Андрей КУРПАТОВ: К любой ситуации можно подобрать ключ

Один из самых известных психотерапевтов России Андрей Курпатов в школьные годы был крайне неуспешен, до второго класса не умел читать. Во многих интервью он отмечал, что каждое приближение нового учебного года для него было сродни катастрофе, войне «с принципиально непобедимым противником». Несмотря на свойственное ему с детства трудолюбие, изучение многих предметов, в особенности языков, требовало колоссальных усилий. Только спустя годы, уже будучи профессионалом, он распознал, что причиной двоек было специфическое расстройство чтения и письма, которое сегодня свойственно 10% детей во всем мире. В эксклюзивном интервью «УГ» Андрей Владимирович рассказал о том, как родителям и учителям не допустить дислексии, дисграфии и «цифрового слабоумия» у детей.

– Андрей Владимирович, как и когда вы узнали о существовании дислексии, дисграфии и так далее?

– Каким-то специальным образом я этого не узнавал. Сорок лет назад ты мог быть просто двоечником по русскому языку, и все. Впрочем, до второго класса мне как-то удавалось вводить всех в заблуждение и скрывать, что я не умею читать. Но в конце первой четверти второго класса меня раскусили, был большой скандал, меня вызывали к завучу, тестировали. В общем, целая история… Вплоть до 10-го класса моя оценка за сочинения была «5/1»: «пять» за содержание, «кол» за грамотность.

– Как родителям суметь принять эту особенность своего ребенка и предстоящие школьные трудности? Что им для этого нужно знать? Какие действия и слова они должны использовать?

– Мне кажется, тут все очень индивидуально. Если родитель понимает, что проблема в физиологии мозга ребенка, то я не думаю, что это станет для него травмой. Это просто особенность, которая при правильном подходе не является серьезным препятствием ни для социализации, ни для образования.

Родителям в целом важно понимать, как растет и развивается мозг ребенка, какие на этом пути возникают сложности и проблемы. В свое время я написал книгу «Счастливый ребенок», и она оказывает на родителей буквально какой-то целительный эффект, а я лишь рассказываю в ней о том, как от года к году развивается мозг ребенка.

Если вы понимаете, с чем имеете дело, перед вами уже не проблема, а просто задача. И поскольку никто из нас не уникален, наука все видела, к любой ситуации можно подобрать ключ. Хотя зачастую важно обратиться к специалисту, который занимается конкретной психической особенностью или расстройством.

– К каким нервным или психологическим проблемам у ребенка приводят незнание и отрицание этой особенности родителями?

– Честно говоря, мне трудно об этом говорить, поскольку я не являюсь ни детским психологом, ни дефектологом, я врач-психиатр. Пациенты, у которых дети страдали от дислексии, у меня, конечно, были. Но системно я этим вопросом не занимался, я тут скорее не специалист, а «клинический случай».

Да, к сожалению, в моем детстве проблемы с чтением и письмом оценивались просто как образовательная проблема, а не психическое состояние – «плохо дается», «не справляется». Маме учителя регулярно говорили: «Мальчик вроде бы умный, а вот по русскому одни двойки». Впрочем, аналогичная ситуация у меня была и с английским.

Мама переживала, но видела, что я вроде бы дурака не валяю, занимаюсь от школы до отбоя. Поэтому просто в какой-то момент смирилась с тем, что вот так. Но на это, правда, достаточно много времени ушло. И помню, что приходить домой после диктанта или изложения было ужасно тяжело. Именно потому, что мама в очередной раз расстроится.

– В чем вы видите причины такого широкого распространения дислексии, дисграфии и так далее у современных детей?

– Сейчас большинство детей поступают в вузы, и высшее образование стало своего рода нормой. Но мы же на самом деле не так давно перешли к всеобщей грамотности. Я прекрасно помню время, когда средняя школа и среднее специальное образование казались вполне достаточными. Сколько среди тех, кто пошел по этому пути, было дислексиков? Вполне возможно, что достаточно много. Обе мои прабабушки, например, всю жизнь были безграмотными, и ничего, никто не жаловался. В общем, я думаю, что тут мы, возможно, имеем дело со своего рода статистическим «белым пятном» – кому грамота не давалась, тот, как правило, и не шел в направлении академического образования.

