После выхода романа «Петровы в гриппе и вокруг него» в издательстве «АСТ» (2016) на Алексея Сальникова, ранее известного в поэтическом амплуа, свалилась поистине всероссийская слава: ведущий литературный критик Галина Юзефович уверяет, что «на каждом шагу он выбивает у читателя почву из-под ног, расшатывает натренированный многолетним чтением «нормальных» книг вестибулярный аппарат», писатель стал лауреатом престижных премий «НОС» и «Национальный бестселлер». В середине мая СМИ сообщили, что режиссер Кирилл Серебренников снимет фильм по «Петровым в гриппе…», будет его режиссером и сценаристом, а производством киноленты займутся компании из России, Франции и Швейцарии. Впрочем, для столь «звездного» персонажа современной русской литературы Алексей, говорят, «вызывающе антигламурен» – живет в Екатеринбурге, платит за ипотеку, пишет новый роман и абсолютно лишен высокомерия. В эксклюзивном интервью «УГ» Сальников рассказал о привычках, образовавшихся во время писательских гастролей, о судьбе писателя в современной России и о влиянии нижнетагильской поэтической школы.
– Алексей, ваши первые романы – «Петровы в гриппе и вокруг него» и «Отдел» – вышли в журнале «Волга», который номинировал вас на «Большую книгу» и очень гордится последующим премиальным успехом. Но в журнале романы не были особо замечены. Тенденция ли это – когда прозаическое произведение, появляясь в журнале, остается не столь известным? В чем вы видите основную функцию толстого журнала и появления в нем прозаического произведения?
– Нет, ну изначально «Петровы…» и были замечены именно в журнале «Волга», то есть добрались же они до короткого списка «Большой книги». Или вот недавний пример: «Жизнь А.Г.» Вячеслава Ставецкого – этот роман тоже сначала вышел в журнале «Знамя» и тоже не остался незамеченным. У литературы уйма путей, каждый из них правильный. А основная функция толстых журналов как была, так и осталась – отбирать и публиковать отобранные тексты. Что количество читающих журналы изменилось, так извините, это во всех сферах культуры так. Взять музыку: раньше была «Мелодия» – кого они выпускали, те и были известны на территории СССР, грубо говоря, именно советские музыканты. Имелись, конечно, исключения, но в целом именно так и было. Сейчас этих «Мелодий» сотни, каждая заточена именно под определенную аудиторию. Такой здоровый дарвинизм.
– А здоровый успех романа был неожиданным для вас или предсказуемым?
– Неожиданным. Представлялось так: о романе забудут, какой-нибудь читатель отвезет журнал на дачу, на растопку, допустим, от скуки начнет перечитывать вечером, и у него сложится картинка, он приятно удивится. И все. А вот как оно вышло.
– Было ли ощущение «а вот как оно вышло» от победы в «Национальном бестселлере»? На что потратили полученные деньги?
– На выплату ипотеки и потратил, собственно. Не ожидал, что получу. Честно говоря, думал, что после голосования введут еще какой-нибудь этап и все закончится по-другому. Однако хотелось получить, да. Но вот обязанность через год самому состоять в жюри – ужас, ужас. Проще сидеть среди тех, кого обсуждают, чем судить. Потому что окончательно плохих книг не бывает, все они для чего-то хороши, а когда несколько книг в списке не просто хороши, а замечательны, то буквально имеется некое отчаяние при выборе.
– Про изменившееся финансовое положение после того, как вы проснулись знаменитым, рассказываете, напротив, без отчаяния: «Домашняя жизнь не изменилась никоим образом. Но стало немножко спокойнее насчет выплат ипотеки». А вообще для только набирающего обороты прозаика финансовый успех – исключение или правило? Долго ли приходится идти к большим гонорарам и у многих ли получается?
– Ой, слова «финансовый успех» – это больше, наверно, про Гузель Яхину или Алексея Иванова, Дмитрия Глуховского. У меня скорее заработок такой спокойный, хотя и грех жаловаться, еще ведь и хватило на ремонт квартиры. Но вот смотрю вокруг, и кажется, что не каждому прозаику так везет. Не каждого так читают, притом что я не сильно этого заслуживаю. Это просто какое-то чудо и какое-то счастье. А насчет «долго ли» – вы ведь и сами знаете, что у всех по-разному. Кому-то посчастливилось еще в юности, кто-то пишет, пишет всю жизнь, а почти никого эти тексты не интересуют. Мне вот захотелось стать писателем в восемь лет, никогда этого не скрывал. И были такие поощрительные похлопывания по плечу: «А этот у нас хочет стать писателем». Понимаете, да? И если оттуда считать, то получается, что тридцать с лишним лет заняло это путешествие. Причем это еще не предел. Взять Бажова, сказы которого появились в печати, когда ему уже было за шестьдесят.
