На чтение: ≈ 11 мин.С Баширом Дзуноховичем Ахомготовым я познакомился в конце 1990-х годов в редакции нашей районки, когда делал очередной “дежурный” материал к годовщине Победы. После той первой встречи мое знакомство с этим человеком продлилось на годы.
Я проникся уважением к высокому скромному старику с неизменным слуховым аппаратом в кармане старенького пиджака. Мне захотелось хоть чем-то стать ему ближе, стать другом – такова была природа его тихого обаяния. Башир не просто не требовал, а даже всячески избегал повышенного к себе внимания, очень не любил торжественную шумиху и показуху. Лишь в приватной беседе он оживлялся и был виден таким, каким и был – добрым, веселым, со здоровым чувством юмора, и за всем этим, человеком нелегкой честной судьбы. Я писал о нем и после первой встречи, стал захаживать к нему в гости в маленькую ветхую квартирку в старинной двухэтажке, за зданием банка. В этом тоже был знак нашего времени. Из его окошка старенькой квартирки с допотопной мебелью красовались роскошные здания банка и Пенсионного фонда.
Башир был незлобивым человеком и лишь однажды я увидел его чрезвычайно раздраженным. Он пришел к нам в редакцию не жаловаться. Возмущен он был поведением начальника одной нашей городской коммунальной службы. Эта служба чего-то никак не могла сделать для Башира, и он наведался к начальнику. Тот был на месте, но не принял старика. Прождав более двух часов в приёмной, раздосадованный ветеран пришел к нам. Позже я узнал причину – начальник не любил выслушивать стариков. Раздражали они его, “работать” мешали жалобами и проблемами, вот он и запретил секретарю пускать к себе.
Перестраховщики из газеты, редактор и учредители, категорически запретили публиковать материал. На летучке я добился того, что они смягчились, и, в принципе, уже были не против публикации, но строго запретили называть организацию и имя этого начальника – город и район маленький, все друг друга знают. Зачем ссориться? После долгих сомнений я пошел к самому Баширу. Он и поставил точку – отговорил меня.
Материал всё-таки вышел, и я сделал так, что все персонажи были узнаваемы и без названий и имён, но до сих пор во мне осталось сожаление, что не дожал я до конца, уступил напору обстоятельств. Ни я, ни этот начальник со спящей сытой совестью, ни наше младшее поколение не сможем понять истинное значение слова Сталинград. Именно туда во второй год войны судьба занесла девятнадцатилетнего кабардинского паренька Ахомготова Башира.
Ветераны горько шутили: “Попадем за грехи в ад – страшно уже не будет, ведь мы были в Сталинграде”. Примечательно, что до этого периода в военной доктрине СССР не были предусмотрены боевые действия в городских условиях, поэтому и не было никакого опыта ведения уличных боев – с июня 1941 года мы отступали, некоторые города героически оборонялись и задерживали немцев надолго, но мы всё равно оставляли один за другим большие и малые города. Затем немцы впервые встали – был окружен Ленинград, а потом начались тяжелые бои на подступах к Москве.
Дух отступающей армии и в каком моральном состоянии она пребывала к началу Сталинградской операции. А вот войска вермахта были на подъеме – уже была поставлена на колени Европа и оккупирована большая часть европейского СССР. Некоторая “заминка” под Москвой и на Кавказе были “не в счет”, гитлеровцы рассчитывали за все отыграться в городе имени Сталина.
А для Красной Армии оборона Сталинграда становилась даже не делом чести, а буквально делом жизни и смерти – потеряв Сталинград, мы попросту теряли страну. Словом, и для немцев и для нас Сталинград становился точкой отсчета, таймер которого был включен в конце лета 1942 года. Вот почему войска вермахта сконцентрировали для удара по этому небольшому областному центру на Волге колоссальные ресурсы в живой силе, бронетехнике, артиллерии и авиации: всего 330-тысячную группировку, командовал которой гордость и образец немецкой армии, любимец фюрера генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс, до того победоносно прошедший от Парижа до Волги.
