Александр ЖУРБИН: Русский мюзикл в конце концов должен появиться

У него более сорока мюзиклов, около двухсот песен, с полсотни саундтреков, восемь опер, три балета… «Больше всего на свете я люблю писать музыку, – говорит он. – И не променяю это на все удовольствия мира».

Журбин начал сразу с триумфа, бешеного успеха. Премьерные показы «Орфея и Эвридики» сопровождались восторженно-изумленными восклицаниями: «Неужели это разрешили?! Не может быть!» Вот так, в одночасье, он заработал имя и стал автором первой советской рок-оперы. Его Орфей и Эвридика проложили дорогу Хоакину Мурьете и графу Резанову. А сам Журбин, получив лошадиную дозу славы, с азартом победителя устремился куда только можно – в эстраду, кино, симфонические жанры. Так и работает до сих пор, из года в год подтверждая репутацию музыкального многостаночника. Его музыка существует как бы вне времени – трудно определить, когда она была написана. Многие его мелодии стали хитами. Артисты говорят, что с ним интересно и легко работать – он мыслит театрально, даже умеет актерски показать, чего хочет добиться от исполнителя. – Возможен ли русский мюзикл? Или это чисто бродвейский жанр и у нас он не приживется? – Я долгие годы являюсь апологетом и провозвестником русского мюзикла. Считаю, что русский мюзикл в конце концов должен появиться. Но несколько экспериментов в этом жанре, случившихся за последние годы, немножко мой пыл охладили. Я вдруг понял, что для русского мюзикла не созрела социальная среда. Творчески мы готовы. У нас есть замечательные композиторы, либреттисты, режиссеры, хореографы. Появились прекрасные молодые артисты, умеющие петь и танцевать. Но нет соответствующей публики. Нет среднего класса, который во всех странах является главным потребителем этого жанра. Вот недавно, к сожалению, прекратил существование замечательный мюзикл «Обыкновенное чудо». – Продюсер Алексей Иващенко считает, что «Обыкновенное чудо» недостаточно освещалось прессой и поэтому не делало сборов. Но может, дело не в том, что о спектакле якобы мало писали, а в том, где игрался этот спектакль? – Спектакль игрался в Театральном центре на Дубровке. Я едва успел его посмотреть. Трогательная история. Прекрасная музыка. Отличные стихи. Замечательные актеры. Но проклятие, нависшее над этим залом, мне кажется, уже ничем не снимешь. Кроме того, насколько я знаю, продюсеры сильно промахнулись с бюджетом. У них был бюджет на постановку, но фактически не было рекламного бюджета. Тогда как на рекламу требуется примерно столько же денег, сколько на производство. Без этого ничего не получается. Деньги должны отбиваться за счет продажи билетов. А билеты на мюзикл не могут быть дешевыми. На бродвейский мюзикл билет стоит сегодня в среднем 120 долларов. Примерно столько же, то есть 3500 рублей, он должен стоить и в России. – Когда вы поняли, что ваше призвание – музыка? – Мне нравится выражение: «Случай – это орудие Бога». Да, Бог ничего не делает случайно. Я вырос в очень хорошей, но немузыкальной семье, хотя мама моя всегда прекрасно пела и до сих пор поет. Меня отдали учиться музыке без далеко идущих планов, как обычно это бывает в интеллигентных семьях. А я неожиданно проявил способности. Неплохо играл на виолончели, участвовал в конкурсах, но главное – лет с десяти начал сочинять музыку… – …еще не умея ее записать? – Очень даже умея. Я никогда не был любителем. Я с восьми лет владею нотной грамотой. Все музыкальные науки – гармонию, полифонию, анализ форм, сольфеджио – я изучал с детства, и у меня это достаточно хорошо получалось. Кстати, несколько произведений, написанных мной в возрасте 13-14 лет, прозвучали на моем фестивале, который проходил в ноябре-декабре 2010 года. – Они теперь вам кажутся наивными? – Они мне кажутся искренними, чистыми, а если и наивными, то не по-глупому, а именно от их юношеской чистоты. Словом, еще в детстве я понял, что хочу быть композитором. На выбор профессии повлияло еще и то, что я читал биографии великих композиторов. Всем молодым людям советую это делать. Хочешь стать писателем – читай биографии Пушкина