Арина ОБУХ:

Любопытно наблюдать за появлением новых имен в литературе. Обычно помогают заметить их премии (в том числе премии для молодых писателей – почивший «Дебют» и недавно созданный «Лицей»). Но тут особый случай.
Арина Обух по образованию художник. Девушке 24 года. Ее первая книга «Выгуливание молодого вина» вышла, когда ей было 20 лет и она была студенткой Художественно-промышленной академии имени А.Л.Штиглица. И вот теперь ее новая книга «Муха имени Штиглица» напечатана в Редакции Елены Шубиной издательства «АСТ». О таком успехе можно только мечтать!
Как все это получилось? С чего начиналось? Об этом Арина Обух рассказала в эксклюзивном интервью «Учительской газете».

– Арина, как ты перешла от изобразительного искусства к словесному?
– Сначала слов не было, но были краски. Много красок. До того как научиться ходить, я научилась рисовать. Рисовала везде, особенно не жалела стены, они были нещадно разрисованы. Можно сказать, что я сразу родилась художником-монументалистом.
А потом появились слова, причем в рифму. Но, к счастью, одновременно во мне родился и критик своих стихов, я так и говорила: «Рихма, но глупая». В общем, со стихами я завязала.
Когда я уже была студенткой, в моей жизни случился Волошинский конкурс. 2015 год, в стране кризис, который не обошел и мой дом. И вдруг я увидела, что победитель Волошинского конкурса награждается поездкой в Коктебель. На семейном совете мне сказали: «Если хочешь этим летом куда-то поехать, выигрывай». Я поняла это буквально и выиграла. Написала первый в своей жизни рассказ и стала лауреатом в номинации «Малая проза».
– Каким запомнился Коктебель?
– У меня есть о нем рассказ, он называется «Выносимая легкость бытия». Коктебель для меня – это потрясающая атмосфера, где все без возраста, где все братья и сестры и по законам фестивального братства сразу переходят на «ты». Все бесконечно читают стихи, пьют вино и едят арбузы. Но, главное, Коктебель – это сам Волошин: его стихи, его дом, три памятника и Кара-Даг с его профилем.
Победа в Волошинском конкурсе дала крылья и грант Министерства культуры и СП Москвы на издание книги. Крылья понесли дальше: мои рассказы стали публиковать в толстых журналах.
– Позже были молодежные форумы «Таврида» и «Липки». Что запомнилось? Что такие семинары могут дать начинающему писателю?
– Все. Это настоящая школа для молодых авторов. На «Тавриде» куратором нашей смены (мы называли его мастером) был Алексей Портнов (РЕШ), настоящий профессионал, редактор-аристократ. Ему понравились мои тексты, он показал их Е.Д.Шубиной. И вот моя книга вышла в издательстве «АСТ».
– Алексей Портнов – редактор таких писателей, как Алексей Иванов, Андрей Рубанов, Захар Прилепин, Олег Демидов (улыбаюсь). А что значит редактор-аристократ?
– Это его стиль работы с авторами. Я сотрудничала как иллюстратор с несколькими издательствами и нигде не видела такого внимания, такого бережного отношения и любви к авторскому тексту. У него есть тот особый редкий дар – тонко чувствовать слово.
Я знаю издательства и редакторов, которые позволяют себе не присылать верстку автору, не советоваться насчет обложки, некоторые авторы узнавали о выходе своей книги уже постфактум. И вместо радости у писателей был шок. А в РЕШ совершенно обратная история. Там все просто живут книгами, которые издают.
– А как собратья по перу встретили твою книгу?
– Тут подходит название стихотворения Маяковского «Скрипка и немножко нервно». И даже не немножко. Но это нормально: чужой успех (публикации в толстых журналах, премии, книга в самом знаменитом издательстве) – это для некоторых тяжелое испытание. Отдельные писатели, например, предпочитают хвалить меня исключительно как художника-иллюстратора, ну и на том спасибо. Но есть и лестные отзывы на книгу от профессиональных критиков. И меня очень радуют отзывы читателей – такие неожиданно глубокие, вдумчивые, проникновенные, щедрые.
