Авиацию и поэзию роднит высота. А отличает..

Наверное, нет такого человека, который бы в отрочестве не пробовал писать стихи. В этом, мне кажется нет ничего удивительного. Ведь в отличие от прозы стих намного короче и эмоциональней, его ритмика и рифма могут ярче передать настроения и чувства автора. В юности каждого нормального человека не покидает чувство влюбленности. В большинстве случаев юношеские стихи отражают «неразделенную любовь» мальчишки к соседке по парте, девчонки – к весельчаку из параллельного класса.

Первые свои стихи я написал в одиннадцать лет, когда гостил на летних каникулах у бабушки в деревне. Мои двустишия и четверостишия больше походили на частушки и были посвящены деревенским обитателям. Потом страсть к стихосложению выплеснулась в старших классах. В рифмованной форме я поздравлял одноклассниц с 8 Марта.

Тяга к стихотворению так же внезапно пропала, как и началась. «Молчал» почти десять лет. Голос снова прорезался в конце 80-х, когда я отрабатывал производственную практику в качестве авиатехника в учебно-авиационном центре Чечено-Ингушской АССР. Конечно, у меня язык не повернется сравнить три года работы под Грозным с кавказскими периодами творчества великих русских писателей и поэтов. Но именно там, на Северном Кавказе, в перерывах между обслуживанием полетов в изнуряющую жару, обильной дегустацией станичного шмурдяка (так мы называли самодельное вино) и кулачных разборок с местной горячей молодежью, меня сознательно потянуло на творчество. Горные и прикаспийские пейзажи, тоска по родному дому сделали свое дело. Отчетливо помню, как рождалось стихотворение «Жаль, я не птица» в мае 1988 года, когда последний советский солдат покинул территорию Афганистана. Я сидел на балконе и сквозь нахлынувшие слезы глядел на заходящее солнце и подбирал слова. Тогда впервые услышал страшную цифру – в Афгане погибли более тринадцати тысяч молодых ребят.

Вернувшись в Калугу, я продолжал писать стихи. Стал печататься в местных газетах, посещать литературное объединение «Вега», участвовал в фестивале поэзии и бардовской песни «Оскольская лира». В декабре 1994-го как кинжалом в сердце ударило известие о начале чеченских событий. Перед глазами вставали учебные самолеты Л-29, которые пилоты с юмором называли «такси», «рулежки» и ВПП аэродрома станицы Калиновской, уничтоженные российской авиацией, улицы и парки Грозного, где мы гуляли, лица грозненских ребят, в гостях у которых мне приходилось бывать. Я не знаю, все ли из них смогли покинуть город, впоследствии превращенный в руины.

В 1995-м поступил в Литературный институт имени Горького на заочное отделение. Это незабываемый период. Общежитие, поэтические тусовки, знакомство с собратьями по перу из разных уголков бывшего Советского Союза. Тема чеченской войны не давала мне покоя. Помню, как на одном из семинаров, которые вел наш мастер – поэт Николай Старшинов (ветеран Великой Отечественной), меня стали критиковать однокурсники. Здесь, мол, рифма хромает, там не соблюден размер. Один мужичок, кстати, офицер, поднялся и сказал: «Бондарев зацикливается на чеченских событиях. В Чечне скоро все закончится миром. Нужно писать о вечном». «Вечное» в понятиях этого бравого офицера представлялось абстрактной любовью-морковью, страстными поцелуями, бытовыми зарисовками. Тогда я не нашелся, что ему ответить. Но сегодня твердо знаю, что писал именно о вечном. История повторяется и, к сожалению, людей ничему не учит.

На Руси кровью мечены все поколенья,

И у каждого, каждого свой идеал.

Таковы, вероятно, природы веленья,

Чтобы кто-то глумился, а кто-то страдал.

Литинститут, конечно, писать рассказы и стихи никого не научит, туда поступают люди со своей жизненной позицией, что-то повидавшие и осмыслившие. Институт научил меня не только отличать ямб от хорея и дактиля, метафору от гиперболы. Он познакомил с прекрасными произведениями зарубежных и русских писателей. Научил уважать чужие мысли и критически, но не с самоуничижением относиться к себе. Научил верить в то, что сегодня написанное стихотворение не станет твоим последним полетом, а, как говорят в авиации, будет лишь крайним. А еще мне кажется, что авиацию и поэзию роднит высота.