Анатолий Ким: Я пишу о бессмертии

Загадочный писатель Анатолий Ким. Пожалуй, один из тех, чью тайну творчества постигнуть невозможно. Многоликий, переменчивый, хранящий в своем слове многовековую мудрость своего народа. Больше тридцати книг написано им. Поэт, драматург, эссеист, сценарист: три фильма сняты по его сценариям – “Сестра моя Люся”, “Месть”, “Выйти из леса на поляну”. Редко кто оставался равнодушным, прочитав его книги. Даже те, кто яростно критикует его последние вещи, все равно с интересом следят за его творчеством. Да, Ким изменился. После пантеистских “Отца-леса”, “Белки”, “Собирателей трав” появились “Поселок кентавров” и “Онлирия”, обескуражившие многих. Последними вышли в “толстых” журналах “Сбор грибов под музыку Баха”, “Стена”, “Близнец”. Сейчас Ким пишет свою новую книгу…

Квартира в старом московском доме на Конюшковской. Последний этаж бывшей коммуналки. Восточная экзотика неуловимо, ненавязчиво напоминает о себе плетеными изящными игрушками из соломы, ароматом диковинных специй и…

– Я тут грибами занимаюсь, подождите немного, – просит Анатолий Андреевич.
У меня есть время, чтобы внимательно рассмотреть рабочий кабинет Кима. Кипы толстых журналов, в основном “Новый мир” и “Роман-газета”, на полу, рукописи, книги. И картины.
– Я рисую, – говорит хозяин, – вот напишу последнюю книгу и снова вернусь к живописи. И, как будто угадав мой вопрос: “Откуда вы родом?”, – начинает рассказывать.
– Недавно один человек пытался мне сделать комплимент: “Вы непревзойденный корейский писатель в России”. А я его спрашиваю: “Каких еще корейских писателей вы знаете?” Он не смог ответить. По-моему, принадлежность к литературе определяется только языком. На каком языке человек пишет и наиболее полно выражает себя, к той национальной литературе он и принадлежит. Дело не в расовой принадлежности, а в принадлежности к слову…
Я родился уже в России, в Советском Союзе. Мой дедушка в 1908 году пересек дальневосточную границу. Корея – горная страна, земли очень мало. Корейцы же очень трудолюбивы, мечтательны. Может, именно из-за их мечтательности у них появлялось слишком много детей. Земля доставалась старшему сыну, а многочисленные младшие братья должны были заниматься чем-то другим. Многие уезжали в дальние края. Где только не встречал я корейцев – в Африке, Австралии, Америке, даже на экзотических островах: Гаваи, Гаити, Фиджи. Все это потомки безземельных младших братьев.
Я родился в 1939 году в Казахстане. Тогда велась политика переселения народов, людей насильственно отправляли в Среднюю Азию и Казахстан. Поезд останавливался зимой в голой степи, всех высаживали. Мы выжили: очень помогли казахи, и мы всегда будем помнить об этом. Но корейцы потеряли национальную культуру, родной язык. Мой отец был учителем русского языка и литературы, поэтому в доме чаще говорили на русском…
Когда мне было 8 лет, мы вернулись на Дальний Восток. Сначала была Камчатка – там отец занимался с корейскими ребятишками, детьми рыбаков. Потом начались наши переезды – Уссурийский край и, наконец, Сахалин. Там я окончил школу и решил поехать в Москву.
– Учиться писать?
– Нет, рисовать. А заронили в меня это дерзостное зерно учителя. Последние два года, 9-й и 10-й классы, мы учились у плеяды молодых педагогов, которые приехали на Сахалин после окончания Московского пединститута. Взяли и всей компанией отправились на край света. Это были блестяще подготовленные профессионалы. Поколение романтиков, нравственные и духовные ценности для них были куда выше материальных. Эти учителя произвели в наших душах настоящую революцию. До этого мы жили как счастливые, но невежественные аборигены. Нас учили “чему-нибудь и как-нибудь”. Учитель мог орать, мог… даже журналом по голове заехать. А тут пришли совсем другие люди. Тогда-то я начал рисовать. Тогда и полюбил литературу. Учителя предложили нам издавать рукописный журнал. Не мудрствуя лукаво, назвали его “Юность”. Я был главным редактором. Наверное, потому, что писал хорошие сочинения. Учительница русского языка Тамара Петровна предложила очень простой способ постигать мастерство слова: мы вечерами собирались в школе и переписывали художественные тексты. Это очень помогло. Все избавились от двоек по русскому. Кроме того, это сдружило нас. Мы стали проводить вместе вечера, праздники.
…Уезжая в столицу, я встретил своих учителей на вокзале во Владивостоке. Они возвращались после двух лет работы на Сахалине в Москву. Тамара Петровна предложила пожить у нее первое время.