С другой стороны, это, конечно, генетические факторы. В психиатрии в целом наблюдается явление, которое получило название «патоморфоз психических расстройств». Это значит, что клиническая картина психических расстройств сильно меняется в последние 20-30 лет. Ярких форм становится явно меньше, но увеличивается количество людей, страдающих сглаженными, мягкими, так скажем, формами психических расстройств. Связано это со множеством причин, начиная от минимальной за все времена детской смертности и соответствующих изменений в генофонде и заканчивая тем, что мы теперь способны существенно улучшать качество жизни людей с психической патологией, а это позволяет им становиться родителями.

Так что, возможно, мы имеем дело с накоплением в популяции определенного генетического груза, который проявляет себя, в частности, и таким образом – подобными нарушениями речевых функций.

– Вы часто говорите о вреде соцсетей и Интернета. Как в этом случае они влияют? Какими способами лучше бороться с информационной зависимостью?

– Думаю, сейчас уже никто не станет отрицать, в какой тотальной зависимости от гаджетов, соцсетей и бесконечного потребления контента мы находимся. Еще в 2015 году Арик Сигман опубликовал поражающий своими цифрами отчет о поведении людей в Сети. На тот период ребенок в возрасте 7 лет оставил в Сети уже целый год своей жизни 24/7, 8-летний подросток – 4 года. В среднем у экрана подростки проводили порядка 8 часов в день. Это шесть лет назад. В 2019 году практически постоянно находились онлайн уже 40% российских детей до 10 лет и 68% подростков. И понятно, что эти цифры только растут.

В 2014 году немецкий психиатр Манфред Шпитцер опубликовал книгу «Цифровая деменция», которая в России переведена под названием «Антимозг». В ней он подробно описал серьезные психические проблемы, которые возникают у детей, чьими бебиситтерами стали гаджеты. Книга вызвала большую дискуссию, но последовавшие многочисленные исследования показали, что Шпитцер прав – раннее и бесконтрольное использование гаджетов детьми и в самом деле приводит к серьезным нарушениям в развитии детского мозга.

В феврале этого года были опубликованы данные научного исследования, проведенного в рамках гранта РФФИ. Работа была выполнена большой группой исследователей РАН, МГПУ, МГППУ. Ее авторы предлагают такие нормы суточного экранного времени: 1-2-й классы – 20 мин, 3-4-й классы – 25 мин, 5-9-й классы – 30 мин, 10-11-й классы – 35 мин. Очевидно, что эти нормы в современных условиях звучат, по сути, утопично. Но важно понимать, к каким показателям цифрового потребления, прежде всего развлекательного контента, мы должны стремиться.

В этом же исследовании приведены цифры, характеризующие реальное положение дел в российских семьях: 70% родителей не ограничивают детей в просмотре телевизора, 60% – не устанавливают ограничений для игры в приставку, 34-53% – не пытаются ограничивать использование детьми смартфона или планшета, 43% – не ограничивают время пользования компьютером. То есть можно смело говорить, что общество пока не осознало проблему, перед которой мы оказались.

В чем ее суть? Прежде всего в условиях формирования нормального, здорового мозга ребенка. Базовые нейронные сети, которые отвечают за работу наших самых главных психических функций – внимания, памяти, целенаправленного мышления и так далее, – формируются в мозге вплоть до 25 лет. И если их формирование происходит в противоестественной для мозга среде (а виртуальная жизнь – это не то, что для него естественно), указанные функции оказываются дефектными. Об этом я подробно рассказываю в своих книгах, в частности в том же «Счастливом ребенке» или, например, в «Чертогах разума».

