Анабарский зимник

После долгой полярной ночи в Юрюнг-Хая появилось солнце

Дороги стары как мир, и без них немыслимы обжитые людьми пространства. И у великих гор есть перевалы, и у матери-земли – дороги, и у синей воды – брод, и у темного леса – тропа, говорят якуты.

Еще в Удачном мне говорили: «Разбуди Алдухова посреди ночи, и он тут же выдаст формулы, по которым рассчитывается толщина льда». Однако лед в этих широтах часто ведет себя не «по формулам». Когда несколько лет назад один водитель почувствовал, что его трактор проваливается под лед, у него из головы вдруг вылетело собственное имя. Но, удивительное дело, машина ушла под лед лишь по ступицы и остановилась. Когда к нему подбежали парни из колонны, шедшей сзади, он тихо вымолвил: «Братцы, подняться не могу, ноги отнялись». Оказывается, парень попал на пустолед – под коркой льда была пустота, а под ней уже надежный толстый лед. Так здесь случается, когда во время первых заморозков резко падает уровень воды в реке…

В старину реки называли божьими дорогами. Во многих местах это были единственные пути сообщения. Причем не только летом, но и зимой. Мороз превращал речной путь в зимник – зимнюю магистраль, что проложена по скованными льдом «водам или болотам, где летом нет езды». Для езды по зимникам нужна и особая техника, и у водителей должен быть соответствующий опыт.

Выбрал необжитую Сибирь, «зимняя» карта которой вся прострочена ледовыми дорогами. В основном это реки, впадающие в Ледовитый океан. Тысячекилометровый Анабарский зимник проложен по реке Анабар от поселка Удачного (здесь, в пятистах километрах от Мирного, возле полярного круга, ведутся разработки новых алмазных трубок) до расположенного на побережье моря Лаптевых поселка Юрюнг-Хая.

Сумеречным морозным (мороз за сорок!) утром мы выехали из поселка. Все реже тайга, все больше проплешин. На марях то тут, то там торчат белые столбы – покрытые инеем сухие стволы лиственниц. Медленно и нехотя встает над лесом солнце, оно в это время года в Заполярье холодное, какое-то ненастоящее, как огонь в электрокамине. Мой водитель Виктор Алдухов припал к рулю уазика, мнет сосредоточенно крепкими редкими зубами беломорину. Виктор, хоть на Севере и недавно, парень бывалый, пришлось помотаться по свету. В молодости работал электриком на больших белых пароходах, ходил в загранрейсы. Поэтому сейчас в командировки на зимники всегда «удирает» с радостью – вольные морские ветры оставили в его душе отметину на всю жизнь.

В Оленек, первый от Удачного населенный пункт на зимнике, прибыли под вечер. Здесь нас ждала серьезная ледовая переправа. По первому льду на зимниках обычно идут самые опытные и находчивые водители. На алгебру надейся, а сам не плошай. Виктор признался мне, что, перед тем как въехать на незнакомый лед, он три раза бьет топором (ровно три раза в одно и то же место!) изо всей силы по ледяному панцирю. Если топор не пробивает его, то лед выдержит уазик. Но иногда, когда другого выхода нет, приходится двигаться по хлипкому, ненадежному льду.

На пикете Береговом, расположенном в шестидесяти километрах от Оленька, у Ивана Ивановича мы не стали долго задерживаться. Обогрелись, выпили по кружке чая и решили, что по льду Малой Куонамки добежим до Марьи. Многие пикеты шоферы знают не по официальным названиям, присвоенным им дорожниками, а по именам пикетчиков. В этих пустынных, выметенных тундровыми ветрами краях каждый человек заметен, виден весь как на ладони. Имя того, кто первым срубил зимовье в верховьях реки, кто на новом охотничьем маршруте-путнике построил лабазы и загоны, чьи сети оказались наиболее удачливыми, закрепится в памяти, запомнится на долгие годы. На Анабаре есть речушки Федор, Аграфена, остров Яков, Арьяновский перекат. По-якутски хана бар означает «где это?» («Где это, Анабар? И не слыхали о таком». – «На краю географии, у моря-океана»). Но находятся и такие, которые связывают название реки с именем девушки Анны. Дескать, она умела врачевать недуги, и к ней приезжали больные и немощные из самых дальних стойбищ, спрашивали, входя в дом: «Анна бар?»

