очень многие и, пожалуй, прежде всего – самые юные, которые только-только вступают в жизнь. Красота чувства часто затоптана в грязь, вседозволенность губит хрупкие души. А какие-то неосознанные светлые эмоции и мечты будоражат юные сердца, будоражат, но часто не видят пути и выхода. И тут на помощь приходит искусство.

а столичной сцене недавно появились “Береника” Жана Расина (в РАМТе), “Мария Стюарт” Фридриха Шиллера (у ермоловцев) и, наконец, “Принцесса Греза” – в Российском молодежном.

Этой изумительной трагедии, выросшей из мотивов средневековой легенды, сегодня сто один год. Но она по-прежнему жива и актуальна, ибо всегда современны и даже сиюминутны те проблемы, которые вызвали ее появление: любовь, дружба, мечта, борьба со злом, самопожертвование, а в целом – стремление к целостной и бескорыстной человеческой душе.

И не случайно, что в постановках “Принцессы Грезы” были заняты самые прославленные трагические актеры мира. Достаточно назвать хотя бы одну Сару Бернар, игравшую Мелисинду, восточную принцессу, которую полюбил, услышав о ней из песен трубадуров, французский принц Жофруа и отправился в опасное морское путешествие, чтобы увидеть свою грезу, свою мечту, свою любовь хотя бы на мгновение, хотя бы ценою собственной жизни…

А в Российском молодежном, в спектакле, поставленном режиссером Адольфом Шапиро, играют молодые актеры. Самому старшему из них, Е.Дворжецкому, еще далеко до сорока. Н.Чернявская вообще четыре года назад пришла на сцену, немногим старше ее – Е.Редько. Вот оно, это замечательное трио – Жофруа, Мелисинда и друг принца – трубадур Бертран. Правда, необходимо сразу же сказать и о том, что весь спектакль, идущий на едином дыхании, – ансамбль талантливых, влюбленных в романтику и чистую правду жизни актеров.

Громадная сцена театра волею сценографа Татьяны Сельвинской стала романтическим образом средневековой галеры, на которой принц, наконец, добрался до восточного города, где в изгнании жила принцесса. Но когда в сценах в доме принцессы возникает образ роскошного дворца, корабль все равно зримо (в кино это называется двойной экспозицией) существует, еще более, в лучшем смысле слова, “напрягая” сюжет. Очень точная атмосфера, она помогает артистам, задает верный тон всему происходящему.

А что же случается на наших глазах? Страстная любовь Жофруа. “Заочная” любовь Мелисинды и ожидание встречи с Жофруа. Приход Бертрана к принцессе, чтобы позвать ее на корабль, где находится умирающий принц, – и… вдруг невероятной силы любовная страсть, которая почти ослепляет Мелисинду и Бертрана… Радость, счастье разделенной любви оказываются недолговечными: ни она, ни он не могут предать принца, предать его неизбывную любовь и мечту, хотя, как поется в опере “Евгений Онегин”, “счастье было так возможно, так близко…”. Чувства героев сильны, возвышенны и благородны, а перед влюбленной парой встает жестокая дилемма, необходимость выбора. Что выберут они, что?..

Они выберут, мучительно отказавшись от своей любви, любовь умирающего принца. И Мелиссинда поймет, что та любовь, которой она ждала, – это прежде всего любовь Жофруа… И зрительный зал поймет ее, хотя в сердце каждого, кто приходит на “Принцессу Грезу”, обязательно останется и горечь чувства, что Мелисинда и Бертран больше уже никогда не увидятся.

Как это все трудно сыграть, да еще в контрастном преображении характеров! А актеры не только сыграли, но – прожили эту трагедию. И как прожили!.. Вооруженные замечательным поэтическим словом Эдмона Ростана, отлично неся в зал эти стихи (а это тоже немыслимо трудно!), они играют на грани нервного стресса – настолько сильно, эмоционально, пластично, темпераментно, а главное, вложив в это волнующее до бесконечности действие свои сердца, свои мечты, свой талант. Как это все важно. Повторю слова Ростана: “Кто в жизни раз хотя б узнал мечту, тому вернуться к пошлости уж трудно”.

Нужно ли особо говорить, как важно все это для тех самых юных душ, которым дали обилие кинобоевиков и эротики, через которые трудно прорваться, не потеряв в чем-то себя.

Наталья ЛАГИНА