В 80-х годах специалисты стали активно говорить о феномене функциональной неграмотности, и тогда причины этого явления были не вполне понятны. По всей видимости, так пытались обозначить как раз естественный уровень распространения в популяции дислексии и дисграфии. В 90-х годах, когда экранное потребление в популяции в целом стало превышать по времени общение людей лицом к лицу, то есть за воспитание наших детей взялись экраны, на авансцену вышел диагноз СДВГ – синдром дефицита внимания и гиперактивности, поглотив, так сказать функциональную неграмотность.

Сейчас же проблема стала еще больше и шире. Как следствие, все, что раньше было просто функциональной неграмотностью и СДВГ, объединяется, но с куда большими драматическими проявлениями – в понятия «цифровое слабоумие» и «цифровой аутизм». Последние как раз связаны с недоразвитостью базовых нейронных сетей – центральной исполнительной сети мозга, сети выявления значимости и дефолт-системы мозга. Многочисленные научные исследования показывают, что СДВГ и другие расстройства данного спектра – это в минимальной степени генетические нарушения, в основе своей это проблемы, вызванные формированием мозга ребенка в противоестественной для него визуально-цифровой среде.

– Я беседовала с Марией Пиотровской, которая очень интересно рассказала о работе возглавляемой ею Ассоциации родителей и детей с дислексией, о самой проблеме дислексии, дала советы педагогам в этом отношении («УГ» №48 от 1 декабря 2020 г.). Могут ли амбициозные стратегия и задачи ассоциации быть поддержаны российским обществом, готово ли общество?

– Прежде всего я хочу сказать, что всем нам предстоит много работы, всех нас ждут непростые времена. К сожалению, от цифровой зависимости страдают не только дети, а в первую очередь взрослые, чье психическое состояние все чаще и чаще может быть охарактеризовано как своего рода информационная псевдодебильность – общее снижение интеллектуальных функций, поверхностное мышление, ущербные навыки социальной коммуникации, отсутствие мотивации и жизненных целей.

Немногие еще осознают, насколько опасно и для взрослого мозга бесконтрольное цифровое потребление, насколько оно способно повлиять на жизнь человека и его психическое здоровье. А до тех пор, пока родители не осознают свою проблему, помочь детям не представляется возможным. Как говорят в самолетах на инструктаже: «Сначала наденьте маску на себя, а затем на своего ребенка».

И здесь мне кажется важным сделать одно существенное разграничение. Мы все с вами неизбежно переходим в цифровую среду. Но цифровая среда цифровой среде рознь. Проблема с детьми и взрослыми, залипающими в телефоне, не в том, что они портят глаза, а в том, что они потребляют примитивный, бессмысленный по своей сути контент. Мы же то, что мы едим, и не только на физическом уровне, но и на уровне информационном.

Нет ничего плохого в цифровых технологиях и искусственном интеллекте, например, как таковых. Напротив, это технологии, которые могут и должны служить обществу, людям. Однако каков контент? Если дети потребляют через экраны правильно созданный образовательный контент, они, даже если захотят, не смогут залипать в экранах постоянно. Образовательный контент предполагает выполнение интеллектуальных задач, обратную связь, оценки. От этого мозг ребенка устает в хорошем смысле этого слова и сам по себе захочет переключиться в офлайн. Но если ребенок потребляет через экраны исключительно развлекательный контент, нет никаких шансов, что он захочет покинуть виртуальное пространство по доброй воле.

Таким образом, я считаю, что самое важное сейчас – это системные меры по трансформации информационного пространства, в котором живут наши дети. Если мы сможем использовать «цифру» во благо развития детей, то у нас есть будущее. Если нет, нас этот «мирный атом» просто погубит.

– Вы прогнозируете победу цифрового разума над интеллектом человека. Что, на ваш взгляд, главным образом нужно поменять в современной школе и в целом процессе обучения, чтобы этому противостоять? Какие задачи будущее ставит перед современным учителем?

– Честно говоря, это вопрос немного из другой области. Развитие искусственного интеллекта – это результат естественного прогресса научной мысли. Эти технологии нужны и важны. Другое дело, что нам не следует отождествлять машинный интеллект с человеческим, это феномены разной природы.

