Александр ГОРОДНИЦКИЙ: Я очень многим обязан своей школе

Творчество Александра Городницкого в нашей стране известно каждому. Он автор легендарной песни «Атланты», ставшей неофициальным гимном Петербурга, один из основоположников жанра авторской песни наряду с Владимиром Высоцким, Булатом Окуджавой, Александром Галичем, Юрием Визбором, поэт, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, а также видный ученый-геофизик, доктор геолого-минералогических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, главный научный сотрудник Института океанологии имени П.П.Ширшова РАН. В преддверии концерта Городницкого «День рождения: здравствуй, юность!», который состоялся в середине октября в клубе «Гнездо глухаря», мы встретились с Александром Моисеевичем и побеседовали о современном школьном образовании, о мифах вокруг песен и о сохранении кадров как вопросе выживания российской науки.

– Александр Моисеевич, в советское время было условное деление на физиков и лириков. Вы, получается, сразу и физик, и лирик. Как они в вас уживаются? Не возникало никогда соблазна оставить в себе кого-то одного?

– Оставить что-то одно – или физику, или лирику – о таком я никогда не думал. Писать стихи я начал еще в седьмом классе. Это давнее увлечение. Но и профессию свою – а я, как вы помните, геофизик – тоже бесконечно люблю. Кроме того, важно отметить и такое обстоятельство. В советское время человек стоял перед выбором: писать то, что угодно властям, и тогда его будут печатать, он сможет на гонорары жить, или же быть нонконформистом и писать что на сердце, без оглядки на власть, но тогда за неимением другого заработка можно было и с голоду сдохнуть. И отчасти поэтому мне надо было выбрать такую профессию, которая не зависит от всяческой идеологии. Геофизика в этом смысле подходила идеально. И я нисколько не пожалел о своем выборе впоследствии.

– Вы упомянули, что начали писать стихи еще в школе. Как это произошло?

– У меня есть книга воспоминаний, которая выдержала уже пять или шесть переизданий. Там я подробно об этом рассказываю. Дело в том, что писать стихи я начал совершенно случайно. Было это, страшно сказать, в 1947 году. Я пришел во Дворец пионеров вместе с моим товарищем Володей Михайловским, который имел безусловный дар художника, рисовал блестяще (потом он стал профессиональным художником-маринистом, его картины украшают кают-компании наших судов). Я тоже тогда что-то рисовал, но неважнецки, за компанию пришел посмотреть на художественную студию. Она оказалась закрыта, зато из-за соседней двери я услышал стихи. Там занималась детская литстудия. Мне тут же захотелось туда вступить. Я узнал: чтобы там заниматься, надо сначала представить один рассказ или два стихотворения. Я прибежал домой и ничтоже сумняшеся написал два стихотворения. Первое было, как сейчас помню, об умирающем гладиаторе, подозрительно напоминающее Лермонтова. А вот второе было почему-то про геологов, хотя тогда я еще ни в какие геологи не собирался. В общем, меня взяли в эту литстудию. Занимался с нами замечательный педагог – ленинградский поэт Глеб Сергеевич Семенов, который после в Горном институте тоже руководил ЛИТО и с которым крепко связана моя поэтическая судьба. Он воспитал целую плеяду известных ленинградских писателей и поэтов. Это и Андрей Битов, и Иосиф Бродский, и многие другие…

– И ваша связь с поэзией с тех пор никогда не прерывалась?

– Наверное, мне бы давно следовало бросить писать стихи. Я несколько раз пытался, но я человек слабохарактерный, и у меня не получилось. Стихи и песни всю жизнь только и делали, что мешали мне. Сначала – учиться в институте, потом – защищать кандидатскую, докторскую…

– Получается, вы решили стать поэтом благодаря дополнительному образованию, как сказали бы сегодня. А если вспомнить основное образование, то есть школу?