Якутка Марья единственная пикетчица на Анабаре. На берегу Малой Куонамки она живет с сыном Русланом. Ему уже под тридцать, но ростом не вышел парень, выглядит мальчишкой, шоферы в шутку зовут его тигренком. Марья умеет все: и штукатурить, и малярничать, и печки класть, и шкурки выделывать. У Марьи самый вкусный хлеб на зимнике, она сама его выпекает в маленьких формах. Шоферы как ни торопятся, но к Марье обязательно заглянут.

Здесь, кроме нас, никого не было. На подоконнике стояла керосиновая лампа, язычок пламени робко лизал темноту. На стенах шевелились лохматые тени. Потрескивали в печке поленья. Мы чаевничали, расспрашивали Марью о житье-бытье. Хозяйка только успевала загибать пальцы: пену (корыто для перевозки груза по снегу) не везут, свечей нет, чай никудышный, занавески на окнах надо поменять, мука плесневеет, спасибо, шоферы выручают…

В этот день мы добрались до поселка Эбелях. Он расположен чуть ниже слияния Большой и Малой Куонамки, примерно в том месте, где в Анабар впадает река Эбелях. Кстати, слово «эбе» с якутского переводится как «бабушка». Якуты раньше считали грехом произносить имена особо чтимых людей и названия некоторых географических объектов. Водоемы они, как правило, почтительно называли «эбе» – «бабушка» или «хотун» – «госпожа». Поселку геологов дал жизнь зимник. Собственно, он и был пробит для того, чтобы люди имели возможность основательно покопаться в недрах этой земли. В «Обзоре Якутской области за 1909 год», с которым я ознакомился в мирненской городской библиотеке, губернатор утверждал, что «морская граница совершенно не пригодна для сношений и внешней торговли». Отсутствие дорог тормозило развитие края. В «стране незаходящего солнца», как называли свою родину якуты, слово «суол» долгое время означало просто «след», и только недавно так стали называть дорогу, для обозначения которой в лексиконе якутов до этого не было отдельных слов.

По обе стороны Анабара возвышаются узорчато заснеженные скалы, с выступов которых бахромой свисают сосульки. Ветра здесь порывистые, хлесткие, и плотно сцементированные песчаники во многих местах изрядно ими потрепаны, приняли причудливые формы.

На ночь мы расположились в «транзитне» – временном общежитии для шоферов зимника. Вечером пили чай, млели от тепла (ртутный столбик за окном опустился ниже пятидесятиградусной отметки), неожиданного гостиничного уюта. Вдруг за стеной раздался звонкий дрожащий голос:

– Я увидел, как над лесом появилось солнце. Оно было большим и красным. Солнце все подымалось и подымалось…

– Что это? – мы прислушались, отставили дымящиеся кружки.

Один из шоферов, прибывший до нас, рассмеялся:

– Я тут за целый день весь фотосинтез выучил, узнал, что Волга впадает в Каспийское море, а лермонтовский «Парус», наверное, и во сне буду повторять. Школа здесь за стеной. «Транзитка» разделена на две половины: в одной мы, в другой школяры.

На следующий день мы выехали, как только горизонт стал окрашиваться в розовый цвет. Впрочем, это была почти середина дня. До Юрюнг-Хая оставалось триста километров. Самых трудных.

…Колея вдруг пропала, и мы выскочили на наледь. Машина затряслась по грязно-желтому льду. Иногда попадались чистые и ровные участки. Лед на этих дорожных островках был то зеленоватым, то отсвечивал голубизной. Попадались и опасные провалы. Они расплывчатыми кляксами темнели на льду. То и дело приходилось объезжать торосы. Виктор стал выкручивать баранку к правому берегу. Через двести метров машина вдруг забуксовала – под колесами песок вперемешку со снегом. Виктор дернул уазик назад, качнул вперед – бесполезно, еще глубже зарылись. В ход пошла лопата. Работали попеременно. Не чувствовали ни мороза, ни ветра. Виктор снова сел за руль. Взбрыкнуло одно колесо, другое – уази­к задрожал и стал потихоньку выезжать назад. Через несколько минут мы вернулись на старую колею. Вдали из тумана выступила вершина, похожая то ли на длинный стог сена, то ли на амбар.