– Откуда у тебя такая нежность к временам СССР? Ты родилась в девяностые. Ничего не видела…
– Отвечу строчкой из своего же рассказа: я родилась в чужой ностальгии. Все мои тексты цепляются за прошлое. И я сама живу в чужих рассказах и разговорах. Чужая ностальгия – это чужая молодость, и я в ней тоже живу. Мне там уютно.
– Тексты, разговоры…
– …и советские фильмы мне безумно нравятся. Хотя некоторые фильмы даже нельзя назвать советскими. Ну вот «Андрей Рублев», например. Это же просто великий фильм. Вне времени. Мне вообще нравится черно-белое кино – «Летят журавли», «Служили два товарища»… Однажды, когда я училась на кафедре художественного текстиля, я поймала себя на том, что в ХХI веке тку на станке ХIХ века, а на айпаде у меня фильм «Приходите завтра» ХХ столетия, такой вот стык времен.
– В истории художественного училища отражается, как мне кажется, твое синкретичное сознание: смешение дореволюционной и пореволюционной истории, советской и постсоветской — и это очень здоровая ситуация. Как ты к этому пришла?
– Школа технического рисования барона Штиглица в ленинградское время стала называться Высшим художественно-промышленным училищем имени Веры Мухиной. А уже в наше время ― академией, вновь носящей имя А.Л. Штиглица. И это, конечно, было справедливо, потому что именно Александр Людвигович построил нашу школу и потрясающий музей при ней. Но, несмотря на всеобщее ликование, что имя Штиглица вернулось, все по-прежнему продолжали называть академию «Мухой», а студентов ― мухинцами. И дело было не только в привычке. А в том, что за названием «Муха», «Мухинка» стоит огромный пласт истории – и личной, и страны. И, по-видимому, у новых поколений студентов это ощущается на генетическом уровне. Да и само творчество Веры Мухиной, которое на смене эпох поспешили сбросить на обочину, это ведь тоже ярчайшее явление в нашей истории. Поэтому справедливо, что наше знаменитое училище-академия в сознании людей носит два имени. И мне кажется, что Александр Людвигович не возражал бы, судя по его улыбке, с которой он ежедневно приветствует студентов, идущих мимо его памятника, который, кстати, вернулся на свое историческое место в Молодежном зале академии.
– А какими запомнились девяностые? «Холодок», жвачка Love is… и прочее, что описывается в книге, – это прекрасно. А есть духовная подпитка от этого времени?
– В 1995 году я только пришла в этот мир и застала его врасплох. Как написано в рассказе у Светланы Мосовой: «Прости, что я плохо подготовила мир к твоему приходу». И я до сих пор говорю ей: «Слушай, ты и правда очень плохо его подготовила». Но, разумеется, нельзя все красить одной краской, палитра того времени была полна контрастов. И духовная подпитка, конечно, была: в первую очередь это моя семья и наша общая среда обитания. И, безусловно, детская изостудия Эрмитажа, в которой я занималась шесть лет, но это уже были нулевые. И, конечно, сам Петербург.
– Любимые места в Питере? Где надо побывать, чтобы полюбить город?
– Я люблю непарадный Петербург, его предместья. Люблю гулять в Коломне, это такой исторический район Питера. Мне очень нравится Косая линия Васильевского острова и Кожевенная – это бывшая промзона, туда не водят иностранцев, там нет праздно фланирующих людей, наоборот, всегда безлюдно и очень хорошо, там очаровательная разруха: в 90‑е годы старейшие заводы, похожие на замки, остановились, замерли, и теперь там благородная обветшалость. И дело даже не в том, что эта обветшалость живописна, а в том, что там все подлинно, без евроремонта и стеклопакетов.
– Я про Питер спросил не просто так. Хочу узнать про любимых художников и писателей – современных и не очень. Кто на тебя повлиял? Есть ли ориентация на питерских деятелей искусства?
– Я люблю Петрова-Водкина и Марка Шагала. Думаю, это видно по моей книге, они там присутствуют.
Что касается книжной графики, то всегда восхищаюсь иллюстрациями Ильи Богдеско, Эдуарда Кочергина, Бердслея… И еще меня завораживает Хундертвассер – это австрийский архитектор, у него потрясающая графика. Ну и, конечно, мои любимые художники – это Павел Обух, Вильгельмина Зазерская, Владислав Обух, моя семья, я родилась и росла среди их картин, и они были моими первыми и главными учителями.
