Александр ЗАКУРЕНКО: Мне неинтересно, что люди с именами Оксимирон и Гнойный могут поведать миру

​Поэт, эссеист, литературовед и педагог русского и литературы школы №2086 Александр Закуренко человек задумчивый. Чаще всего угрюмый, он, передвигаясь по школе, смотрит из-за толстых линз очков каким-то туманным, обращенным в себя взглядом. В разговоре выдержан, тщательно подбирает фразы, как будто не говорит, а мерно зачитывает пожелтевшие карточки библиотечного каталога.

При всей этой отчасти несовременной основательности он горячо любим своими учениками, которые отзываются о нем как о страстном и честном педагоге, искренне любящем свой предмет. Главным в общении с Александром Юрьевичем они считают не те высокие результаты, которых с его помощью неизбежно достигают, а чувство подлинного товарищества и, если хотите, даже приобщения к тайне. «Он дает нам ключ, – например, говорит одна из его учениц, пока мы ожидаем окончания его урока, чтобы взять интервью, – а затем постепенно подводит к дверям, вскрывающим суть не только языка и литературных произведений, но и искусства в целом, неизбежно тянущим за собой и другие предметы – историю, географию». Наконец мы оказываемся сидящими друг напротив друга. Он – за учительским столом, на котором, кроме стопок тетрадей и учебных пособий, стоит чашка с давно остывшим кофе, а я – словно вновь оказавшись школьником – за первой партой. Вдох-выдох, поехали. – Александр Юрьевич, вы, будучи в первую очередь поэтом и эссеистом, вот уже более 25 лет преподаете в школах, и нередко журналисты пишут, что вы принципиально выбрали работу «простого» школьного учителя. Рассматривали ли вы какие-то другие варианты развития своей карьеры и как оцениваете тот выбор, который тогда сделали, спустя десятилетия? – Честно признаться, я никогда не рассматривал для себя вариант карьеры учителя. В советские годы литература была идеологическим предметом и находилась под контролем. Тогда можно было преподавать только определенных писателей и лишь в определенном ракурсе. Я прекрасно понимал, что мне это не интересно. В конце восьмидесятых – начале девяностых мне довелось пожить в США, Колумбийский университет выделил мне грант для обучения в докторантуре, но для этого сначала нужно было защитить кандидатскую диссертацию, причем именно в нашей стране. В общем, окончив аспирантуру, я совершенно случайно попал в школу, подменяя своего приятеля. Когда я пришел в класс, то увидел, что шестнадцатилетние школьники совершенно спокойно читают Владимира Соловьева, Константина Леонтьева, другие сложнейшие вещи. И мне вдруг стало понятно, что это востребовано, что ребятам интересно и, главное, что они могут все это в какой-то мере осмыслить. В школе все оказалось очень живо и в динамике. – Начало девяностых ведь было сложнейшим временем, в том числе и для российской системы образования… – Абсолютно верно! Это был своеобразный слом эпохи, годы раннего ельцинизма, когда школами практически не занимались, никто, по большому счету, не контролировал их деятельность. Я вдруг понял, что благодаря этому периоду турбулентности можно спокойно разрабатывать и внедрять хорошие авторские курсы по литературе. В этом мне никто никогда не мешал, притом что я фактически нарушал все существующие правила. Параллельно, к слову, преподавал и в ряде вузов, но быстро понял, что со студентами мне работать неинтересно. То, что можно простить школьнику, я никак не мог простить студентам и, ставя двойки за незнание элементарных вещей, стал отравлять жизнь не только им, но и себе. Школа же всегда позволяла мне чувствовать себя свободным. – Вы, судя по публикациям в прессе, в свое время были отчислены из аспирантуры за отказ по религиозным убеждениям сдавать кандидатский минимум по диалектическому материализму. Каково, по-вашему, место религии в образовательном процессе и как вы относитесь к предмету «Основы религиозных культур и светской этики», включенному Минобрнауки страны в школьную программу в качестве федерального компонента? – Я часто рассказываю ученикам о том, что во время ссылки в Михайловское жандарм водил Пушкина причащаться – это нелепо и никак не соответствует свободе, которую дарует религия. Абсолютно убежден, что вопрос веры должен быть сферой свободного выбора человека. Я считаю, что попытка введения этого предмета в современную постхристианскую атеистическую школу может превратиться в инструмент идеологии. Другое дело, что культурный человек должен знать основные сакральные тексты, которые создали современную цивилизацию. Причем делать это нужно, по моему убеждению, в средней школе, потому что в старшей, как правило, слишком поздно. Мне как-то довелось поработать в одной из школ в Дании, и там на соответствующих уроках раскрываются история и культура, которые в отрыве от религии не существуют. Суммируя все вышесказанное, могу сказать, что подобные курсы необходимы, так как нужно избавляться от невежества в этой сфере. – Общеизвестно, что хороший учитель не только учит чему-то, но и сам учится у детей, с которыми имеет дело. Следите ли вы за так называемыми трендами – смотрели ли, к примеру, рэп-баттл Оксимирона и Гнойного, обсуждаемый далеко за пределами рэп-культуры? Знаете ли, что означают такие слова, как «хайп», «зашквар» и другие, или все-таки стараетесь избегать всего этого? – Главное в моей профессии – быть честным, потому что, если я начну врать, ребята это тут же поймут и неизбежно пропадет доверительное отношение между нами. Важна честность, в том числе и вкусовая, и мои вкусы совсем необязательно должны