Аза

Война глазами лейтенанта

Когда мы встретились и я попросила его рассказать о фронтовых буднях, он улыбнулся: “Я тут для сыновей и внуков воспоминания написал… Прочту вам о моей фронтовой любви – Азе”. И я решила, что он расскажет о женщине…

Ирина РЕПЬЕВА

B первые дни войны под Вышним Волочком застрял большой отряд мобилизованных новобранцев (их было пять или семь тысяч). Безоружные, голодные, без командиров, они должны были добираться до Прибалтики, но фашисты отрезали им дорогу. Сначала люди покупали продукты у населения, потом стали просить, а затем просто отнимать.

Криминальная ситуация. И нас, слушателей Военной академии имени Ф.Э.Дзержинского, отправили под Вышний Волочек, чтобы мы в несколько дней сформировали там дивизию.

В Москве мы взяли такси. Но из семнадцати машин до места добрались только четыре. Такая тогда была техника.

24 июня 1941 года командиры нашего 770-го артиллерийского полка стояли на площади, на территории бывшего монастыря, и оценивали доставленных нам лошадей.

Увидев ту, что называли Аза, я с чувством зависти подумал: “Не для меня”… Прошло пятьдесят лет. А я до сих пор не могу забыть мгновения, в которые она совершенно очаровала меня, мальчишку, лейтенанта. Вороная, с умными черными глазами, она с достоинством переступала длинными тонкими ногами. Нет, никогда уже потом не видел я такой красавицы!

Рядом со мной стояли командир полка, замполит…- все старшие по званию. А я всего лишь начальник разведки одного из дивизионов!.. Лошадь подвели к командиру полка Смирнову. Было ясно, что она предназначалась ему.

Майор задумчиво наблюдал за походкой лошади и вдруг, махнув рукой, отказался от нее. Я кинулся к ветеринарному фельдшеру: “В чем дело?” – “Всего лишь мокрица, – обнадежил он. – Через три дня вылечу. Проси лошадь себе”. Я тут же подошел к майору Смирнову со своей просьбой. Вероятно, сраженный моим мальчишеским восторгом, командир не отказал. Но пожал плечами, спросил: “Зачем тебе хромая лошадь?”…

Я стал убеждать его, что мы ее вылечим. Так неожиданно Аза стала моей. Как я был горд! Крепко держа ее под уздцы, прижался щекой к ее щеке, словно прося полюбить меня так же, как я ее только что и на всю жизнь. Потом поднял глаза и вдруг уловил на себе ее умный и добрый взгляд. Она смотрела на меня искренно и с доверием. Она меня понимала.

Аза стала моим боевым другом в самые тяжелые, первые месяцы войны. Я хорошо и не понаслышке знал о привязанности этих благородных животных к людям, к хозяевам, но то было в обычных, мирных условиях, когда не приходилось ни лошади, ни человеку рисковать своею жизнью…

А тут… В августе сорок первого мы оказались в окружении в болотистых непроходимых лесах нынешней Новгородской области. Я, Аза, несколько конных разведчиков. Ночами мы пробирались по лесам, подбирая раненых и потерявшихся, отставших от своих, пехотинцев. Так нас набралось человек тридцать.

Двенадцатого августа, когда рассвет уже начал оттеснять ночь, мы вышли на большую дорогу. Впереди – деревня. Но кто в ней? Видя, что люди, конные и пешие, идут в полудреме, отрешившись от окружающей обстановки, я решил выйти в разведку сам.

В утренней дымке впереди – легковая машина. На багажнике – белый круг со свастикой внутри. Почему-то меня не смутило, что рядом с машиной, словно поджидая нас, спокойно стоит солдат, высокий, в длинной шинели, вероятно, шофер. Немцы носили короткие шинели. И уж совсем ввело в заблуждение то, что при нашем приближении солдат вытянулся, отдавая честь.