и Льва Толстого. Хочешь стать военачальником – читай биографии Наполеона и Юлия Цезаря. Когда читаешь биографии великих людей, начинаешь понимать, что и тебе многое доступно. Главное – иметь колоссальный внутренний запал. И тогда при наличии таланта, удачи и с Божьей помощью ты из обычного, ничем не примечательного мальчика можешь выработаться в серьезного композитора, художника, режиссера. В принципе любой мальчик, способный себя преодолеть, со временем может стать великим. – «Орфей и Эвридика» имели ошеломительный успех. Этот успех вами как-то просчитывался или опять все решил случай – орудие Бога? – Мы сделали «Орфея и Эвридику» вместе с либреттистом Юрием Димитриным, руководителем вокально-инструментального ансамбля «Поющие гитары» Анатолием Васильевым и режиссером Марком Розовским. Если честно, были в полной уверенности, что спектакль запретят. Ну сыграем пару раз, а потом придет начальник и скажет: «Спасибо, все свободны». И тем более не ожидали, что, выйдя к зрителю, спектакль получит такой грандиозный прием. Об «Орфее и Эвридике» мгновенно разнеслась молва. Центральное телевидение дало репортаж о спектакле. Потом о нем написала «Комсомолка». Через некоторое время появилась положительная рецензия в «Правде». И у нас начались сумасшедшие дни. Гастроли по стране. Всюду цветы и овации. Исполнители главных ролей, Ирина Понаровская и Альберт Асадуллин, вмиг стали звездами. Поразительно, но факт: спектакль до сих пор существует. Он идет на сцене Санкт-Петербургского театра «Рок-опера», и Асадуллин в нем один-два раза в месяц поет Орфея. – Все вас спрашивают, и я тоже спрошу, потому что внятного ответа на этот вопрос вы, мне кажется, не дали: зачем в девяностом году вы в Америку уехали? У вас в России было все – слава, деньги, тысячи почитателей. Чего не хватало? – Я, наверное, и сам себе не могу внятно на этот вопрос ответить. Многие уезжали тогда. Спиваков со своими «Виртуозами…», Шнитке, Губайдуллина, Щедрин… Скажу, пожалуй, так: я бежал от тоски, оттого что в России в ту пору все рушилось – закрывались концертные залы, не делали сборов театральные спектакли…  А тут мне в Америке предложили работу. С квартирой, обучением моего сына, которому тогда было десять лет. Я подумал: почему бы не попробовать? – Что это была за работа? – Это называлось composer-in-residence. В буквальном переводе на русский – «штатный композитор». – Штатный – где? – В одной нью-йоркской музыкальной организации, которая называется 92 street Y. Согласно контракту я обязан был сочинять музыку и раз в год прочитать какую-то лекцию. Платили мне так, что на прокорм хватало, но нормально жить на эти деньги было невозможно. Я начал подрабатывать. Играл на пианино в «Русском самоваре», в кафе «Жар-птица»… Я всюду играл, и совершенно не стесняюсь этого. Более того, я горжусь, что своим трудом – трудом пианиста – зарабатывал на жизнь. Возьмите любого нашего композитора, посадите в ресторан и скажите: «Будешь играть четыре часа нон-стоп, да так, чтобы публика была довольна». И играть надо английские песни, французские, русские, какие угодно. Думаю, с такой работой не каждый справится. – Чем работа композитора в Америке отличается от его же работы в России? – Прежде всего гонораром. Если ты достигаешь определенного уровня… Я, кстати, этого уровня не достиг, но мой сын сейчас близок к этому. Он тоже композитор, живет в Нью-Йорке. Так вот, если ты работаешь в кино, то за фильм тебе в Америке платят в десять раз больше, чем в России. Композиторы, сочиняющие для театра и кино, – они в Америке очень зажиточные люди. В России же композитор имеет весьма скромный заработок. Особенно небогаты те, кто по-прежнему занимается классической музыкой – пишет симфонии, кантаты, оратории… Все это сегодня не востребовано. – Вы тоже что-то пишете «в стол»? – Пишу симфонические произведения. – Они где-нибудь исполняются? – На моем фестивале, о котором я уже говорил, мне удалось озвучить некоторые симфонические партитуры. Именно озвучить: иные из них были написаны сорок лет назад и все это время лежали несыгранные. А тут