совпадать с их предпочтениями. Если говорить о субкультуре рэпа, то меня эта тема просто не интересует, причем именно как человека пишущего. Конечно, я слышал об этом, но мне это неинтересно, потому что для меня поэтический текст должен обладать каким-то набором признаков, не говоря уже о содержании. Отчасти все это можно отнести к народной, смеховой, частушечной культуре, но, повторюсь, мне совершенно не интересно, что люди с именами Оксимирон или Гнойный могут поведать миру. С моей точки зрения, если у человека имя Гнойный, то уже не важно, что он будет говорить. Имя для меня – это тоже изначальный выбор, некая формулировка содержания, которое человек удерживает в себе. Другое дело, что, если ребята захотят обсудить это со мной и попросят, чтобы я посмотрел и дал свою оценку, безусловно, я займусь этим. Мы уже обсуждали Веру Полозкову, Юрия Шевчука и других, когда у ребят возникал соответствующий запрос. С рэпом такого пока не было, а сам провоцировать их на эту дискуссию я не собираюсь. – Вы сами хорошо известны как поэт и публицист. Знают ли ваши ученики о вашем творчестве, и если да, то проявляют ли к нему интерес? Советуете ли вы им к прочтению что-нибудь из современной поэзии в принципе? – Во-первых, я никогда не предлагал ничего из своих текстов, пользуясь служебным положением, так как считаю это неэтичным. По большому счету, я даже не знаю, кто из них в курсе моих занятий литературным творчеством. Во всяком случае, у нас не было об этом ни одного разговора. Что касается современной поэзии и литературы в целом, конечно, я предлагаю авторов, которых ценю и, более того, нередко приглашаю их выступать в стенах школы, в которой работаю. Я вел проект «Вечера на Дмитровке», сейчас превратившийся во «Встречи на Университетском», в рамках которого выступали совершенно прекрасные живые классики – Евгений Рейн, Анатолий Найман, Олег Чухонцев и другие. Кроме того, в конце 11-го класса я обязательно даю обзорный курс по современной литературе, приношу целую стопку книг, чаще всего с дарственными надписями авторов. На ребят это производит впечатление, многие именно с этого курса начинают свой читательский путь в современной литературе. – Вы как-то сказали, что творческий человек – это человек по определению радостный и свободный. Можете ли вы назвать себя радостным и свободным, и если да, то что дает вам такое ощущение? – Я, конечно, не могу назвать себя свободным человеком. Да и радостным далеко не всегда. Приведенная вами цитата касалась темы творчества. Почему человек занимается творчеством? Потому что оно дает эту свободу и радость. Жизнь же обыденная, повседневная нередко, напротив, дает ощущение грусти и угнетенности, что, очевидно, суть признаки несвободы. Если человек пребывает в наших условиях – политических, экономических и не способен к бегству в царство свободы, то мне кажется, что он вообще превратится в круглогодичное печальное растение, а творчество – это как раз всегда некий выход к росту. Я бы скорее говорил о радости как о состоянии восхищения перед тем, что мир устроен так красиво и разумно. Такая подлинная радость, к слову, легко может соседствовать с грустью и печалью. То есть можно радоваться, что мир божественно красив и божественно разумен, но при этом печалиться, что мы его очень часто искажаем.- Свой рассказ «Запах нафталина», который выходил несколько лет назад в литературном журнале «Знамя», вы начинаете следующим образом: «В каждом городе есть старые люди. Старые люди живут в старых квартирах». В этой связи невозможно не спросить об известной истории с реновацией. Интернет-поисковики дают десятки ссылок на ваши тяжбы по этому вопросу. Чем закончилась эта история? – Честно признаюсь, мне не очень хочется говорить об этой истории. Обращения в средства массовой информации были для меня способом защиты, когда казалось, что все другие средства исчерпаны. Скажу одно – милиция человека, напавшего на жену и поломавшего видеокамеру, не наказала. Что касается самого дома, то нам удалось его отстоять, пусть и ценой таких грустных событий. Иногда приходится отстаивать свои права и достоинство, понимая, что за это можно и получить. – Вернемся к вашей литературной деятельности. Наряду с публикациями в толстых литературных журналах и отдельными книгами, вы нередко выкладываете свои тексты на, прямо скажем, народные порталы Proza.ru и Stihi.ru. Вам наверняка известно, что литературное сообщество относится к этим ресурсам весьма неоднозначно. В этой связи вопрос: что побудило вас публиковаться на этих сайтах? – За 35 лет в литературном мире литературное сообщество не отозвалось на написанное мною ни разу. И ничего для моего писательского существования не сделало. Поэтому меня не интересует мнение литературного сообщества, меня интересует конкретный живой читатель. Я ведь не пишу для критиков или литературных премий, поэтому какая мне, в общем-то, разница, что Stihi.ru считается не очень престижным сайтом. Я и сам знаю, какое количество текстов там за гранью добра и зла, но не концентрируюсь на этом.И потом, одно из фундаментальных качеств литературы – быть на острие современности. В этом смысле наши толстые журналы очень сильно отстают. То есть ты приносишь в редакцию текст, а он будет издан, скажем, через три года. Такая публикация могла тешить мое самолюбие лет в шестнадцать – тогда я, безусловно, был очень горд за себя, сейчас же меня это вообще не волнует. Наверняка есть литературные генералы, которых публикуют тут же, а очереди, в которых мне предлагают постоять, меня, честно говоря, унижают.