Анзор ХУБУТИЯ: Мы принимаем любого больного

Два года назад в газетах промелькнуло сообщение: «Анзор Хубутия, директор НИИ скорой помощи им. Н.В.Склифосовского, был госпитализирован в Боткинскую больницу. В своем институте он лечиться не стал, предпочел другую клинику. Сотрудники института Склифосовского комментировать ситуацию отказались». Как потом выяснилось, Хубутия пробыл в Боткинской часа два, не больше. Ему действительно требовалось пройти небольшое обследование. Он его прошел и в тот же день приехал на работу. А то, что обратился в Боткинскую, а не в свой институт… «Мне кажется, это несколько нетактично – лечиться у себя на работе, – объяснил он. – Лучше быть рядовым пациентом». А когда Хубутия возглавил институт, одна газета вышла со статьей «Склиф рубят – щепки летят» – о том, что новый директор якобы хочет закрыть гинекологическое отделение.

– Какие у вас отношения с прессой?- Сейчас нормальные. А поначалу, когда я только стал директором, появлялись публикации, которые приходилось опровергать.- Закрыть гинекологическое отделение в Склифе вы, стало быть, не пытались?- И в мыслях не держал. Меня потом пригласили в редакцию этой газеты и обо всем подробно расспросили. В итоге газета и ее главный редактор принесли мне публичные извинения.- А с какими идеями вы пришли в институт?- С идеей внедрения высоких технологий. С идеей заняться трансплантологией. Во всех скоропомощных клиниках мирового класса трансплантология присутствует. С момента моего прихода мы сделали почти 130 трансплантаций печени, более 150 пересадок почек. Теперь вот и сердце пересадили. Институт такого уровня не должен осуществлять только экстренную помощь. Хотя трансплантология тоже бывает экстренной.- Кадровые перемены в институте тоже произошли?- Мы несколько омолодили руководство ведущих клиник. Там были люди в возрасте, а хирургу, которому за семьдесят, уже трудно работать.- Коллектив безболезненно перенес все ваши новации?- Наверное, возникало какое-то напряжение, оно всегда сопутствует приходу нового руководителя. Но до конфликтов не доходило. Те, кто боялся, что я разрушу институт, вскоре успокоились. Как я могу разрушить хирургическую клинику? Я же хирург со студенческой скамьи. Что же касается прессы… У меня с нею сейчас отношения ровные. Иной раз журналисты допустят какую-нибудь неточность или что-нибудь превратно истолкуют, но я стараюсь к этому относиться спокойно. Да и нет у меня времени с кем-то судиться.- Попасть в Склиф считается большим везением. Не в том, разумеется, смысле, что ты угодил в институт скорой помощи, упаси Бог от этого. Речь о другом: лучше попасть сюда, нежели в обычную городскую больницу. Почему сложилось такое мнение, как вы думаете?- Ну, наверное, потому, что у нас многопрофильная клиника, все виды экстренной помощи. А еще потому, что мы принимаем круглосуточно. Вот к нам и везут чаще всего.- Вообще-то могут доставить и в другую больницу?- Да, конечно.- Тогда почему везут именно к вам?- Закономерности тут нет. Это дело случая.- От степени нависшей над человеком угрозы это не зависит?- Нет. Очень часто больных, сперва попавших в обычную городскую больницу, потом (иногда в ту же ночь) перевозят к нам. Забрали с болью в животе, а оказалось – инфаркт. Но там, куда забрали, нет кардиологии. Что делать? Давай срочно в Склиф! Или, наоборот, привозят человека с болью где-то в грудной клетке, подозревают инфаркт, кладут в кардиологию, а у него прободная язва, с которой в кардиологии никто разобраться не может. Или кто-то доставлен с травмой, а там еще и желудочное кровотечение, с которым травмпункт не справится. Вот так и попадают в Склиф. Мы принимаем любого больного. Кто он, из какого города или страны, какой национальности, какого гражданства – нам все равно. Если он нуждается в экстренной помощи, мы эту помощь ему оказываем, все остальное не важно.- Чаще всего к вам привозят больных, наверное, в праздники?- Да, пожалуй. В Новый год, на Первое мая, Восьмого марта…- Пьяная бытовуха?- Она самая. Кто-то кого-то ударил по голове бутылкой или ножом полоснул.