– Одна из мучительных проблем писателя в современной России, шестьдесят ему или тридцать, – необходимость сочетать творчество с зарабатыванием на жизнь. Сейчас вы можете полностью посвятить себя литературному труду? Не лишает ли поглощенность писательством необходимого опыта «второй профессии», о котором писала, например, Лидия Гинзбург?
– Сейчас творчество и есть моя работа. И это, повторюсь, счастье. Близкие радуются. Поглощенность же писательством не совсем тотальная. Это обычная работа, требующая некого сидения за клавиатурой. Да, в свободное время еще и крутишь все в голове, но и представители других профессий тоже ведь думают о работе вне ее. Имею счастье общаться с массажистами. Когда они встречаются, то одна из первых фраз: «Только не о работе». И что? Через десять минут уже делятся опытом, будто других людей вокруг нет.
Разумеется, писательство делает тебя слегка литературоцентричным, присутствует профессиональная деформация, когда кажется, что большая часть жизни крутится возле различных текстов, но у поэтов она, кажется, более сильна – проза хотя бы позволяет любопытство, обязывает быть любопытным к другим людям, к тому, чем люди занимаются. Если разобраться, сколько людей вокруг причастны к тому, что мы почти бездумно обменялись текстами по Интернету? У нас район с заводами, иногда проезжаешь мимо здания с пыльными окошками, для тебя это часть пейзажа, а для кого-то – целая жизнь, он там знает людей на проходной, имеются шкафчик, чайная кружка, место для курения, закутки, кто-то пришел в этот цех в восемнадцать лет и проработал до пенсии. Это не может не вызывать интереса.
– Ваш роман «Петровы в гриппе…» вызвал интерес у Кирилла Серебренникова и скоро будет им экранизирован. Расскажите, как вы отнеслись к этой идее и как будет вестись работа? Вспомним о случае с Алексеем Ивановым, когда тот вообще вышел из работы над фильмом «Тобол» и, более того, раскритиковал то, что получилось…
– К этой идее я отнесся с огромной радостью. Максимально не буду вмешиваться в процесс, потому что кино – это не мое дело. Мое дело – переводить приходящие в голову образы на бумагу. Честно говоря, вообще не понимаю, как можно перевести «Петровых…» на язык кино. Вот роман «Отдел» еще туда-сюда могу вообразить, как он может выглядеть, но его никто не экранизирует, а вот «Петровы…»… Самому интересно, что получится, там весь экшен в головах героев.
– Тот же Иванов в недавнем интервью Юрию Дудю сказал, что только совсем недавно начал ездить за границу, боялся потерять связь с Родиной. Вы сейчас писатель, который, что называется, нарасхват. Не было ли у вас такого ощущения, как у Иванова? А прежде?
– Не езжу много в зарубежные поездки. Из всех путешествий только одно было заграничное – в Лондон. А все остальное по России. Почему-то для меня самая приятная часть каждого из таких приключений – возвращение. Когда выходишь из здания Кольцово, закуриваешь, вызываешь такси и вспоминаешь всю прошедшую поездку, как один миг, даже если пришлось посидеть в Домодедово, или еще где прождать самолет, или даже если поездка заняла неделю. Не думаю, что связь с Екатеринбургом можно разорвать туризмом. Мне просто не с чем сравнивать, потому что раньше на путешествия тупо не было денег.
В данный момент образовались такой походный набор и сумма привычек. Прилететь, заселиться, найти ближайший универмаг, купить гель для душа и шампунь, и все такое, затем пройтись, посмотреть, что и как вокруг гостиницы.
– Кстати, о связи с Родиной. В Нижнем Тагиле вы занимались в литературной студии Евгения Туренко, из которой вышли многие писатели «нижнетагильской школы» – Руслан Комадей, Елена Сунцова. Как повлияла на вашу прозу и стихи поэтическая и педагогическая манера Туренко?