С августа 1942 года Советские войска впервые вели крупномасштабные боевые действия в городских условиях. Знаменитый приказ “Ни шагу назад” не предусматривал никаких компромиссов в виде отступления или плена. Политруки, командиры и заградотряды доводили до каждого бойца единственно возможное – драться или умереть. К середине сентября битва за Сталинград достигла своего наивысшего накала. Каждая улица, каждый дом становились боевым рубежом. Иногда один и тот же дом несколько раз переходил из рук в руки. И все это под непрекращающийся 24 часа в сутки сплошной рев из гула самолетов, артиллерийских залпов, свист и взрывы бомб и снарядов, осколков, пуль.
Башир Дзунохович рассказывал, что плотность огня иной раз достигала такой интенсивности, что для “эксперимента” из укрытий или окопов высовывали разные предметы – пилотку в течение минуты рвало в клочья, а палочку толщиной с палец отбивало секунд за тридцать. После окончания операции кто-то подсчитал, что на каждый квадратный метр Сталинградской земли приходилось от 300 до 500 единиц осколков.
Полгода длилась эта самая жестокая и кровопролитная войсковая операция в истории войн. А 31 января 1943 года в подвале многоэтажного здания городского универмага генерал-фельдмаршал Паулюс со всем своим штабом сдался в плен советским войскам. Это решение для немецкого командования не имело альтернативы – лучшая ударная 6-я армия вермахта была окружена и прекратила свое существование.
В Берлине это известие вызвало шок. Если битву под Москвой немцы никак не считали проигранной, то поражение в Сталинграде не оставляло никаких иллюзий. Это был разгром. По указанию потрясенного и без того “впечатлительного” фюрера были даже устроены символические похороны Паулюса. И впервые за время существования фашистско-германского государства в стране был объявлен национальный траур.
Самым непривычным и удивительным явлением,- вспоминал Башир Дзунохович,- в те дни стала тишина. День сменяла ночь и наоборот, а тишина не кончалась. В первые дни были случаи, что многие солдаты попросту не могли заснуть от этой непривычной тишины.
А самым мрачным явлением стали огромные столбы черного дыма над городом. Десятки тысяч трупов оккупантов лежали на улицах, похоронить которые не было просто физических ресурсов; приближалась весна, а с нею тепло и во избежание другой катастрофы – санитарной – советское командование приняло решение, по которому в городе выросли горы мёртвых тел. И небо заволокло черным дымом.
Молодой лейтенант Ахомготов продолжил дальше свой фронтовой путь, были еще бои, ранения, потом – тяжелая контузия. До конца дней он носил слуховой аппарат. Однажды за чаем в его крохотной комнатке он признался в том, чего я никогда не забуду: “Часто во сне я снова там,- сказал он,- просыпаюсь в поту, сердце испуганно стучит, встаю, подхожу к окну – нет, слава Аллаху, Баксан. Долго стою у окна, успокаиваюсь…”
Он как-то незаметно ушел из жизни. Были скромные похороны, некролог в газете. Ушел тихо и скромно, как и жил. Никогда не жаловался, никому не досаждал, разве что в случае с тем начальником вышел из себя. Да и то – выговорился Башир и “забыл”, стерпел обиду.
Это у них, в проигравшей ту войну Германии, ветераны достойно живут на государственную пенсию. А у нас к ветеранам-победителям той страшной войны отношение было, как к статистам – собрать на всякие годовщины за столом, дать слово, рюмочку налить, подарки какие-нибудь нелепые всучить, дежурные штампованные речи им толкнуть и – отделаться от них еще на один год. И оставить их снова наедине с ветхим жильем, коммунальными проблемами, окружающим хамством.
Всё неприглядное, в чём мы живем последние десятилетия, все это горечью оседало в сердце старого героя моей статьи, но (!) ни разу Башир не обронил фразу: “За что же мы воевали?” Он был человек чести, высоких принципов. Знал он, за что воевал. Получается, что и за нас тоже – вот таких вот. А я корю себя, что не осталось у меня хоть какой-то фотокарточки Башира. Только память о старом солдате.
Фото из личного архива автора
Выбор читателей
Комментарии