Александра МАРИНИНА: «Сопротивляться злу можно и нужно, но не насилием»

В октябре этого года исполняется 20 лет с дней конференции «Творчество Александры Марининой как отражение современной российской ментальности», прошедшей в Париже. Спустя годы можно сказать, что книги Марининой по-прежнему актуальны. Сказавшая в 90-е и 2000-е много важных вещей о самосознании российского человека, она на пике читательского успеха оставила жанр «чистого» детектива – и перешла в область психологической прозы. Борьба со стереотипами, усвоенный образ жизни, держащий человека в плену, благие намерения, ведущие в ад, – все это темы ее романов. В конце августа увидела свет новая книга Марининой «Отдаленные последствия». Об отношении к поступкам своих героев, о публичности и о борьбе за справедливость – интервью писательницы «Учительской газете».

 – Марина Анатольевна, на конференции 2001 года звучало много докладов о вашем творчестве – выступавшие рассматривали его в контексте и литературы, и общественной жизни. Наталья Иванова тогда отметила разрыв между вашим читательским успехом – и критикой, «которая ведет себя иначе, чем читатель». Как вы сейчас смотрите на критику ваших произведений? Были ли за последнее время глубокие и понимающие разборы – или в большей степени все сводится к стереотипам о масскульте, которые вам, судя по всему, давно надоели?

– Честно говоря, разборы мне не попадались, я их не ищу, так что, возможно, где-то они есть, но мне о них не известно. Но не думаю, что такие разборы существуют. В начале 2000-х литературоведы еще пытались объяснить, как так получилось, что непрофессиональные и не «высоколитературные» работы вдруг стали так популярны и востребованы, а сейчас этот вопрос никого уже не интересует. Все-таки я много лет проработала в науке и разницу между конструктивной критикой  и вкусовой понимаю достаточно четко. Конструктивная критика на этапе подготовки работы помогает сделать эту работу лучше, четче, логичнее, строже, и я всегда бывала благодарна своим рецензентам. Вкусовая критика на уровне «это плохо, потому что мне не нравится» вообще смысла не имеет, тем более после того, как текст готов и опубликован. К сожалению, все двадцать пять лет, в течение которых издаются мои произведения, я слышу в основном именно такую критику без конкретных примеров и доказательств. Ничего, я привыкла. Приятного в этом, конечно, мало, особенно когда читаешь фразы вроде «всякие там Маринины». Но тем ценнее слова похвалы и благодарности за работу, которые я тоже, к счастью, нередко слышу.

– Где-то в начале 2000-х, по моим ощущениям, вы оставили жанр «чистого детектива» и стали охотнее затрагивать в своих произведениях глубокие мировоззренческие вопросы. Помните ли вы, как произошел ваш заход в область психологической прозы? Связано ли это с тем, что вы устали от упреков в адрес якобы «низкого» детективного жанра, с необходимостью утвердиться на поприще «серьезной» литературы?

– Да бог с вами! Я абсолютно не честолюбива, и амбиций у меня не было и нет никаких вообще. Я никогда не пыталась нигде и ни в чем утверждаться, это просто не мое, не на мой характер. И уж тем более я не стремлюсь кому-то что-то доказывать. Делаю только то, что мне хочется и интересно, если это никому не вредит и не запрещено законом и моралью. Первый выход за рамки детективного жанра действительно случился в самом начале 2000-х, тут вы не ошиблись. Просто захотелось. Попробовала. Издатель был в ужасе: во-первых, резкая смена жанра, обман ожиданий постоянных читателей, непрогнозируемая реакция тех, кто купит новую книгу и окажется разочарован; во-вторых, объем, в два раза превышающий то, что было написано прежде, и явно не влезающий в один том. Но как-то обошлось, своих читателей я не потеряла.

Что касается «усталости от упреков» – да, это имеет место, но упреки звучат так давно, что я к ним уже привыкла и не обращаю внимания. Знаете, как болит давняя травма? В первый год все время ее чувствуешь, потом привыкаешь к постоянной ноющей боли и уже не обращаешь внимания, просто живешь с ней. Совершенно не смертельно.

– Одна из проблем, часто затрагиваемых в вашей прозе, – принятие Другого. Этому посвящены лекции Андрея Филановского в «Чувстве льда» (2006). Как сейчас вы смотрите на то непротивление злу насилием, которое проповедовал ваш герой? Отражает ли его смиренный подход вашу собственную позицию?