В первый момент я обрадовался, думая, что это наши караулят трофейную машину. И, только под’ехав вплотную, разобрался, что нас приветствует немец. Видимо, и он, наблюдая за тем, как мы, не боясь, строем идем по “их” дороге, ошибся. Что же делать? Прошить его автоматной очередью? Только у меня был автомат, у единственного из всего отряда. У других винтовки. Но где-то в глубине души оставалось сомнение: как стрелять в безоружного человека, к тому же миролюбиво отдававшего нам честь…

Поэтому я скомандовал: “Руки вверх!” А своим: “Взять его!” Несколько красноармейцев подбежали к немцу и наставили ему в грудь штык. И в этот момент меня ослепил пистолетный выстрел. В машине, вероятно, сидел офицер… Одним махом я выскочил из седла, перекатился через дорогу и залег в канаве. И вдруг с удивлением увидел, что немецкий шофер стоит надо мной, в нескольких шагах, и целится в меня из пистолета. Как мог он уцелеть? Почему его не закололи? А со стороны деревни уже мчались мотоциклисты. Брали на испуг: строчили из пулемета.

Даже не оборачиваясь (дорога была каждая секунда), я спиной почувствовал, что остался один. Пистолетный выстрел привел в состояние паники тридцать человек из моего отряда. Понятно, почему. Люди эти были едва знакомы друг с другом. Измученные, голодные, они представляли собой не сплоченный отряд, а случайно сколоченную толпу, в которой каждый боялся только за свою жизнь. Еще вчера эти люди мирно работали в городах, селах, жили в семьях и вот так, вдруг, конечно, не могли стать солдатами, для которых выше жизни ценился бы принцип “Товарища выручай!”…Солдаты бросили своего командира.

Бой был, конечно, неравным. Я, а против меня – шофер-немец, офицер в машине и мотоциклисты, которые через минуту будут здесь. Немец успел выстрелить, но тут же и сам был убит моими выстрелами. Я прошил автоматной очередью и машину. И бросился в поле. Оно было неровным, покрытым к тому же валунами. Вряд ли мотоциклисты рискнут мчаться по нему за мной. Но они стреляли мне в спину, а спрятаться было негде. Я был почти обречен. “Ах, если бы была со мной моя Аза!” Но ее нет. Зная повадки лошадей, которые, подчиняясь стадному чувству, всегда бегут в минуты опасности за другими лошадьми, я был уверен, что Аза далеко. И вдруг услышал за своей спиной топот догонявшей меня лошади. Она обошла меня справа и, как бы предлагая себя, поскакала рядом. Не раздумывая, почти в шоке от страха, что и меня сейчас убьют, я схватился за переднюю луку и привычно, отработанным махом на ходу вскочил в седло.

Лошадь тут же рванулась вперед, и тогда только я понял, что подо мной верная моя Аза. Люди струсили, но Аза, как всегда, была мужественна! Не знаю, почему она не споткнулась и не сломала себе ногу о валуны. Я вцепился в ее шею прижался к ней: “Спасай меня, Аза!”

Пулеметные выстрелы остались позади. Показался лес, из которого мы вышли на рассвете. А в нем мои разведчики. Вскоре пришли и пехотинцы. Моя встреча с ними была “горячей”. В сердцах высказал им все, что думал об их трусости и предательстве. Однако немцы знали, где мы, поэтому нужно было поскорее уходить с опушки леса. Я опять решился довериться Азе. Пустил ее первой. Шли долго, она завела нас в такую чащобу, в которую, безусловно, не могли бы пробраться никакие мотоциклисты. Когда же я спрыгнул с лошади и, желая поблагодарить Азу, похлопал ее по груди, моя рука оказалась в крови. Спасая нас и продираясь, вопреки своему инстинкту, по непроходимым для лошади местам леса, Аза вся изранилась об острые сухие ветки и колючки кустарника. Но зато мы смогли наконец броситься на землю и заснуть, набираясь сил перед новым ночным переходом.

Когда же наконец мы смогли выйти к своим, Азу у меня украли. Я взял себе другую лошадь, убитого товарища. Но она ни в какое сравнение не шла с Азой, которая умела, вынырнув из реки, вползать, как кошка, по крутому глинистому берегу наверх, словно на копытах у нее росли когти! По Азе я очень скучал. А тут еще новое окружение, в сентябре. Постоянные бомбежки, минометный огонь по безоружным красноармейцам…

Это была даже не война, а целенаправленное уничтожение наших людей, которым нечем было даже порой отстреливаться.

Из второго окружения мы опять выходили лесными дорогами. Возле деревни Горшковицы мы оказались зажатыми огромным болотом и гигантским котлованом, в центре которого стоял одинокий холм. Вырваться вперед можно было только через котлован, который и “пристреляли” немецкие пулеметчики.

