Анна, Марина, Марина…

Новая волна молодой поэзии, не разбившаяся о новые границы

Я участвовал в обсуждении их творчества, когда они – три молодые русские поэтессы – заканчивали Литературный институт. Фраза эта трижды подчеркивает их общность, а как вникнешь – теперь получается, что они из трех стран: Анна – из России, одна Марина – из Украины, другая Марина – из Молдавии. Чудны дела твои, Господи!

Поговорим все же о том, что их обьединяет, о русской поэзии, о чувстве времени, а если что и отличает их друг от друга, так вовсе не политические новшества, а своеобразие талантов. Как и полагается поэтам.

восьмидесятых явлением стала “новая волна” в поэзии: метаметафористы, концептуалисты. Теперь, в середине девяностых, никаких “поколенческих” событий в литературе не происходит. То тут, то там талантливые люди возникают поодиночке, не группируются, и их не располагают по полочкам. Не могу сказать – лучше это или хуже, просто факт, с которым надо считаться. Отсюда и некоторая дробность моих заметок. Но присмотримся к именам, еще неизвестным читателям и критике, думаю, это совсем небесполезно. А что будет потом – время покажет.

Вот Анна Максимова:

Душа – отраженье зеркал в зеркалах,

полна и бездумна, как спящий ребенок,

проснется и скажет кому-то спросонок:

прощайте, Сиддхартха, Господь и Аллах.

Душа – это черный фонарь в голове,

не светит, но греет и требует ласки.

В какие мы только не верили сказки,

когда нас погладят по голове.

(“Флейта Орфея”)

Анна Максимова одарена чистым, тонким, даже утонченным поэтическим чувством, порою зыбким и обманчиво-прозрачным, как марево. В ней есть печальная доброта, ранимость и уклончивость, жажда гармонии и недоумение перед неизбежной прозой жизни. У нее врожденный вкус и неуверенность в себе, верней – нежелание самоутверждаться любой ценой, как это нынче модно. Ее стихи – вне современных поэтических течений, они сами по себе, личная собственность ее души. Отсюда их привлекательность, самодостаточность и одновременно – закольцованность, глухая защита, круговая оборона. Следствие какой-то душевной травмы? Пожалуй, да. Но это не просто личная особенность, а отличительная черта конкретного поколения, у которого не оказалось должного иммунитета перед резко обострившейся болезнью общества: “…ангелы уже по ту сторону циферблата”.

Такое вот мироощущение. Ангелы уже не с нами, не с нашим временем… И потому –

наш тихий протест завершен,

мы вышли почти без потерь

туда, где нас нет.

Это из послания к друзьям. А следом – обобщение, безнадежно-печальное, хотя начинается с вызывающего “как хорошо”:

Как хорошо быть ненужным,

потерянным поколением,

никто легко не обманет,

не поставит никто не колени…

….

на юру мы вьем свои гнезда,

но пространства не замечаем…

мы умрем, и нас похоронят,

мы и этого не заметим.

И еще, и еще: “Но постой, мы позабыли, ведь куда-то же мы шли…”, “история захватит нас случайно, из наших жизней делая песок”. Уйти, закрыть двери – другого вроде бы не дано:

Затуманим о на раскаленным приземистым чайником, –

кипятку все равно – феврали, декабри, январи.

И все-таки, читая стихи Анны Максимовой, не чувствуешь отказа от деятельной жизни – в душе звучат натянутые струны, жива поэзия, а значит, хоть неизвестно зачем, но стоит жить, и действительно человек

…на кухне ставит кашу

для БУДУЩЕЙ любви.

Поэтическая дипломная работа Анны Максимовой “Снизу вверх” получила высокую оценку, но… стихи ее, как не появлялись до сих пор, так и не появляются в печати. Пожалуй, сама виновата – не ходит по редакциям, ей это претит. А если не предлагать, то кто попросит? В редакциях теперь поэзию не жалуют, говорят, читатель к ней охладел… Надолго ли? Думаю, что нет. Повторим за Маяковским: “Поэзия пресволочнейшая штуковина, существует и – ни в зуб ногой!” (Кстати, поэт неверно употребил идиоматическое выражение, но, как правило, этого не замечают)…

Совсем иной характер у Марины Хлебниковой, куда более открытый, активный, порою даже напористый, но не могущий скрыть “нормальную” уязвимость поэтического сердца:

Ищу свое лицо –

сегодня во вчерашнем…

Дружила с подлецом –

сегодня стало страшно,

сегодня ноет зуб,

как совести бы надо –

стираю краску с губ,

а там опять помада.

…Как будто первый лед

подошвой прогибаю,

как будто кто-то врет,

а я ему киваю…

Мастерство в поэзии – не ремесло, а преодоление ремесла. Думаю, это чувствуется по стихам Марины. У нее есть свобода владения словом, есть выразительность и своеобразие. А кроме того – энергия и темперамент, чуткость совести. И ощущение культурного пространства, преемственности и той истории, которая творится у нас на глазах.