– Это все художники. А писатели?
– Чехов, Бунин. Люблю Набокова. Из современных авторов мой любимый писатель (и по совместительству моя мама) Светлана Мосова. Кстати, ее книги я иллюстрировала с детства. Начала в восемь лет, представляешь? Да, использовали детский труд. Люблю Александра Мелихова, Татьяну Толстую, Татьяну Москвину, Евгения Водолазкина, Захара Прилепина, Людмилу Петрушевскую (и мне, кстати, очень нравятся обложки ее книг, на которых ее картины). У каждого из этих авторов своя интонация, свой синтаксис и ни одного лишнего слова.
– Прочитал твою книгу и не заметил (но, может быть, это я не заметил) иностранных писателей. Античность не в счет. Где они потерялись?
– У нас в Мухе преподаватели говорили так: «Ребята, художники тупые. Вот и вы прочтите три книги и на этом заканчивайте». Я прочла больше, чем три. Из зарубежных писателей люблю О.Генри, Моэма, Цвейга… В общем, что с полки свалится, то и прочту, поймаю какую-то волну. Но системы нет. Я дитя девяностых, я сдавала ЕГЭ (смеется).
– Так все плохо было с ЕГЭ?
– Школьные годы были отравлены заклином на ЕГЭ, им пугали с первого класса. У нас были ужасные учебники, причем по литературе, они могли вызвать у слабого организма устойчивую неприязнь к печатному слову. Там были такие перлы!.. Один перл я даже запомнила, было этакое задушевное обращение к ученику: «…ты, наверное, уже заходил в школьные кабинеты физики и химии и мог видеть там портрет человека с умным и простым лицом в парадном камзоле и парике. Это Ломоносов». Вот это мне очень понравилось – «с умным и простым лицом». (А какое оно, если сложное?) Но лучше всего, конечно, что это лицо оказалось в камзоле.
К счастью, после 7‑го класса я поступила в художественный лицей, где была «одна, но пламенная страсть» под названием «Муха» как предчувствие.
– Про изобразительное искусство. Вышел сборник «Птичий рынок», к которому ты сделала 37 иллюстраций (по числу авторов): какой рассказ понравился больше? К какому труднее всего было сделать иллюстрацию?
– Для меня это было совершенно особое чтение, потому что у меня никогда не было животных, была одна аллергия. А тут в моей мастерской возникло сразу 37 – и улитки, и львы, и аисты, и крокодилы. И главное – слезы не текут, нос не чешется, совершенно безопасно для жизни. Этот сборник можно назвать счастьем аллергика. Мне понравились абсолютно все рассказы: без любви я не могу рисовать. Татьяна Толстая, например, написала про лобстера Себастьяна, а Евгений Водолазкин про кота Мусина, который, как говорит писатель, является соавтором большинства его научных работ. Некоторым героям, особо полюбившимся, я отдавала свою шляпку. Например, в рассказе Марии Мокеевой идут четыре муравья, и один из них списан с меня – мой профиль, моя шляпа.
А еще я один из персонажей этого сборника – в рассказе Светланы Мосовой «Ворона». Только я не ворона, а шестилетний ребенок, который защищает прекрасное человечество от сумасшедшей вороны, а потом понимает, что человечество этого не стоит, и начинает защищать прекрасную ворону от сумасшедшего человечества.
– Интересна твоя творческая кухня. В «Мухе» у тебя появляется фраза: «И муза плюнула нам вслед». Как часто это случается в жизни? Нужно ли тебе вдохновение для работы?
– Моя муза ведет себя хорошо, не плюется: если мне не пишется, то рисуется, и наоборот. А иногда все вместе: одной рукой пишу, другой – рисую, третьей – чешу гриву. «Осень, рыжая кобыла, чешет гриву». (Из стихотворения «Осень» Сергея Есенина. – Прим. ред.)
– Что в планах?
– Пишу повесть. Но некоторые главы уже эмигрируют из нее в отдельные рассказы. Часть из них появится в «Юности».