Котлован был похож на лунный кратер. Красивое место. Если бы не минометный огонь, так и стоял бы, любовался пейзажем! Но командир скомандовал: “Дивизион, вперед!” Это была абсурдная атака, не совместимая с правилами тактики, но весьма обычная для советских войск первых месяцев войны. Мы просто бежали вперед, потому что таков был приказ. Словно командование надеялось взять укрепленную немцами деревню на “ура”.

Тут меня и нашла Аза. Не знаю, что привело ее ко мне в тот страшный час и в этом страшном для нас обоих месте. Я остановился, забыв на мгновение обо всем. От радости бросился к Азе и расцеловал ее. Потом, похлопав ее по крупу, попросил: “Пошла, пошла, родная! Убьют же тебя!” Из нас двоих пусть хотя бы она останется жить! Но Аза, глядя на меня горящими глазами, не уходила. Она словно опять предлагала мне: “Что тянешь, садись верхом, я тебя спасу, я вытащу тебя из огня!” Глупая, верная моя лошадь! Она не понимала, что я не мог спастись в одиночку. Я был командир, и мои солдаты смотрели на меня. Я опять крикнул Азе: “Пошла!” Она испугалась моего крика и, повернувшись, медленно потрусила в деревню. Слезы брызнули из моих глаз. На мгновение я даже упал на землю: не встретимся же с ней больше! Но тут же поднялся и побежал вперед. Хотя так трудно было оторваться от земли под выстрелами противника и возвращаться в состояние боя. У самого подножия кургана я нагнал знакомого лейтенанта. Но не успел окликнуть его, как между нами разорвалась мина. На мгновение он упал, а когда он поднялся, я увидел, что лейтенант, увлеченный боем, продолжает бежать, но только без головы! Это были, конечно, его последние шаги по земле. Он рухнул, а я уже вскарабкивался на холм.

Чего только не случается на войне!

И вот я на своей “безымянной высоте”. Приказ выполнен! Я занял “высотку”. Но где же крики ура? Где наши? Где противник? Куда подевались все люди?

Зловещая, гнетущая тишина. Я оглянулся и увидел, что оказался среди могил старого деревенского кладбища. Невольно подумал: если убьют, не будет проблем с погребением. Вот только, узнает ли моя мама, где я похоронен?

“Есть кто-нибудь живой?”, – крикнул я, начиная уже беспокоиться. Немцы, конечно, могли меня не видеть за старыми разросшимися кладбищенскими липами. А свои? Неужели убиты все? Ответа не последовало, однако надо было срочно на что-то решаться.

Возвращаться назад? Туда, где еще могли быть живые наши? Но тогда ради чего погибли только что все мои люди?..

Я никогда не мог себе позволить нарушить приказ. И полагаю, что только исполнением приказов и держалась порой в трудные минуты наша армия. Вернее, то, что от нее оставалось после воздушных налетов противника…

Нет, я не мог идти назад. И пусть я остался совершенно один, я должен организовать новую атаку, думал я, и продолжать двигаться вперед, воевать.

Дезертиром я не буду… Я подошел к краю холма и выглянул: как спуститься. И тут же застрочил немецкий пулемет. Удар в висок на мгновение лишил меня сознания. Я пришел в себя, и – вскоре новый удар. Минный осколок вошел мне между лопаток. Вытащить его я не мог. А кровью истекал. И рука от боли не поднималась. Понимал, что слабею от потери крови: пуля задела височную вену…

…Мне удалось-таки добраться до кустов, и здесь меня окликнул наш солдатик, тоже раненный в голову. Вдвоем мы доползли с ним из последних сил до реки… Как только через нее перебраться? Казалось, что на наше счастье, с противоположного берега двое красноармейцев уже зовут нас, машут руками… Однако, узнав, что мы ранены, они крикнули: “Мы вас не возьмем!” и убежали.

Да, война только хороших людей очищает настолько, что делает почти святыми. Плохих превращает в жестоких убийц, мародеров и предателей. К сожалению, на фронте таких было немало.

…Но мы вышли и из второго окружения. Только Азу, мою “фронтовую любовь”, я больше никогда уже не увидел.

Валентин Иванов,

1947 г. (вверху).

Путь-дорожка фронтовая…

(внизу)