Машины способны решать множество задач куда лучше нас, у них несравнимо больше расчетные мощности, куда более сложные алгоритмы, учитывающие невообразимое количество данных. В этом отношении мы машинам, безусловно, проигрываем. Это как сравнивать человеческие ноги и пятьсот лошадиных сил в двигателе суперкара.

Однако мы должны сохранять и приумножать интеллектуальные навыки, помогающие нам управлять этими машинами. А вот тут-то как раз проблемы… К сожалению, ни Instagram, ни TikTok, ни дискуссии в FB, ни миллионы часов видео на YouTube не помогают нам становиться умнее. Навыки интеллектуальной работы – это вообще новая отрасль знаний, которая требует самого серьезного развития. Вот почему я сейчас занимаюсь преимущественно именно этим.

– Вы не раз говорили о необходимости создавать интеллектуальные резервации для воспитания детей. Как эти резервации должны выглядеть на практике?

– Резервации – это, конечно, метафора. Но в каждой шутке лишь доля шутки. Мы и в самом деле должны обеспечить системное ограничение цифрового развлекательного контента, потребляемого детьми, и с самого раннего детства заниматься формированием у них не только здоровой психики, что является сейчас отдельной проблемой, но и интеллектуальных навыков – учить, так сказать, уму и разуму.

Как я уже сказал, до 25 лет формируется так называемый каркас тех интеллектуальных ресурсов, которыми мы будем пользоваться всю оставшуюся жизнь. Да, обучаться чему-то новому, запоминать, понимать новое мы можем в любом возрасте благодаря нейропластичности. Но к 25 годам в нашем мозге завершается миелинизация тех его отделов (в частности, префронтальной коры), которые ответственны за планирование, формирование образа будущего и многие другие психические навыки.

Поэтому очень важно помочь ребенку и подростку развиться в следующих трех направлениях. Во-первых, это навык усидчивости – умение тормозить свои импульсивные «хочу» и концентрировать внимание на задаче. Сюда же можно отнести соблюдение правил цифровой гигиены, о которой я рассказываю в книге «Красная таблетка-2». Во-вторых, это навык формирования социальных отношений, поскольку чем сложнее наши социальные связи, тем более сложные и детальные модели реальности способен создавать наш мозг.

Наконец, третье – это умение «вынимать» информацию из контента. Сейчас большинство информации подается нам в готовом, пережеванном, можно сказать, виде, а это никак не обучает детей думать. Не случайно так востребованы те специалисты, которые могут самостоятельно работать с большими текстовыми данными, умеют искать, структурировать информацию и превращать ее в действительное знание. И это именно тот навык, которому мы должны учить детей с самого раннего возраста.

Что касается системы образования, то ей, конечно, предстоят большие изменения. Психология восприятия современных детей изменилась, это уже медицинский факт: им сложнее концентрировать внимание и воспринимать информацию на слух, их мышление стало больше визуальным, нежели лингвистическим. Кроме того, в обществе принципиально утрачен психологический феномен авторитета, а учится наш мозг только у тех, к кому мы испытываем уважение, кого воспринимаем выше себя. А кого современные дети воспринимают выше себя? Родителей, учителей? Нет, к сожалению. Блогеров и тиктокеров в лучшем случае. Вот проблемы и множатся одна за другой.

– Статистика детских суицидов в России неутешительна, пандемия на это также существенно повлияла. С чем таким сталкивается современный подросток, что у него не хватает сил это пережить?

– Уровень суицидов среди российских подростков, по данным ВОЗ, составляет 19-20 случаев на 100 тысяч человек. Это, надо признать, в 3 раза выше мирового, что, конечно, гигантская проблема. Наш Роспотребнадзор в 2013 году опубликовал отчет, из которого мы узнали, что «за последние годы количество детских суицидов и попыток самоубийств увеличилось на 35-37%». Впрочем, не вполне понятно, какой период оценивался. С другой стороны, достаточно видеть высокий уровень и растущий тренд, чтобы озаботиться данной проблемой самым серьезным образом.