Слепым резцом выводится узор

Судьбы, и, провалясь под половицу,

Копейка свой придуманный позор

Медяшки, стертой пальцами блудницы,

Таит от глаз, не ведая пока,

Что чрез века подпольного мытарства

Ее на бархат вынесет рука,

Как ценный грош эпохи смутных царствий.

Это – как взгляд с высоты на наши дни, а рядом – взгляд изнутри… Какой там взгляд! Боль, крик, бунт против рабского озверения:

Мы – зверье… Нас сгоняет голод,

Он сильнее обид и стали.

Мы живем по законам стаи,

Вожакам подставляя горло.

Марина, когда ею владеет страстное отношение к тому, что мы называем гражданской темой, обретает воистину мужскую силу голоса, она вбивает строки, как гвозди:

Век мой! Смола и свинец!

Третьего Рима позор,

Третьего рейха конец,

Ветер, ноябрьский сор…

Век мой – горбун и главарь,

Бреющий души и лбы,

Я дочитала букварь

К водоразделу судьбы!..

И тут же – совсем другой регистр – пронзительная, истинно женская лирика: “Пять минут судьбы – к лицу лицом, пять минут судьбы – но телом к телу!.. Золотым залетным бубенцом по твоей душе я пролетела…” И непринужденная живописная пластичность: “Внезапно, как сбегает молоко, сбежал покой, откинув одеяло, и туфельки помчались так легко, что платье за ногой не поспевало”.

Повеяло поэзией, не так ли?

Слава Богу, Марина печатается. И в Москве, и дома – в Одессе. Хотя дома как раз трудней. Сложно живется теперь русскому поэту из “ближнего зарубежья”. Написал и вздрогнул: Одесса – зарубежье?! Нет, никакие силы не заставят делить русскую поэзию и поэтов по воле новых границ. Поэты – даже разбросанные по разным векам – всегда вместе, рядом. Тем более – современники…

Это целиком относится и к Марине Ровнер из Кишинева.

Но на внешнем и кончается сходство. Если у Максимовой – элегия и пассивная отстраненность, у Хлебниковой – напротив, гнев, любовь и радость, то у Ровнер – острый конфликт, вызов судьбе и времени, трагические нотки в голосе. Хотя она моложе своих подруг.

…И жался мужчина к коленям, мешая бежать,

Раздавленный будущим страхом измены и пота.

Трудно представить себе, что это – в начале жизни, где-то в районе первой любви, с которой у нас традиционно связана романтичность. Откуда такое мрачное предчувствие жестокого разочарования?

Что до чувства времени и истории, то у Марины Ровнер и здесь столь же сильно и резко выражается неприятие. Вот, например, какой мощный метафорический образ имперской тяжелой бесчеловечности возникает в окончании стихотворения “Эпилий”:

…нет у империи слуха. И нету лица.

А только литой и увенчанный лавром затылок.

Мрачно? Безысходно? Не будем спешить с выводами. Выготский в свое время писал, что искусство вытесняет содержание формой, и прекрасно доказал это, разбирая бунинский рассказ “Легкое дыхание”, где грубая проза жизни претворяется чудом в поэзию, как вода в вино. В стихах Марины Ровнер происходит нечто подобное. Если не вырывать строки из контекста, из поэтического целого, то окажется, что пластичная внутренняя гармония стиха побуждает находить в безотрадном отраду. Зачастую то, КАК говорит поэт, меняет смысл того, ЧТО он говорит. Врожденный артистизм Марины Ровнер позволяет ей смело идти на риск снижения, выворачивания лирики. Будь сказано чуть иначе, в ином ключе – стало бы диссонансом, безвкусицей.

Можно ли не почувствовать поэтическое дыхание следующих строк, которые начинаются совсем невесело:

Пока еще не выгнали с поличным,

Пока не отличили от живых,

Дай надышаться пряничным, коричным,

Столичным духом этих мостовых.

Марина – поэт, рано определившийся. Она пришла в Литературный институт, когда ее стихотворения уже начали печататься в Кишиневе, а затем и в Москве – в “Литературных новостях”, в журнале “Октябрь”, в “Книжном обозрении”, где ее подборка была представлена Риммой Казаковой (жаль, что Марина там выступила под случайным псевдонимом – Конецкая). Конечно, Марина восприимчива к современной поэтической культуре, испытывает те или иные влияния, но ничего намеренного, заданного в ее творчестве нет. Напротив, она убеждает в органичности, естественности своего голоса, в откровенности, пусть порой и рискованной. Образная “крутая” энергия, драматический темперамент ее стихотворений как-то не вяжутся с обликом их автора: жизнерадостная, деликатная молодая женщина, а один из ее поэтических циклов озаглавлен – “Смертельная доза”.