под фестиваль мне удалось добыть средства, договориться с оркестром… В итоге кое-что удалось донести до слушателей. Например, в замечательном исполнении Государственной капеллы под руководством Валерия Полянского прозвучала моя Четвертая симфония. Я ее недавно написал, это мое последнее сочинение. Но вообще мое имя как симфонического композитора почти никому не известно. – Вам это не обидно? – Обидно. – В прежние времена чуть ли не каждая песня из кинофильма становилась хитом. Выходила в прокат «Высота» – и через несколько дней вся страна распевала: «Не кочегары мы, не плотники…» Что сегодня требуется, чтобы киномузыка стала хитом? – Начнем с того, что песен к фильму сейчас почти не пишут. Вообще музыкальное кино у нас не снимают уже много лет. Какие-то попытки были, но кончились ужасным провалом. Да и на Западе музыкальное кино стали снимать гораздо меньше, хотя все-таки есть замечательные примеры. Скажем, фильм «Чикаго» несколько лет назад получил много «Оскаров». Или фильм прошлого года, который называется «Найн», что значит «Девять». Это фильм того же режиссера, что снимал «Чикаго». Его зовут Роб Маршалл. В России же музыкальное кино совсем не снимается. Что касается песен из кинофильмов… Действительно, «Весна на Заречной улице», «Высота», «Кубанские казаки» дали жизнь популярнейшим песням. Но в те времена на экран выходило три-четыре фильма, и смотрела их вся страна, да еще и по несколько раз. Поэтому «Каким ты был, таким ты и остался» знали все. А сейчас с телеэкрана обрушивается безумный поток сериалов, и в этом потоке нет ничего, что зацепило бы внимание. – Как вы оцениваете качество сериальной киномузыки? – Я оцениваю его довольно низко. Люди, пишущие эту музыку, – они даже не называют себя композиторами. Появилась профессия – саунддизайнер. У человека этой профессии своя студия, оборудованная хорошей аппаратурой, всякими компьютерными примочками. Извлек какие-то звуки из синтезатора, потыкал на кнопки – и в течение трех дней киномузыка готова. А мы-то раньше сколько мучились! Да и сейчас, начиная работать над фильмом, я стараюсь продумывать тематический материал, чтобы было развитие, чтобы была тема любви или, скажем, тема погони. Это целый процесс, иной раз довольно мучительный. А саунд-дизайнеры совершенно не парятся. – Вам сейчас поступают предложения от кинорежиссеров? – Поступают, но нечасто. Это, возможно, потому, что я несколько раз отказался. – В каких случаях вы отказываетесь? – Когда мне не нравится сценарий. Или когда не нахожу общего языка с режиссером. Скажем, снимался какой-то фильм про войну в Чечне. Там в сценарии все русские были просто молодцы, а чеченцы сплошные мерзавцы. И вот русские налетали на чеченские села и всех там убивали, включая женщин, детей, стариков. Я сказал, что не буду писать музыку к такому фильму. В большое же кино меня уже давно не приглашают. Режиссеры, с которыми я имел счастье сотрудничать, либо отошли от дел, как Евгений Татарский и Эрнест Ясан, либо умерли, как Станислав Ростоцкий и Владимир Мотыль. А писать для телесериалов мне неинтересно. – Продолжаете сочинять симфоническую музыку? – Продолжаю. Я это делаю, может быть, в совершенно безумной надежде, что какая-нибудь моя симфония будет жить после того, как сам я уйду из жизни. Об этом надо думать. Например, Шнитке, с которым я был знаком, хотел написать девять симфоний – как Бетховен, Брукнер, Малер, написавшие по девять. Даже умирая от инсульта, Шнитке нашел в себе силы написать свою девятую. Написал ее, когда был практически уже на небесах. Вот и меня не отпускает мысль: а что будет потом? Поэтому я пишу симфоническую, камерную музыку. Пишу ее «в стол». Для чего? Да не знаю. Просто считаю своим долгом держать руку в тренинге. Кто знает, может быть, лет через пятьдесят все мои песенки, все мои саундтреки забудутся, исчезнут из памяти, а какая-нибудь моя симфония, опера или квартет будут жить. Кто знает… – А что сейчас делаете? – По заказу Московского камерного музыкального театра имени Покровского пишу оперу «Мелкий бес» по Федору Сологубу. Очень актуальная вещь.