– На стихи все это повлияло основополагающим образом. Без Евгения Владимировича никогда бы не стал именно таким поэтом, как сейчас. Не из тех я, кто рождается талантливым, умным и т. д. Я такой довольно посредственный и туповатый автор, которому необходимы были некие подвижки, некие подталкивания, причем довольно продолжительные, пока до меня дошло это понимание тагильского поэтического языка, и то наверняка с акцентом, да? Потому что больше радует эта общность тагильских друзей, в конце концов у меня из этой тусовки жена. Ну и друзья до сих пор друзья. Те же Екатерина Симонова, Елена Баянгулова, Руслан вот, Сунцова, у Виты Корневой недавно были. Только с Наталией Стародубцевой и Галиной Коркиной как-то потерялись.
Проза – это все же немного другое. Но наверняка влияние можно отследить, потому что как без него…
– Вы называете себя интровертом, в Фейсбуке существуете под вымышленным именем. Располагает ли к интровертности отдаленность от столицы и вообще как сказывается на творчестве? Писатель – это вечное шатание между «тоскою к людям ведомый» и желанием зарыться в свою нору или цельность характера?
– Ой, это получается невольно. Все равно, когда пишешь большую прозу, существует момент такого ухода в некий скит, просто потому что нельзя, кажется, совместить постоянную тусовку и постоянное сидение за клавиатурой. Отдаленность от столицы никак не влияет, до столицы два часа на самолете. Сейчас даже определение «автор-эмигрант» стирается, потому что ну какой эмигрант, если все время в русскоязычных сообществах, если написал текст – и тут же отзывы со всего света, лайки, дизлайки, все молниеносно. Сейчас такое время, что жизнь соседей по подъезду может быть некоторым образом дальше и более неизвестной и непознаваемой, чем любое из фейсбучных событий.
Я не знаю, что такое писатель, вот честно. Если изнутри смотреть, то полная какая-то глупость, смесь диких мыслей, раздолбайства и усидчивости. Со стороны посмотришь: все вокруг сознательные, серьезные, хотя я и сам на людях серьезный и сознательный. Не знаю. Каждый из нас – сумма личностей. Одна ходит в магазин, другая романы пишет, у третьей в голове всякие фетиши, и все они существуют вместе и что-то вытворяют.
– В этом году у вас вышел сборник стихов в престижном издательстве LiveBook. Воспринимаете ли вы этот сборник как незаслуженное приложение к вашему успеху как прозаика или как закономерную удачу, идущую отдельно от текстов?
– Говорить об удаче или неудаче в литературе можно только спустя лет тридцать-сорок после смерти. А так, ну что сказать. Вроде бы в поэтической тусовке меня и так знали, поскольку компания эта сродни сообществу вампиров – если туда попал, то вряд ли выберешься. Но да, «Петровы…», очевидно, послужили локомотивом к изданию книги в LiveBook, глупо отрицать, я не обивал пороги издательств, Яна Кучина предложила, я согласился, спасибо ей за это предложение, за работу, за дружбу в конце концов.
– О вашем романе «Опосредованно» приходится слышать, что его герои воспринимают поэзию как забавный досуг, что автор иронизирует… Можете ли вы развеять эти слухи? И, кстати, есть ли ощущение, что главная интенция романа по отношению к поэзии оказалась не понята?
– Ничего себе ирония! Каждый из нас, по сути, корпус прочитанных нами текстов, причем сюда входят не только книги, а и истории, анекдоты, песни, музыка, картины. Иногда поэзия так захватывает, что человек очухивается только лет в пятьдесят, оглядывается, а вокруг ни близких, ни друзей, одни только написанные им тексты. Что же тут веселого? Это не досуг, а невозможность жить без того, чтобы писать, попытка объяснить эту чудаковатость. Попытка осмыслить, как литература убивает быт, а быт – литературу, но при этом они все равно существуют вместе. Да, нелепо, но существуют. Еще немного литературной мистики, без которой никак, потому что она действительно имеется в жизни каждого пишущего, а про нее маловато упомянуто в нашей литературе. Такой именно кухонной мистики, примет, сродни черной кошке.
Но тут такое дело. Для тех, кто пишет, это и так очевидно, а для тех, кто не занят творчеством, роман кажется своеобразной придурью, как придурью кажется абстрактное искусство для неискушенного человека, как прихотью кажется современная поэзия для людей, не понимающих тот или иной поэтический язык.
И отчасти роман – такое оппонирование фразе покойного Туренко. Однажды в Тагиле собрались издать сборник поэта, стихи которого ему не нравились. Он сказал: «Русская литература этого не переживет!» Русская литература переживет все и вся, уж нас точно.
Борис КУТЕНКОВ, Арслан ХАСАВОВ
На чтение: ≈ 18 мин.
Выбор читателей
Комментарии