Российская статистика по суицидам всегда была крайне некачественной, но мы точно знаем, что суициды ежегодно забирают у нас десятки тысяч жизней. Их точно не меньше, чем количество жертв ДТП. И наибольшая частота суицидов наблюдается как раз у подростков и молодежи в возрастном диапазоне от 15 до 35 лет. Причем надо учитывать, что на один случай завершенного суицида приходятся десятки, а в подростковом возрасте и вовсе сотни нереализованных суицидальных попыток. Так что проблема куда шире, чем может показаться на первый взгляд.

Но дело, конечно, не в пандемии. Проблема куда глубже. С одной стороны, это деструктивный контент в социальных сетях, включая все виды и формы кибербуллинга, троллинга, моббинга и т. д. С другой стороны, отсутствие внешней организующей ребенка культурной среды. Главная сила, которая толкает человека на суицид, – это ощущение, что у тебя нет будущего. Полная беспросветность и бесперспективность. Когда общество создает в культуре образ будущего, каждый из нас обретает в нем свой смысл и свою цель. Но когда этого образа нет, а у современных детей его нет от слова «вообще», ситуация, конечно, становится просто драматической.

Наконец, само использование социальных сетей, как выяснилось в целом ряде научных исследований, усугубляет депрессивную симптоматику у подростков и увеличивает их суицидальную настроенность. Если ребенок проводит в социальных сетях более четырех часов в сутки, что, к сожалению, не редкость, то депрессивное состояние становится почти неизбежным. А каким вам кажется будущее из депрессии?..

– Андрей Владимирович, вы не раз в своих интервью и работах отмечали, что дети стали менее креативными. Но неужели такое количество контента, который они производят в соцсетях, а многие даже зарабатывают на этом деньги, не способствует развитию креатива? Что делать в этом случае родителям и учителям, как развивать творческие способности в детях?

– Как я уже говорил, контент контенту рознь. Данные о снижении креативности у детей не мои, это результаты большого репрезентативного исследования Кюнг Хи Ким, которая доказала это на динамике результатов знаменитого теста креативного мышления Элиса Торренса. В этом исследовании изучались результаты детей по тесту Торренса за последние полвека, с момента его существования это более 300 тысяч анкет. Оказалось, что уже в 2008 году 85% детей получили более низкие баллы по креативности, чем средний ребенок в 1984 году. А в 2008 году, замечу, знаменитому iPhon был всего год. Что происходит теперь, когда экран есть в руках практически каждого ребенка?

Рекомендации те же – ограничение времени потребления развлекательного цифрового контента. Совместное чтение с детьми, большая социализация детей, максимальное привлечение к совместной с родителями созидательной деятельности.

– Не могу не спросить про работу лаборатории нейронаук и поведения человека в Сбербанке. Среди данных исследований, которые были получены, были ли те, которые изменили или сильно поколебали ваши представления о человеке?

– Думаю, мои представления о человеке достаточно трудно поколебать. Все-таки они формировались в течение почти 30 лет моей деятельности в области нейрофизиологии, когнитивной психологии, психотерапии, психиатрии и социальной психологии. Задача же нашей лаборатории не в том, чтобы из научного интереса изучать человека, а в том, чтобы использовать знания о человеке (с учетом трансформации его психики в период «цифровой волны») для решения конкретных прикладных задач.

Так, например, с начала этого года наша лаборатория подключилась к команде, которая работает над созданием нового поколения школьной образовательной платформы. И я уверен, что мы сделаем этот инструмент по-настоящему современным, эффективным и безопасным. Да, это чрезвычайно сложная задача. Да, сказать, что кто-то смог с ней успешно справиться, нельзя. Но совершенно очевидно, что без подобного инструмента мы не сможем обеспечить качественное образование нового, уже тотально цифрозависимого, поколения.