– Я очень многим обязан своей школе. Я с большим теплом вспоминаю моих учителей. Причем не только тех, кто преподавал такие предметы, которые мне удавались, вроде истории и литературы, но и учителя по математике Александра Павловича Григала, который мне больше четверки никогда не ставил. Я его вспомнил добрым словом и тогда, когда, уже окончив школу, институт, защитив кандидатскую, то есть через много десятков лет, с помощью общего решения уравнения теплопроводности впервые рассчитал мощность океанической литосферы, вспоминая его уроки. Вот тогда я полностью оценил масштаб личности этого человека. Конечно, я ему благодарен. В одной из последних книг моих стихов есть поэма, посвященная школе. Называется она «Школа в Коломне». Коломна – так назывался мой район в Ленинграде, где я рос. Конечно, несколько претенциозное название, у Пушкина был «Домик в Коломне» (смеется), но тем не менее… Кроме этого, я посвятил множество стихов своим учителям. То, что мне дала школа, пере­оценить невозможно. Недавно у меня вышла книга стихов «Океан времен», посвященная мировой и особенно российской истории. И ведь все это в конечном счете благодаря моему учителю истории. Все начинается с детства…

– Как относитесь к современной системе школьного образования?

– Бывает, что я прихожу в некоторый ужас, когда вижу, что случается в наших отечественных школах. В общем и целом, с моей точки зрения, это, конечно, совсем не тот уровень образования, несмотря на всю компьютеризацию и прочее. В особенности преподавание гуманитарных наук, которое значительно уступает тому, что было у нас. А ведь именно гуманитарные предметы имеют отношение к воспитанию того, что очень точно называется душой. Умение человека жить в обществе, отличать хорошее от плохого. Мы, например, писали такие сочинения, что я до сих пор вспоминаю… А теперь все как-то оскудело.

– Во всем виноват ЕГЭ?

– И ЕГЭ тоже. Это глупость, я считаю, когда всех под одну гребенку…

– Но не будем о грустном, как говорится. Хотел бы перейти к другой теме. Вы, как человек, облазивший всю Арктику от Мурманска до Певека, конечно, видите, и наверняка не можете не радоваться тому, что Россия поворачивается к Арктике. Как вы оцениваете наши перспективы в этом регионе?

– Достаточно высоко. Во-первых, это практически нетронутая область земного шара в отношении полезных ископаемых. И это не только газ и нефть, которых там разведали огромные запасы аж до Северного полюса. Это еще и разного рода твердые полезные ископаемые в устьях наших рек Лены, Индигирки и так далее. К тому же сейчас идет временное потепление (я считаю, что оно именно временное, и за ним последует похолодание), и это дает несколько десятков лет на освоение Арктики. Потом Арктика – это Северный морской путь. Я по нему прошел в свое время полностью. Все это очень перспективные области для исследования и развития. Там много и всяческих загадок. Например, когда начала таять вечная мерзлота, из всех озер и болот попер метан… Почему – непонятно. Но если вспомнить, что метан – вечный спутник газа и нефти, то можно сделать выводы, которые изменят все наши представления об объемах запасов нефти и газа… В общем, Арктика – это наш неприкосновенный запас, который России еще очень пригодится.

– Надеюсь, все у нас в этом направлении получится. Хотя в науке у нас, конечно, есть и большие проблемы. До сих пор остро стоит вопрос «утечки мозгов». Особенно много уезжает из страны талантливой молодежи. Знаю несколько молодых ребят и девчонок, которые выигрывали российские и международные олимпиады, учились в России, а работать поехали все-таки за границу. Что с этим делать?

– Поскольку я много лет работаю в системе Академии наук и долгое время был там заведующим лабораторией, могу сказать честно и открыто: я потерял всю молодежь. Остались только старики вроде меня. Раньше Институт океанологии РАН – это бравые ребята и девчата, которые ходят в рейсы, покоряют Север. Гвардейский полк по отношению к другим институтам! А сейчас – что?! Все дело тут в том, что молодые люди, которые заводят семьи, не могут элементарно прокормиться на те зарплаты, которые им предлагаются у нас. И, конечно, когда им сулят качественно иное денежное обеспечение, они уезжают, и это понятно. Я, например, встречал в Новой Зеландии, в Веллингтоне, эмигрантов. И кто это был? Никакие не евреи! Русские ребята из Академгородка. Замечательные физики. Да, они переехали туда и куют науку. То же самое в Калифорнии. Конечно, с позиций мировой науки все равно, где ученый будет делать свои открытия… Но все-таки за державу обидно, честно вам скажу.