– Давайте начнем с того, что Андрей Филановский – не герой романа «Чувство льда», а один из персонажей. Персонаж озвучивает свою собственную позицию, проистекающую из его характера, его (а не моих) особенностей мышления, его (а не моего) жизненного опыта. Более того, даже если речь идет не об обычном персонаже, а о главном герое книги, его слова и поступки ни в коем случае нельзя переносить на личность автора, это неправильно. Анна Каренина – не Лев Николаевич, а Ася – не Иван Сергеевич. Принятие «Другого» – одна из самых сложных задач, которую каждому из нас приходится учиться решать на протяжении жизни. И каждый находит собственный способ решения, если вообще пытается этим заняться, что происходит далеко не всегда. Что же до непротивления злу насилием, то я выбрала для себя примерно такой алгоритм: сопротивляться злу можно и нужно, но не насилием. Есть множество других механизмов и инструментов, просто они намного более трудозатратны, энергоемки, требуют больших усилий. А насилие – это легко, просто и быстро. Почему в формуле «непротивление злу насилием» все видят только первые слова: о непротивлении злу? И получается, что со злом не нужно бороться. Почему никто не видит третьего слова, которое как раз и несет в себе главный смысл: не ищи легкого пути, готовься к тому, что все будет трудно, долго и больно, но не используй насилие в своей борьбе, не опускайся до уровня того зла, которому ты сопротивляешься, ищи другие резервы.

– Еще одна из тем ваших романов, также отмеченная критиками, – то, что однажды усвоенный образ жизни держит человека в плену. Изменение его может означать катастрофу. Это отражено в истории Натальи Казанцевой (первый том «Тот, кто знает» («Опасные вопросы»), 2001), при ее встрече с Марком после долгих лет разлуки; в советах Насти Каменской Короткову при решении оставить жену… Наиболее драматично эта тема отражена в истории Жени Рубцовой из «Когда боги смеются». Очень интересно узнать, что сейчас вы думаете об этой проблеме, изменились ли ваши взгляды.

– Не совсем так. Дело не в условиях как таковых, а в причинах, которые заставляют человека (или позволяют человеку) долгое время существовать в этих условиях. Возьмем ту же Женю Рубцову: она жаждала свободы от гнета деспотичного отца, но когда получила ее – не знала, что с этой свободой делать. Мозгов не хватило распорядиться ею умно, по-взрослому, нет достаточного жизненного опыта, нет навыка принятия самостоятельных решений. Именно поэтому она и не взбунтовалась открыто, когда отец еще был рядом: это называется «окаянства не хватило». Такой характер. А коль такой характер, то окаянства и на свободную жизнь не хватит. Поэтому снова белые носочки и томик Радищева. Хорошо выходить за рамки в мечтах, а как доходит до дела – выясняется, что нет ресурса, самостоятельности, мужества. Наташа Казанцева – другая ситуация, для Наташи приоритет – оправдать ожидания, быть нужной и быть любимой, это та причина, тот движущий механизм, который заставляет ее выкладываться ради помощи другим зачастую в ущерб себе. Да, ей это порой невыносимо тяжело, особенно когда дело касается поведения соседки Иринки, но внутренний приоритет для Наташи важнее. Тоже такой характер. А когда меняются условия жизни, характер-то остается прежним, он никуда не делся. Именно поэтому почти все люди регулярно наступают на одни и те же грабли. У психологов есть термин «синдром битой жены», вот как раз об этом.

– Важный лейтмотив ваших романов – трагический конец борьбы за справедливость. Со всей страшной правдой жизни это выражено в образе Руслана Нильского в «Тот, кто знает», – журналиста, который долгие годы боролся за то, чтобы узнать правду о брате, и в результате «подставил» невинного человека. Его образ подан вами амбивалентно – с одной стороны, честность и благие намерения; с другой – то, что этими намерениями оказывается вымощена дорога в ад (что отражено в названии и сюжете вашей известной трилогии «Взгляд из вечности. Благие намерения. Дорога. Ад»). Можно ли связать такой финал журналистской карьеры Руслана с вашей человеческой позицией? А с той же теорией Андрея Филановского – и в целом с темой рока, бессмысленностью идти против судьбы, о чем вы так или иначе говорите в своей прозе?

– В вашем вопросе заключено два разных. Давайте пойдем по порядку.

Борьба за справедливость для меня не пустой звук, а, к великому сожалению, миф. Как ни печально это признавать. Во «Взгляде из вечности» я сформулировала мысль о том, что справедливости нет и не может быть в принципе, если мы живем в мире, населенном людьми с их чувствами и желаниями. Каждый раз совершая то, что считается справедливым, мы наносим раны и ушибы тем, кто этого не заслужил. Так называемым «рикошетным» жертвам (об  этом мой последний роман «Отдаленные последствия»). Вынося суровый и вполне заслуженный приговор преступнику, мы обрекаем на страдания его детей, родителей, близких. За что они должны страдать, если ни в чем не виноваты? Но иначе никак не получается. До тех пор, пока у людей есть чувства, чистая справедливость недостижима. Поэтому выбор таков: или справедливость, или сочувствие и любовь. И не нужно морочить себе и другим головы словами о том, что справедливость – это хорошо и правильно для всех. Не для всех.