Пожалуй, нечему тут удивляться. Душа поэта отличается особой чуткостью, недаром Я.Полонский писал более ста лет назад:

Писатель – если только он

Волна, а океан – Россия,

Не может быть не возмущен,

Когда возмущена стихия.

Марина Ровнер встретила свою молодость в переломное время, которое обожгло душу опасной дозой незримого облучения. Потому молодое жизнелюбие выглядит каким-то раненым, порой надрывным.

Что до места в поэзии, то говорить об этом рано, как рано говорить и о недостатках, слабостях всех троих. Когда появятся книжки, дойдут до читателей, тогда уместным будет и слово критики.

Анна, Марина… Эти имена соединились в моих заметках случайно и не случайно. Невольная ассоциация с великими женскими именами в русской поэзии двадцатого века обязывает ко многому, вызывает чувство повышенной ответственности и требовательности. Дай Бог, чтобы эта перекличка имен была доброй, благотворной, чтобы мужество Ахматовой и Цветаевой, их верность своему призванию оставались путеводной нитью и в нашем лабиринте – путеводной нитью, уходящей в будущее.

Кирилл КОВАЛЬДЖИ

Хроника

Центр венгерской культуры, науки, информации и Центр делового, культурного сотрудничества Мордовии “Сияжар” организовали в Москве концерт ученика 7-го класса Центральной средней специальной музыкальной школы при Московской государственной консерватории тринадцатилетнего Дмитрия Демяшкина. Его имя уже широко известно среди маститых музыкантов. По мнению многих музыкальных критиков, Дима – восходящая звезда российского искусства. Неоднократно его удостаивали звания лауреата международных конкурсов. Сегодня Д.Демяшкин – солист Всемирного детского симфонического оркестра, стипендиат международной благотворительной программы “Новые имена”. Свои успехи в творчестве Дмитрий связывает с огромной помощью, которую оказывает ему педагог К.Шашкина, заслуженный деятель искусств Республики Татарстан. А ребята, одноклассники Д.Демяшкина, в один голос говорят, что, несмотря на растущую популярность у ценителей музыки, Дима не зазнается. Ах, какой молодец!

В Москве, в Государственном театре эстрады, прошел вечер памяти Марка Бернеса. Идя в театр, не думал, что большой зрительный зал будет до предела заполнен публикой. Как ни странно, сюда пришли не только пожилые люди. Радовало, что было много молодежи. Концерт вел художественный руководитель театра народный артист России Борис Брунов. Он и инструментальный ансамбль Театра эстрады, его главный дирижер заслуженный артист Российской Федерации Николай Старостин с первых минут создали такую прекрасную атмосферу, которая позволила с благодарностью и энтузиазмом вспомнить о выдающемся артисте и очень известным, и начинающим деятелям искусства. Зрителей “разогрели” выступления народного артиста СССР композитора- “классика” Никиты Богословского, народной артистки России Валентины Толкуновой, поэта-фронтовика Константина Ваншенкина, посетовавшего на то, что некоторые журналисты, не знавшие Марка Бернеса лично, пользуясь какими-то “пошлыми” анекдотами, пишут о нем небылицы. Блестящим было выступление на вечере памяти группы “На-На”. Солисты с присущим им задором исполнили популярные песни из эстрадного репертуара Марка Бернеса, а также произведения композиторов наших дней. Руководитель группы Барри Алибасов сказал, что ребята учатся у М.Бернеса “лиризму”, “доверительности”, “душевности”. К счастью, этот вечер не был ностальгическим. Марк Бернес любил жизнь – и живая жизнь искусства царила в Театре эстрады. Кстати сказать, средства, собранные от проведения вечера, пойдут на установление мемориальной доски на доме, где жил Марк Наумович.

На сцене “Ленкома” – новый спектакль. Он называется “Королевские игры”. Поставили его М.Захаров и молодой режиссер Ю.Михеев. В программке вы можете прочитать следующее: “Сочинение драматурга Григория Горина и композитора Шандора Калоша.., опера для драматического театра в двух частях по мотивам пьесы М.Андерсона “1000 дней Анны Болейн” в переводе В.Воронова”. Вот так. Между тем этот спектакль, как и многие другие постановки в “Ленкоме”, остроактуален – с политической точки зрения. Политика господствует на сцене. Посмотревший “Королевские игры” критик Георгий Капралов заметил: “Начинаешь читать газеты, послушаешь радио, глянешь на экран телевизора – парламентские перепалки, президентские амбиции, война суверенитетов, борьба за “смену религий” – и снова вспоминается театральное действо в “Ленкоме”. Как многолики в меняющихся одеждах, в переменах декораций эти игры, потрясающие порой всю планету!” Нет, не спрятаться нам сейчас от политики. Даже в театре не спрятаться.

Валерий ЕРМОЛО