- А сезонные всплески?- Весной. Когда мотоциклисты появляются.- Психосоматическое отделение – оно повышенную нагрузку тоже по весне начинает испытывать?- Да, это период психических обострений. В такие дни к нам обычно поступают люди с суицидальной агрессией. То порежут себя чем-нибудь, то выпьют какой-нибудь эссенции… Если отравление, то сначала в токсикологию. Если рана – в хирургию. А потом тех и других переводим в психосоматическое отделение.- С вашим приходом институт Склифосовского занялся трансплантацией органов. Пересадка печени, почки, поджелудочной железы… При каких обстоятельствах вы решаетесь на такие операции?- Трансплантация органов прежде всего от донора зависит. Когда донор появится, тогда и оперируешь.- А как появляется донор?- Обычно это жертва какого-то происшествия, например автомобильной катастрофы. Скажем, привозят человека с тяжелой черепно-мозговой травмой, и у него уже нет ни рефлексов, ни движения головного мозга. Российское законодательство в этом смысле весьма суровое: чтобы взять орган для пересадки, надо оценить мозг потенциального донора. Критерием смерти является смерть мозга.- А кто это устанавливает?- Люди разных специальностей – нейрофизиолог, судебно-медицинский эксперт, нейрохирург. На место происшествия приезжают несколько человек, которые не зависят друг от друга. И если констатирована смерть мозга, значит, нет личности, нет человека. Вот тогда нас и допускают к работе.- А с родственниками погибшего вы обязаны связаться?- Да. Но не всегда есть такая возможность. Ведь иной раз привозят кого-то с улицы. Документов у потерпевшего при себе нет, а пока до родственников дозвонишься, его органы уже станут непригодными для пересадки. Если же родственники быстро находятся, мы начинаем вести с ними беседу.- Они обычно возражают?- Обычно – да. И забирают труп. Наши люди пока не готовы к акту дарения. А вот в Европе, в Америке – там существуют пластиковые карточки (обычно они хранятся рядом с автомобильными правами), на которых написано что-то типа: «В случае моей смерти разрешаю использовать мои органы в качестве донорских». Понятно, что не каждый человек на это идет, и нельзя этого требовать от каждого, но такая практика есть, она поощряется государством, пропагандируется в средствах массовой информации. Там по телевизору показывают людей, получивших вторую жизнь после пересадки сердца или почки. Человек на смертном одре лежал, а теперь посмотрите – вот он, жив-здоров. Вот его жена, вот его дети. Известна история: в Америке пересадили сердце погибшего мальчика другому мальчику, и мать погибшего по сей день ходит и прикладывает ухо к сердцу реципиента, говорит: «Вот здесь бьется сердце моего сына, оно еще живое». Таких примеров много – когда родители донора ищут реципиента и хотят с ним поговорить. И об этом пишут газеты, это показывают по телевизору. А у нас какой канал ни включи – только о том, как убивают.- Но ведь иной раз трансплантология становится криминальным бизнесом. Известны случаи торговли человеческими органами. Вы не боитесь навлечь на себя подозрения?- Такие подозрения редко бывают обоснованными, особенно если речь идет о серьезном медицинском учреждении. Лет восемь назад на одну московскую больницу ни с того ни с сего наехала прокуратура, а по ее вызову примчался ОМОН: вы здесь готовите убийство человека! Оказывается, в тот день там появился донор, и вот какая-то медсестра, не исключено, что заранее подкупленная, сообщила об этом в прокуратуру.- Донор действительно не имел шансов выжить?