Теперь второй вопрос: о бессмысленности идти против судьбы. Всем нам хорошо известно высказывание о том, что посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу. Золотые слова! Наша судьба в очень небольшой степени определяется случайными событиями, не зависящими от нас самих, а в основном она является продуктом нашего характера, нашим собственным произведением, результатом тех выборов, которые мы делали и делаем каждый день. Идти против судьбы означает идти против своего характера, то есть в конечном итоге против себя самого. Можно это делать? Конечно. Нужно ли? Нужно, если хочется. Но дальше начинается самое главное: чаще всего люди пытаются идти против внешних обстоятельств, полагая, что именно они диктуют эту самую судьбу. «Вот переломлю это обстоятельство – и заживу по-другому!» – наивно думают они. Не заживут. Потому что характер. Образ мыслей. Чувства, воспитанные тем или иным образом. Привычный алгоритм выбора и принятия решений. Вывод: работать нужно не с внешними обстоятельствами, а с самим собой, со своими мыслями, со своими чувствами. Это долгий и непростой путь, но только таким путем можно в своей жизни что-то изменить. Если заняться решением этой задачи, то изменятся реакции на внешние обстоятельства и будут приниматься совсем другие решения, а это неизбежно повлияет на изменение судьбы. В общем, нужно не виноватого на стороне искать, а начинать с себя.

– В несколько ином виде эта проблема подана у вас в образе Андрея из «Пружины для мышеловки». Тот, как и Руслан Нильский, борется за правду о родственнике – чтобы иметь возможность взглянуть на жизнь спокойно. Но заканчивается у него все по-другому: восстановлением справедливости об отце, счастливой возможностью быть «очищенным». Позвольте вопрос к вам как к человеку, а не как к писателю: кто прав – Руслан или Андрей?

– Здесь нет правых, есть два разных человека с разными механизмами мышления. У Руслана механизм: мой брат не может быть плохим, и я докажу, что он хороший. Нильский, безусловно, прав в своем стремлении очистить имя любимого старшего брата, и его неверие в то, что брат на самом деле преступник, вполне объяснимо родственными чувствами. Но в своей оголтелой уверенности Руслан наделал кучу ошибок и причинил боль невиновным. Андрей же изначально уверен, что его отец – извращенец и монстр, ибо таковым его признало государство. Он страдает от этого, стыдится отца, не желает носить его фамилию. И если бы не психиатр, лечивший покойного отца, у Андрея даже сомнений бы не возникло в том, что все так и есть. Все, что он делает в дальнейшем, он делает не в рамках борьбы с системой, как Руслан, а исключительно в рамках той самой «работы над собой», о которой мы с вами только что говорили. Андрей не ставит перед собой задачу ответить на вопрос: «Если не мой отец, то кто это сделал? Кого нужно наказать?» Он всего лишь хочет иметь право честно сказать самому себе: «Я люблю своего отца». Эти две истории – про разное. И позиция Андрея мне чисто по-человечески более симпатична.

– Писатель Ганна Шевченко на портале «Культура» (от 15.12.2020) констатирует: «Литература на протяжении веков имела важнейшую функцию — кодификацию не только культурных, но и социальных смыслов. Похоже, таким социальным институтом она не будет уже никогда. Современная литература как-то неважно себя чувствует. Признаки этого печального факта встречают буквально на каждом шагу…». Ее мнение разделяют многие литераторы. Согласны ли вы с этой печальной констатацией? Если да, как чувствуете себя в этой ситуации?

– Никак не чувствую. В моей голове нет заботы о великой роли литературы. Есть писатели, которые вещают и учат жизни, и в этом они видят свою задачу. Они – учителя и глашатаи. Но есть и совсем другие писатели, которые видят себя не лекторами, «кодифицирующими смыслы» для тупых студентов, а собеседниками для своих читателей. Все авторы разные, и слава богу, иначе жить было бы скучно.

– Писатель Сергей Кайдалов – герой вашей комедии «Брошенная кукла с оторванными ногами» – в конце произведения ощущает свою экзистенциальную ненужность: его тяготит, что он интересен всем как публичная персона, а не его образ мыслей и оценки. Вы писали этот образ с реального человека? Часто ли, по вашим наблюдениям, публичные люди оказываются в такой депрессии? И приходилось ли с подобным состоянием сталкиваться вам?

