«Апокриф» – программа с ограниченной ответственностью. Виктор ЕРОФЕЕВ

Недавно Виктор ЕРОФЕЕВ, известный российский писатель и автор популярной телепрограммы «Апокриф», был удостоен французского ордена «За вклад в литературу и искусство». Так что разговор с нашим нынешним гостем было приятно начать с поздравлений.

– Виктор, за годы присутствия в писательском деле к разного рода литературным отличиям вам было не привыкать. Проект «Апокриф» принес вам еще и известность телеведущего. У этой программы немало поклонников, так что есть смысл поговорить о ней несколько подробнее.

– Изначально, как и всякая писательская идея, «Апокриф» задумывался программой о смысле жизни. А смысл жизни тянет за собой размышления о смысле творчества, о любви, об отношениях между полами, рассуждения о жизни и смерти, и все это предполагало не просто разговор, но разговор личный, интимный, если хотите. А потому нередко очень известного гостя нужно было представить не просто публичным человеком, не просто общественным деятелем, но смертным со всеми присущими человеку страхами, сомнениями, комплексами, надеждами и иллюзиями.

– Предполагал пи подобный подход дискуссию, нестыковку мнений?

– Порой предполагал. Но «Апокриф» не задумывался конфликтной передачей и никогда таковым не был. С точки зрения телевидения, это была, казалось, невыполнимая задача, но мы ее выполнили. На самом деле все телевизионные программы строятся на конфликтах, даже новостные, потому что всегда существует конфликт между обществом и человеком, государством и человеком. Мы решили уйти на дно «подводной лодкой», как пел Высоцкий.

– Это не рождало атмосферы, когда «тишь да гладь, да Божья благодать»?

– Наоборот, именно на глубине, вдали от суеты на поверхности возможен главный разговор о человеке, о том, во что он верит, о ценностях, которые ставит во главу угла. Конечно, нас всегда интересовали разные, порой контрастные точки зрения, но в наши цели никогда не входило организовывать конфликт, в первую очередь нужно было, как можно больше вытащить из наших гостей. И вот то, что вытаскиваем, и является главным блюдом на столе «Апокрифа».

– Наблюдение на экране столь большого числа необычных людей не вызывало у зрителя комплекса неполноценности, мол, куда нам, они вон какие…

– Наша программа никогда не была показушной, потому что на самом деле это дневник писателя на уровне телевидения, общение писателя с гостями, с ними он разговаривает и размышляет. Это и задало тон передаче, которая постепенно преобразовалась в ток-шоу. Разумеется, я никогда не беру тем, которые мне неинтересны или которые не смогу разработать с точки зрения доступности для аудитории.

– О вас зачастую говорят как о писателе элитарном. Не распространяется ли эта элитарность и на программу?

– На самом деле моя элитарность – это миф. Если читатель «подсаживается» на меня, то после нескольких мучительных часов, которые вначале проводит с моей книжкой, он в конце концов начинает понимать, что происходит, и, судя по его готовности продолжать чтение, вряд ли можно говорить об элитарности. Другое дело, что я никогда не опускал планки и всегда говорил с читателем на близком мне языке, никогда не исходил из желания обязательно быть популярным. Тот же принцип и в «Апокрифе», хотя телевидение и невозможно без элемента скандала. Тем не менее «Апокриф» по-своему скандален, но не сточки зрения высказываний, звучащих в программе, а с точки зрения самого телевидения.

– Трудно предположить, что люди, дающие вам эфир, никогда не прессинговали вас словом «рейтинг»?

– Да нет, я бы даже сказал, что мне созданы чрезвычайно комфортные условия, а я попытался делать такие передачи, за которые нам всем не было бы стыдно. Недавно я летел из Львова, где вышла на украинском языке моя книжка «Хороший Сталин». Перед тем как поставить в моих документах нужный штампик, пограничник достал ручку с бумажкой и попросил автограф. Кассирша в супермаркете говорит со мной об «Апокрифе» так же, как и те люди, которых можно отнести к элитарной публике. А все потому, что в результате наша программа о собственном самопознании. Благодаря телеканалу «РТР Планета» я видел «Апокриф» во многих странах мира. В США давал однажды интервью на русскоязычном телеканале, и было удивительно, что люди, звонившие из Мемфиса или Майями, говорили об «Апокрифе», вот это я и считаю нашим рейтингом.

– Превращение в ток-шоу изменило «доверительный» «Апокриф»?