– Значит, в “Белке” есть автобиографические моменты?
– Только канва и реальные прототипы – мои однокурсники по художественному училищу. Кстати, в первый год я не поступил и работал на стройке, освоил за это время рабочие специальности плотника, штукатура, а впоследствии и машиниста башенного крана. Студентом стал на следующий год. Три года прожил довольно благополучно, пока на меня не обрушились стихи. Я учился на театральном факультете – из нас готовили художников-постановщиков. Практику проходил в Новокузнецком театре, в этом городе жила моя сестра. На одном из спектаклей я услышал строчку из Уитмена: “Ребенок принес мне горсть травы. И спросил: “Что это?” В этих словах была беспредельность. Я понял, что такое поэзия, ее душа, и мгновенно начал писать стихи. Это было настоящим бедствием для меня. С 4-го курса я ушел в армию, чтобы разобраться в себе – нельзя гореть с двух сторон. Молодость одна, и свои силы нужно было посвятить чему-то одному. Получилось, что литература обрушилась на меня через поэзию, а дорога к ней была через живопись… Но и сейчас в литературе я пишу как художник, я избегаю общих фраз, я стремлюсь к цветовой гармонии. Кстати, бывая в Корее, я неожиданно обнаружил в старинных родословных книгах, что я прямой потомок одного из самых великих корейских средневековых поэтов – Ким Си Сыпа. Видите, древняя духовная струя ушла под землю и вырвалась в России в русском слове …
– Анатолий Андреевич, что вызвало такое изменение в вашем творчестве? От пантеистских “Собирателей трав”, от “Отца-леса”, от “Белки” вы пришли к эротически гротескному “Поселку кентавров”, к мистической “Онлирии”…
– А перемены связаны с моим крещением. Я стал христианином в 40 лет. Мой крестный – Иннокентий Смоктуновский. Безмятежный пантеист ушел, он был крещен. Произошли внутренние перемены. “Белка” была написана до этого. Я обрел апокалиптическую тревогу, которой пронизано все христианство. Ведь самое главное упование человека-христианина не в победе над смертью, а в воскресении…
– Вы верите, что мы не умираем?
– Не просто верю, знаю. И вы это знаете. Иначе мы бы не сидели, не говорили, не улыбались друг другу. У каждого из нас есть в переизбытке то, что не знает смерти… А смерть – это самая низкая материальная вещь. Просто ритмическая единица, как синкопный удар. Все мы проходим через бесконечное множество смертей и рождений.
– Значит, вы скорее буддист, если верите в реинкарнацию, в переселение душ?
– Тут нет противоречия. Просто буддисты воспринимают бытие человечества эмпирически, в чувственной последовательности, для них существование каждого человека как мгновенное звено в бесконечной цепи. А христианство подходит более абстрактно, рассматривая весь цикл мирового бытия: начало (сотворение), конец мира и воскресение. Потому у буддистов факт индивидуальной смерти не стал символом конца света…
– У вас есть дети?
– Да, две взрослые дочери от первого брака и внучка 12 лет. Одна дочь окончила художественное училище, а другая в юности блестяще писала стихи.
– Женщины помогали вам в творчестве или наоборот?
– Любой художник, поэт не сможет полноценно осуществить свое творчество без женщины. Возможно, кому -то достаточно просто возвышенной любви, как Данте и Петрарке. Но без женщин не обошелся ни один художник.
– Ваша вторая жена – Наталья Громова – окончила Литературный институт?
– Не успела. Я ее оттуда забрал, хотя сам окончил и преподавал в нем. Она училась в семинаре у Николая Старшинова. Мне понравились ее стихи, когда мы познакомились, а дальше пришло к нам что-то большее…
– Вы “природный” человек, а живете в Москве. Тяжело?
– О, здесь я не живу, а выживаю. Я здесь издыхаю. И дело не в том, что это Москва. То же самое будет в любом мегаполисе, где огромное скопление людей, – в Париже, Нью-Йорке. Я прихожу в себя на природе. Все свои вещи я написал в деревне Немятово Рязанской области. Там после своей первой книжки я купил маленькую избушку, там выросли мои дети.
– Над чем вы сейчас работаете?
– Я всегда что-то пишу. Сначала я писал о жизни, потом о смерти. Сейчас о бессмертии. Я хочу наиболее полно осмыслить, что такое бессмертие. Я вижу его в составе нашей сущности – и физической, и духовной… Вот закончу свою последнюю книгу и вернусь к рисованию. Литература и живопись наконец-то сомкнутся. Я построил себе дом в Мещере. Там у меня мастерская, и сейчас, когда мы с вами говорим, меня уже ждет мольберт…

Светлана РУДЕНКО