– Знаете, мне очень понравился вопрос Юрия Дудя Александру Гордону в недавнем интервью: «Когда вы в последний раз плакали?» При честном и открытом ответе на этот вопрос можно было бы далее спросить: «Над чем вы плакали?», «Почему вас это довело до слез?», «Какую струну в вашей душе это задело?» И потом разворачивать всю беседу в сторону особенностей личности приглашенного гостя. Но в том интервью такого не случилось, а жаль. Хотя, возможно, и случилось, а потом кусок вырезали. Думаю, что многие публичные люди из творческой среды с удовольствием поговорили бы на эту тему, а их вынуждают отвечать на вопросы о политике, о выборах, о санкциях… Очень часто публичную персону приглашают в эфир не потому, что мнение этого человека действительно кого-то интересует, а просто потому, что имя громкое, человек известный, значит, аудитория обеспечена. Рейтинги, расценки на рекламу, чистый бизнес, ничего личного. И приглашенные это прекрасно понимают. Думаете, им это очень приятно? Не обидно? Не противно? Не унизительно? Когда они соглашаются на участие в эфире, они каждый раз надеются, что разговор пойдет о них самих, ведь им же обещали «поговорим о вашем творчестве, о планах» и сулили сладкие конфеты. На деле все оказывается, как правило, намного примитивнее: ведущие много говорят сами, любуются собой и своим голосом, вопросы задают такие, что сразу становится понятно: подготовки не было, о госте они почти ничего не знают, спрашивают то, о чем уже миллион раз было говорено раньше. После таких приключений как раз и возникает ощущение того, что «нужно только мое имя, а сам я как личность никому не интересен». Кайдалов в подобной ситуации не одинок, уверена, что через это проходил каждый более или менее творческий человек. Со мной такое происходило и происходит постоянно, хотя в последние годы намного реже: я начала отказываться от 90% приглашений, если не уверена в ведущем. И все равно, конечно, попадаюсь.

– В то же время в этой комедии Кайдалову противопоставлен образ незаметной труженицы – Анны, которая помогает всем, при этом не осознает своей истинной миссии. Тут сразу две важных для вас темы – с одной стороны, игнорирование человеком своего истинного пути (как, например, у героя романа «Все не так»); с другой – тема подлинного человеческого бескорыстия: Анна очень близка Наталье Казанцевой из «Тот, кто знает» – также опекающей всех, не жалеющей ни для кого доброго поступка. С другой стороны, на примере Любы из «Взгляда из вечности» вы как бы показываете тот самый «ад», к которому ведут «благие намерения» – истинное подвижничество на протяжении всей жизни. А вот для Анны из «Брошенной куклы» в этом заключается предназначение. Ясно, что как писатель вы выражаете амбивалентную художественную истину – и предлагаете читателю задуматься. А на чьей стороне вы как человек?

– Мне более симпатична Анна. Если выражаться образно, то «Анна хочет, но не видит», а Люба Романова «видит, но не хочет». Анна хочет изменить свою жизнь, искренне хочет, просто без подсказки со стороны не может найти путь. Спасибо Кайдалову и его мудрой деревенской маме, которые невольно помогли увидеть истину. Люба же прекрасно видит всю порочность того, что она творит, тем более сестра Тамара неоднократно указывает ей на это, но она так увлечена поддержанием «идеальной семьи», что не хочет ничего менять, и в итоге трагически расплачивается за это. При этом Люба – очень хороший человек, бесконечно добрый, честный и порядочный, просто ее мозг отравлен мифами, вдолбленными воспитанием.

– В августе увидел свет ваш новый роман «Отдаленные последствия». Его сюжет напоминает вашу «Седьмую жертву» (1999): «С чудовищной силой неизвестный сворачивает шейные позвонки одиноким прохожим и оставляет на их телах короткие записки: “Моему Учителю”» (в «Седьмой жертве», как вы помните, оставлял разнообразные послания, отсылающие к Босху). Почему спустя годы вы вновь решили вернуться к этой теме? Был ли во время вашей первой профессии подобный опыт, который не оставлял вас всю дальнейшую жизнь, – как случилось это с вашей героиней Татьяной Образцовой из «Седьмой жертвы»?

– Не хочу «спойлерить», но роман вообще на другую тему. Да, есть жертвы, есть одинаковый способ убийства, есть записки. Но книга не о маньяке, а о правоохранительной системе и о том, как сложно работать, когда вокруг сплошь подковерные игры и политические мотивы. В «Седьмой жертве» для меня важным было показать способ мышления патологического убийцы, в «Отдаленных последствиях» сам убийца интересует меня меньше всего, а на первый план выходят особенности расследования.