– «Апокриф» не изменился, я просто поставил перед ним другую задачу. Не секрет, что во всех наших странах – в России или Балтии – за последние сто лет, как минимум, дважды произошла смена ценностей, менялись не только государственные системы, но и то, что можно назвать «машиной жизни», которая разруливала по абсолютно разным базовым приоритетам. В России был 17-й и 91-й, и все это создавало ощущение жизни в разрушенном доме, который хотелось показать таким, каков он есть, ничего не собирать, не приукрашивать. То есть обозначить ценности, что были, есть, будут. В наших передачах мы говорим о многом и разном, об эгоизме, например, или мести, о том, хорошо это или плохо. Когда готовили передачу о мести, то прочитали у Владимира Даля, что месть – это «делать зло тому, кто получил это зло», здорово, рокировка такая. Или эгоизм, который при социализме нехорош, а при капитализме в самый раз, потому что раньше главным местоимением было «мы», а теперь «я».

– Кого вы сажаете зрителями в зал на записях программ?

– Прежде всего это не случайный народ, которого нагнали с улицы. Нашими зрителями выступают студенты творческих вузов, будущие психологи и журналисты. И выходит, что диалог ведет цвет российской интеллигенции, которая в этот момент, на этом месте пытается ответить на какие-то вопросы, а слушают в зале те, кому вскоре предстоит стать цветом русской интеллигенции. Чтобы отвечать на те же вопросы уже с позиции своего времени.

Так что мы как бы делаем своего рода документальный, моментальный снимок нашей культуры. Потому фотографии, которые делаются на программе нашим фотографом, приобретают особую актуальность, на них мы такие, какие сейчас, возможно, у нас не все получается, но культура изо всех сил старается ответить на вопросы, которые ставятся жизнью.

– Но разве вопросы, которые мы чаще всего задаем, не являются риторическими?

– Разве месть или эгоизм – это риторика? Или вот недавно мы рассуждали о том, кто больше любит – мужчина или женщина. Это разве риторика? Такие разные мнения. При чем же тут риторика? Между прочим, риторический вопрос, если в него углубиться, тоже перестает быть риторическим. Все зависит от глубины погружения.

– «Апокрифу» уже 5 лет, как и куда он, по-вашему, будет развиваться дальше?

– Каждый год мы стараемся придумать что-то новое, поднимаем планку, вот завели книгу-визитку, давая возможность гостям предложить участникам и зрителям те книги мировой литературы, в которых, по их мнению, присутствует обсуждаемая сейчас тема. Мы допустили недопустимое, когда вопрос помимо ведущего может задавать и гость. На меня вообще можно не обращать внимания, адресуясь непосредственно к тому, чье мнение хотите узнать. Подобное я только приветствую и всячески поощряю спонтанно возникающие диалоги. Студийную выгородку мы представили в виде Вавилонской башни, намекая, что договориться в нашей программе с ограниченной ответственностью сложно. При этом все в программе должно происходить на уровне европейских, демократических и либеральных ценностей, это тоже имеет большое значение.

– Вы упомянули о последней книге «Хороший Сталин». О чем она?

– «Хороший Сталин» – мой второй горб. Ростропович как-то гениально сказал мне: «Знаешь, что такое слава? Это верблюд с двумя горбами, на первый залез, но всегда съезжаешь, взобрался на второй – нормально». Однажды я написал «Русскую красавицу», теперь «Хорошего Сталина» – автобиографический роман, прямо скажем, с шекспировскими страстями. Он о моем отце, обо мне, о прожитой рядом совместной жизни, о конфликте, к которому я имел отношение и практически убившем его карьеру. Это очень серьезная вещь, родители важнее литературы…

Книга далась мне нелегко, она очень откровенна и в какой-то мере обидела моих родных. Мне пришлось писать извинительное публичное письмо.

Моя книга уже переведена на несколько языков бывшего Союза. И этим я по-настоящему горжусь. Для меня очень важной и показательной оказалась поездка во Львов, самый русофобский город мира. Меня встретил полный зал, который сначала говорил на украинском, а потом перешел на русский. Для меня это стало триумфом русской культуры. Всегда поражался тому, насколько русская культура притягательней русской политики. Во Львове подумал, что к людям надо приходить свободным человеком. В «Хорошем Сталине» есть фраза: «Мне кажется, что я самый свободный человек в России. Правда, конкуренция невелика…»