- Никаких. Это был человек с тяжелой черепно-мозговой травмой. Энцефалограмма – ноль, кардиограмма – ноль. И вот налетели омоновцы, схватили врачей, медсестер, поставили их лицом к стене… Пока продолжалась вся эта вакханалия, у человека произошла полная остановка сердца. А если сердце остановилось, это уже биологическая смерть, при таком сердце нельзя брать органы для пересадки. Потом вскрытие показало, что в головном мозге было 500 грамм сгустков крови. То есть уже не было личности, не было человека. И четыре года шла тяжба. Четыре года этих несчастных женщин-реаниматологов держали под страхом, грозили посадить в тюрьму за подготовку к убийству. Прокуратура долго не отступала – защищала честь мундира. И только президиум Верховного суда прекратил это дело за отсутствием состава преступления. Вот бывают и такие ситуации, связанные с трансплантологией и донорством. Для врачей трансплантология экстренная, решения приходится принимать моментально. А для реципиента она плановая. Реципиент ждет. У нас много реципиентов (особенно с циррозом печени), которые курс лечения дома проходят. И ждут. Мы их привозим к себе, только когда донор появляется. Нет доноров – нет трансплантологии.- По каким критериям вы подбираете медперсонал?- Как правило, берем тех ребят, которые прошли здесь ординатуру, аспирантуру.- Со стороны не берете?- Со стороны стараемся не брать. Да и зачем? У наc есть свои научные, учебные подразделения.- В чем отличие института Склифосовского от учреждений плановой медицины?- В плановых медучреждениях люди заранее записываются на операцию. А к нам привозят по «скорой». И кого тебе сегодня привезут – неизвестно. У наших врачей очень тяжелая работа. Тебе привозят психического, и он пытается напасть. Бывали случаи, когда такие пациенты избивали врачей. Был даже случай, когда старшая операционная сестра получила резаное ранение. Здесь у хирурга очень тяжелый хлеб. Здесь ночью не поспишь. Здесь всю ночь возят больных. И здесь кого только нет. Можно сказать, все слои общества представлены. Потому что по «скорой» сюда везут и с вокзалов, и с улицы, и откуда угодно. Если привозят бомжа, то перво-наперво его стригут, бреют, окунают в растворы всякие, отмывают… Хотя все тут зависит от его состояния. Как его в воду окунешь, если он уже с Богом разговаривает? Надо ему жизнь спасать, а не марафет наводить. Приходится оперировать в том виде, в каком доставлен.- К вам попадают и всякие знаменитости, и люди высокого должностного положения. Трудно с ними?- Всяко бывает. Есть именитые пациенты, которые ведут себя очень спокойно, зная, какими возможностями мы располагаем.- Василий Аксенов долго лежал у вас. Вы наблюдали его?- Да, я смотрел его каждый день. Он к нам и был доставлен поначалу. Какое-то время лежал у нас, потом его забрали в Институт нейрохирургии. А затем снова к нам. Он уже погибал…- Вы помните своего самого тяжелого пациента?- Помню. Я работал тогда в Институте трансплантологии и искусственных органов, которым руководил академик Валерий Иванович Шумаков. К нам поступила девушка из Краснодара. Поступила с кардиомеопатией. Это когда сердце перестает свою функцию выполнять, не может сокращаться, в итоге кровообращение нарушается и человек начинает погибать. И у нас она буквально погибала. Я помню, один журналист задал ей вопрос: «О чем вы мечтаете?» Она ответила: «Я мечтаю, когда ночью закрою глаза, утром опять увидеть солнце». И вот этой девушке мы пересадили сердце. Я тогда пошел на страшный риск. Дело в том, что при пересадке сердца реципиенту подбирают донора. И одно из условий – чтобы дефицит веса и роста не составлял более 20 процентов. Так вот, девушка весила килограммов 40, а донор-реципиент – под 90. То есть у нее аорта толщиной с палец, а у него аорта как труба. Я сказал Валерию Ивановичу, что есть донор. Но про разницу в весе и росте не сказал. Мне отчаянно хотелось помочь этой девушке. Я понимал, что она доживает последние дни своей жизни, но еще остается шанс. Оперировал Валерий Иванович. Он удалил ее сердце, ему принесли сердце донора – в растворе, уже обработанное, он увидел его и та-а-ак на меня посмотрел… Я думал, сейчас он меня убьет. Я говорю: «Валерий Иванович, вы же волшебник, вы Шумаков, ну придумайте что-нибудь, для нее это последний шанс». И Валерий Иванович, можно сказать, совершил чудо. С тех пор прошло лет шесть. Эта девушка жива, она похорошела, поправилась килограммов на 20, вышла замуж, у нее прекрасный муж.- Вам могут позвонить ночью и попросить приехать?- А мне и звонят. И в два часа ночи, и в три часа ночи, и в четыре утра. И я приезжаю. У меня жизнь такая – я всегда на телефоне.