– В чем вы видите выход?

– Выход очень простой. Деньги надо платить нормальные. Не только ученой элите, но и молодым тоже, чтобы они могли спокойно заниматься наукой. Я считаю большой ошибкой, например, что закрыли Российский фонд фундаментальных исследований, куда могли подавать заявки на грантовое финансирование и молодые ученые тоже. Сейчас стало гораздо сложнее, хотя и, кажется, сделали ценз, что половина участников проекта должны быть моложе 35 лет… Но все же это не заменит программ поддержки РФФИ. И это большая проблема, которую надо как-то решать, иначе наша наука потеряет перспективу.

– Программы в рамках Года науки и технологий способны чем-то помочь?

– Понятия не имею. Спросите у организаторов. У нас часто объявляют с большим шумом разные кампании, а надо всегда смотреть конкретно, насколько это серьезно и поможет ли сохранить научные кадры. А это, на мой взгляд, главная задача для развития российской науки и, в общем-то, вопрос ее выживания. Ведь мы – как? Привыкли к тому, что у нас все замечательно. Например, МГУ – лучший вуз в мире. На деле все немножко иначе. Да, МГУ – сильный вуз, но в мировом рейтинге он невысоко находится, и это обидно. И так далее… На мой взгляд, колоссальное количество проблем упирается в недостаточное материальное обеспечение науки, которая у нас много лет финансировалась по остаточному принципу.

– Когда я готовился к интервью и узнал, что вы не только поэт и бард, но и геофизик, сразу же вспомнил писателя-геофизика Олега Куваева. Скажите, когда вы прочли его повесть «Территория», каковы были первые впечатления?

– Мне очень нравился Куваев. Я, кстати, должен был встретиться с ним в Магадане, но наши пути не пересеклись, к сожалению… Я очень ценю его и как геолога, и как писателя. Он первый, кто процитировал мою песню у себя в прозе…

– Новый фильм, снятый по «Территории», видели?

– Видел. Честно: книга лучше фильма.

– Как оно часто и бывает.

– Экранизация – дело достаточно опасное, да. Сама повесть очень талантливая и очень точная, что ­важно.

– У Куваева в произведениях много пьют, да и он сам, говорят, не знал меры в этом деле. Геологи, правда, так много пили или это миф, преувеличение?

– По-разному. Геологи пьют – это правда. Но то, что все геологи поголовно алкоголики, – это миф. А в целом обобщения такого рода всегда будут иметь много исключений. Например, есть такой миф, что геологи все курят, потому что это от комаров якобы помогает. Полная туфта. Никакое курение не спасет от тех полчищ комаров и мошки, которые вас накроют в Туруханском крае…

– Мифы – интересная штука. Бывает, что и авторские песни уходят в народ настолько, что складывается миф об их «народном происхождении». У вас такое было?

– У меня не просто так было… Я прочту даже один свой стишок на эту тему.

Когда-нибудь смогу ли позабыть,
Как, нахлебавшись самодельной браги,
Меня пообещали замочить
Мои, из бывших зэков, работяги?
Когда в краю, где ледяная гладь
На озере и чахнущие ели,
Своею я осмелился назвать
Ту песенку, что у костра запели.
Они кричали, мне внушая страх,
Свои слова перемежая матом,
Что сами эту песенку когда-то
Услышали в норильских лагерях.
Мне говорили бывшие зэка,
Что не поверят мне они, хоть тресни,
Поскольку человек с материка
Не может сочинить такую песню.
Кто не хлебал баланду поутру
На рудниках, где зэки эти были,
Где легкие сгорают на ветру
От едкой медно-никелевой пыли.
Покуда в Енисей бежит вода
И старенькая рвется кинолента,
Уже до самой смерти, никогда
Не заслужу такого комплимента.

Так что да, вокруг моих песен ходит много легенд.

– И это, наверное, лучшее подтверждение таланта для поэта. Спасибо вам за интервью, Александр Моисеевич!