Другое направление деятельности – работа по предупреждению кибер­угроз, с которыми сталкивается современный ребенок в Интернете. К сожалению, ситуация почти критическая, у нынешних детей нет страха перед виртуальной средой, поэтому они с легкостью делятся в сетях личными данными, подвергают себя риску сексуального использования, деструктивному воздействию групп, пропагандирующих суицид, скулшутинг и т. д. И это не считая кибербуллинга, троллинга и тому подобных вещей.

К счастью, те технические средства, которые разрабатываются сейчас в Сбере, предоставят родителям эффективный способ обезопасить своих детей. Важность этой задачи трудно переоценить. Но, конечно, остается вопрос – готовность общества понимать все те риски, перед которыми мы сейчас оказались.

– В последние несколько лет психологи и психотерапевты стали особенно востребованными в больших городах. С чем это связано: общество стало осознаннее, увеличилось количество неврозов или существуют какие-то другие причины?

– Двадцать с лишним лет назад, когда я только начинал работу над серией своих психотерапевтических книг, пограничных психических расстройств было ничуть не меньше. Достаточно напомнить, что самый высокий уровень суицидов в России – это 1998-1999 годы. Но тогда большое значение имели внешние факторы – финансовые кризисы один за другим, инфляция, общая неопределенность после изменения самого формата государства и социальных ролей в нем. А еще множественные риски, связанные с насилием, боевыми действиями, террористическими актами, эпидемией героиновой наркомании…

При этом за психологической, психотерапевтической помощью обращаться было не принято, и культурной привычки такой не было, и понимания вопроса, да и специалистов тоже. Поэтому на протяжении нескольких лет я целенаправленно добивался создания телевизионной программы на, как тогда говорили, центральном телевидении. Целью было сместить фокус сознания людей с внешних причин психологических проблем на их внутренние, психические, механизмы. Внешние факторы далеко не всегда можно изменить, а вот привести свое душевное состояние в порядок с помощью специальной помощи возможно. Виктору Франклу, как известно, это даже в концентрационном лагере удавалось сделать. Так что нам тут грех жаловаться.

И сейчас ситуация постепенно выправилась, мы начинаем понимать, что дело не всегда во внешних обстоятельствах, но и в обстоятельствах нашего внутреннего мира, психологического состояния. А если так, то и помощи надо искать у специалистов. Которые, к счастью, теперь тоже есть. При всех трудностях и недостатках я считаю, что это был большой культурный шаг нашего общества, который делает его как раз более здоровым. В конце концов здоровее то общество, которое осознает свои проблемы и справляется с ними, нежели то, в котором нет понимания ни причин существующих проблем, ни их грядущих последствий.

– В своих книгах вы говорите о необходимости избавляться от иллюзий в жизни. Крушение какой из ваших иллюзий стало для вас самым большим шагом вперед?

– В молодости думаешь о том, как изменить мир, чтобы он стал лучше. Мечтаешь, что-то даже пытаешься делать в этом направлении и непременно разочаровываешься. Это неизбежно, ведь изменить мир нельзя, это иллюзия. Впрочем, можно научиться ему помогать. Что, на мой взгляд, куда лучше. Так что избавление от иллюзий, как по мне, и в самом деле имеет смысл…

Досье «УГ»

Андрей Курпатов – психотерапевт, популяризатор науки, научный руководитель лаборатории нейронаук и поведения человека Сбербанка, президент Высшей школы методологии и основатель интеллектуального кластера «Игры разума» в Санкт-Петербурге, а также проекта «Академия смысла». Широкую известность получил в 2005 году, когда его психотерапевтические шоу начали выходить на телевидении: сначала на канале «Домашний», а затем на Первом канале. Андрей Курпатов написал более 100 научных работ и монографий в области психотерапии, положил начало системной поведенческой психотерапии. Самые популярные книги автора: «Красная таблетка. Посмотри правде в глаза!», «Четвертая мировая война. Будущее уже рядом!», «Счастливый ребенок. Универсальные правила». Влиянию информационной среды на психику человека посвящено более 50 статей автора.