– Гора Булка, – сказал Виктор. – Только без изюма. Помню, на Гаити…

Что там было на Гаити, я так и не узнал. Внезапно гора исчезла из виду, на дороге перед капотом заплясали снежные вихри. Все потонуло в молочной пелене. Колеи были едва заметны. Виктор включил фары, но свет почти не пробивал снежную пыль.

– Это место мы трубой зовем. Везде тихо, спокойно, а здесь ветер вовсю шаманит, поневоле черта помянешь. И днем, и ночью при самой распрекрасной погоде переметает.

Краешек солнца, похожий на мандариновую дольку, маячил над тундрою, вот-вот свалится за горизонт. Ветер наждачил анабарские снега. Как бы к ночи не разгулялась пурга. Быстро темнело. Растаяли, ушли от нас берега. Зелеными цифирками, буковками, значками светились на панели приборы, как древние неразгаданные письмена. Дорога разматывала километры, вернее, как ни жаль, уже сматывала, потому как до конца зимника оставалось совсем немного.

Виктор молча смотрел вперед, на скулах его играли желваки. Погода окончательно испортилась. Машина то и дело натыкалась на заструги, которые острыми клиньями врезались в зимник. Прошел час. Быстро пролетел другой. Третий был на исходе. Где же поселок? Странно. Куда он подевался? Я мысленно представил карту. Что у нас по курсу? Анабарский залив. Полуостров Нордвик. Остров Большой Бегичев. Море Лаптевых. Ледовитый океан. Арктика… Стоп. Какой океан, какая Арктика? Я же не на борту лайнера, а в кабине уазика. Мы не можем бесконечно и беспредельно мчаться через льды. У нашего зимника должен быть конец – Юрюнг-Хая. Но где он? Нет и нет его. Дорога бежит и бежит на север. Вокруг вроде посветлело. Над снегами повисла большая красная луна. Дорога стала прижиматься к левому берегу. Вдруг Виктор резко затормозил.

– Вижу! Вижу!

Мы выскочили из машины. На бугре теплился огонек. Еще не опомнились, не разобрались, что к чему, а уже хруп-хруп – заскрипел снег под нашими торопливыми шагами. Но это был не поселок. Через несколько минут добежали до занесенного снегом балка (так на Севере называют жилые вагончики). Оторвали примерзшую дверь и ввалились в тесную каморку, по стенам которой были развешаны сети, капканы, ружья, торбаса (меховые чулки). Навстречу нам выскочил коренастый бородач.

– Каким ветром, мужики?

– Южным, попутным.

Парень – он оказался вольным промысловиком – кинулся готовить строганину. Притащил задубевшего муксуна, чуть подержал его на печке и отсек острым ножом плавники. Потом ловко стал сдирать зубами кожу. После этого порезал рыбину на длинные куски, насыпал в тарелку соли вперемешку с перцем. Промысловик по прозвищу Степаша был рад нам не меньше, чем мы ему, не знал, куда кого усадить, чем угощать.

– Куда же нас занесло?

– Отсюда до поселка всего ничего – километров сорок. На раз добежите.

Наскоро перекусили, попили чаю и стали прощаться. Уже давно перевалило за полночь. На обратном пути несколько раз останавливались. Виктор выскакивал, тер снегом лицо. Но все-таки не дотянули, километров, наверное, десять оставалось до поселка, машина вдруг вильнула и ткнулась в сугроб. И тут же Виктор уронил голову на руль и тихо засопел. Я откинулся на спинку сиденья и тоже задремал.

…На крыльце автопункта нас встретили шоферы большегрузов. Нас ждали, беспокоились. Оказалось, на электростанции полетел движок. Часа два света не было.

– Ладно, джигиты, отдыхайте, вам там и обед, и ужин оставили, – сказал бригадир автоколонны Тамаз Тадеев. – Заодно и позавтракаете. Только солнце не проспите.

В этот день в Юрюнг-Хая впервые после долгой и томительной полярной ночи появилось солнце. Оно чуть приподнялось над тундрой, осветило длинную дорогу на толстом надежном анабарском льду и скрылось за горизонтом.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора