Бегство гения

Винсент Ван Гог оказался удивительно созвучен нашей эпохе, когда классическое искусство мало кого интересует, а живопись превратилась скорее в перформанс, чем в магический кристалл. На этом фоне творения великого голландца поражают одновременно и яркостью подлинных, живых красок, и смысловой наполненностью, но в них еще дышит нерв современного человека-одиночки, пытающегося убежать от реальности и создающего альтернативный образ мира. В фильме американского режиссера Джулиана Шнабеля «Ван Гог. На пороге вечности» художник в исполнении Уиллема Дефо именно такой – отчаянный, дерзкий, невероятно несчастный, но отчего-то милый зрителю. В чем причина? Попробуем разобраться.

«Я просто хочу быть одним из них» – первые слова Ван Гога, звучащие на фоне темного экрана. Да, он действительно любил людей, но по-своему, видел в них не удрученных борьбой за существование особей, стремящихся заработать, а творцов, сопричастных божественному очарованию природы. Совсем иначе воспринимали Ван Гога окружающие. Они использовали его, бросали, предавали забвению. Оттого с самого начала фильма возникают как бы два параллельных сюжета. В первом художник остается наедине с природой. Он бродит по бескрайним просторам величественных лугов, усиленно пытаясь отыскать необыкновенные цвета и придать насыщенности серому пейзажу, который внезапно обращается в царство распустившихся подсолнухов, поднимается на холмы, усеянные белыми камнями. Он крадется вдоль лесной тропы – и везде неизменно со своим мольбертом, кистью и красками. Подобные прогулки для него истинное наслаждение, и только в одиноком созерцании мира живописец находит подлинное успокоение.
Однако неотступно от этой идиллии первого сюжета следует вторая история – люди. Всякий раз, когда в размеренный труд Ван Гога вторгается человек, приходит несчастье. Причем не важно, будут ли это неразумные дети, решившие поглазеть, как художник создает какие-то нелепые цветы, или хозяин кафе, выкидывающий «никчемные» картины, не привлекающие внимания посетителей, или даже собрат по искусству Поль Гоген, покинувший друга, с которым «невозможно быть вместе». Ощущая жуткую боль, а главное – тотальное непонимание, Ван Гог пытается убежать от реальности и сотворить свой неповторимый оазис, ключ к которому раздобудут только после его смерти.
Перед нами знакомый по русской литературе тип лишнего человека – персонажа, не вписывающегося в современное ему общество и отказывающегося принимать его устои и правила. Он может быть смешон и походить на сумасшедшего вольнодумца, как Чацкий из комедии Грибоедова «Горе от ума», или одолеваем беспробудной хандрой, подобно пушкинскому Онегину. Наконец, герой и вовсе сойдет за ниспровергателя любых законов и всякого искусства, объявив себя нигилистом. Таков Базаров из романа Тургенва «Отцы и дети», который лишь на смертном одре признается, что всегда жил бобылем, то есть затворником, и таким сойдет в могилу.
В отличие от этих образов в киноэкранном Ван Гоге нет и тени бунтарства или цинизма. Он вполне предан гуманным, христианским идеям, которые видит в слиянии человека и природы. Да и картины пишет, потому что не может не писать, живопись для него – смысл жизни, то, без чего невозможно дышать. Ключевым в понимании мировоззрения Ван Гога становится его спор с Гогеном. Поль утверждает, что новое поколение художников должно совершить и уже творит революцию в искусстве. Этот переворот сбросит с корабля современности скучных и однобоких импрессионистов, таких как Моне и Дега. На пафосную речь своего друга Ван Гог отвечает довольно осторожно, утверждая, что Моне все же очень хорош, как и Дега, чьи картины когда-то нравились самому Гогену. Вот он – водораздел между двумя гениями.
Для внешне респектабельного Гогена, одержимого тщеславием, главным становится борьба с именитыми конкурентами, потому он и покидает захолустный городок Арль и отправляется в культурную столицу Европы Париж. Иначе у Ван Гога, чей вид роднит его если не с бездомным, то уж точно с крайне непритязательным человеком, мало следящим за собой. Все оттого, что он не пытается кому-то понравиться, завоевать имя, а стремится одним легким мазком оставить в истории и эти увянувшие цветы, и эту официантку, и пастушку, и девушку, сдающую ему комнату. Интересно еще и то, что сознательно идущий против течения Гоген обретает огромную прижизненную популярность и признание, особенно своими таитянскими сюжетами, а скромный Ван Гог, берущий в образцы шедевры Гойи и Делакруа, за всю жизнь смог продать только одну свою картину.
По-настоящему к художнику начнут прислушиваться, когда его отправят в психиатрическую лечебницу за то, что он в приступе помешательства отрезал себе мочку уха. Помешательство ли это, а может быть, бунт против глухоты мира? Ответить на подобный вопрос пытается священник, исповедующий Ван Гога. Их тихая и размеренная беседа едва ли не самая эмоциональная часть фильма и уж точно смысловое ядро картины. Перед нами откровение гения перед лицом вечности. Отвергнутый людьми, он пытается объяснить еще не рожденному поколению, в чем его дар. Пастору трудно понять замысловатые полотна художника, в которых святой отец видит скорее больные фантазии, чем высокое искусство. Хотя по-человечески он сочувствует Ван Гогу, подобно тому как в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Понтий Пилат втайне скорбел над тяжкой участью Иешуа, которого он отправлял на казнь.
Параллель Ван Гога и Христа вполне очевидна, как, впрочем, и любого творца, отвергнутого толпой, жаждущей хлеба и зрелищ. Об этом и книга Булгакова, где осмеливающиеся говорить по-иному оказываются в сумасшедшем доме, об этом и «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, когда отчаянные попытки интеллигента врасти в чуждый ему мир оборачиваются гибелью героя, об этом и фильм Джулиана Шнабеля о Ван Гоге. Правда, в отличие от Христа, рядом с которым были двенадцать апостолов, единственным преданным другом живописца до конца дней остается брат Тео. К кому еще Винсент мог писать письма, раскрывая самые сокровенные мысли! Тео – его продолжение, его зеркало. Неудивительно, что после смерти гения брат впал в депрессию и также оказался в сумасшедшем доме. Тео способствовал активному распространению картин Ван Гога, и только он мог искренне сказать, обнимая самого близкого человека: «Винсент, ты великий художник». Вот он – пропуск в вечность, на пороге которой творил свои шедевры мастер.