Александр АРХАНГЕЛЬСКИЙ: В России всегда нужны ходатаи

У Александра Архангельского есть книга, написанная по мотивам его телепрограммы «Тем временем». Книга названа точно так же. Но переходишь с обложки на титульный лист – и получаешь развернутое заглавие: «Тем временем: телевизор с человеческими лицами». Нет, никакого намека в адрес, к примеру, «Программы-максимум», других не менее достойных продуктов отечественной телеиндустрии эта самоаттестация не содержит, боже упаси. Ну да, с человеческими, с какими же еще. И с лицами, а как же. Сухая констатация – и только. Умный читатель (он же и зритель, предпочитающий экран Александра Архангельского экрану Глеба Пьяных) все понимает и без намеков.

– «Телевизор с человеческими лицами»… Все-таки некий прозрачный подтекст в эту характеристику вашей программы вы, признайтесь, вложили.- Беда нашей жизни заключается в том, что знают одни, а говорят другие. Телевидение обречено продавать зрителя рекламодателю. Ведь не бывает бесплатного телевидения. Если телевидение бесплатное, то либо кто-то его финансирует, либо в роли товара выступает зритель. Зрителя продают рекламодателю. У меня вон сколько зрителей, давай мне рекламу! Вот и все. В итоге на экран выходят люди, которые мелют языком, создают шумовые завесы, вызывают разлив желчи, но не несут ничего содержательного. Как правило, это одни и те же люди. Потому что происходит естественный отбор. На телевидении слишком много нечеловеческих лиц. Но телевидение все равно будет вынуждено меняться. Человеческие лица появятся и на других каналах. Мне кажется, люди телевидения почувствовали некий тупик, а телевизионные начальники его ощущают очень давно. Просто никто не знает, как задачу зарабатывания денег совместить с созданием нормальной информационной среды, в которой человек может жить, а не тонет в трясине. Думаю, будут попытки сделать телевидение более содержательным. Потому что все поняли: в нынешнем направлении дальше двигаться некуда.- Прочитал в вашем блоге: «Опять замотался и вовремя не дал ссылку. Жизнь какая-то… взахлеб. Уезжаю в Питер…» Вы постоянно в разъездах.- Мне это интересно. Я постоянно езжу по России. Мне важно чувствовать, что я живу не в пределах Садового кольца…- Поездки по стране, участие в общественных дискуссиях, телепрограмма, публикации тут и там. Вся эта «жизнь взахлеб» дает вам приятное ощущение вашей тотальной востребованности? Или вы сами себя загружаете под завязку?- И то и другое. У Пришвина есть гениальная формула: «Надо найти хомут по шее».- И вот вы находите себе все новые и новые хомуты…- Но по шее. Философия простая: без хомута не обойдешься, но он должен быть по шее, он не должен тереть.- Хомут, надетый добровольно, уж точно тереть не должен.- Да, конечно. Драма моей жизни заключается в том, что я одновременно и кабинетный человек, нуждающийся в полной тишине, в неспешной работе, и человек общественно-бурный. Я точно знаю, что если я останусь навсегда в кабинете, то сойду с ума – из меня будет бить фонтан, который захлестнет все, и меня в первую очередь. Либо я буду только мотаться, только функционировать, только молоть языком, и тогда тоже кончусь. Это бесконечное лавирование. Это бесконечная попытка найти себе хомут по шее.- Вы начинали как литературный критик. Собственно, это и было вашей профессией. Но я что-то давно не встречал ваших публикаций на темы литературы. Все, с этим делом завязано?- Не знаю, навсегда ли, но пока – да.- Это потому, что литературная критика перестала быть бастионом общественной мысли (таковой она была в 60-е, в 70-е, когда блистали Лакшин, Аннинский, Рассадин), а в ее сегодняшних узкоцеховых рамках вам тесно?- И так, и не так. Не так в том смысле, что литературная критика – это не писательство, это профессия. Писать можно в стол, не издавая, просто потому, что ты проживаешь какую-то другую жизнь и в этой жизни осуществляешься так, как не осуществился бы, если бы не писал. А критика – это работа. Поденщина. В ней тоже можно полноценно реализоваться: сегодня у нас есть гениальный газетный критик Андрей Немзер. То, чем он занимается, – это отдельная профессия. Между прочим, гениальным газетным критиком был великий поэт Ходасевич, и он в этом самореализовался. Это был хомут по его шее. А у меня от подобных занятий шею натирать стало. Ведь критика предполагает, что я должен время от времени честно отчитываться перед читателем о своей работе – независимо от того, понравилось или не понравилось, задело или не задело. Но мне хочется читать то, что мне нравится, или то, что у меня вызывает возмущение. Я хочу также быть свободен в праве оборвать чтение на половине, если понял, что книга дальше не идет. Критик же такого права не имеет. Вот писать про политику – другое дело. Политический комментарий – продукт скоропортящийся, и меня это очень устраивает. Я понимаю, как писать про политику, не сжигая себя изнутри. А как писать о литературе без саморастраты – не понимаю.- Можно ли сегодня говорить о наличии в России культурного сообщества? Я имею в виду не разрозненное собрание индивидуумов, пусть даже ярких, талантливых, а именно сообщество, когда каждый не только сам за себя.- Есть много сообществ, и они между собой не солидарны, и внутри себя не солидарны, и это, кстати, беда из бед. Смотрите, что происходит. Библиотекари знают все проблемы библиотечного мира. Музейщики знают, что нужно делать, чтобы музейная жизнь развивалась. Но ни музейщики, ни библиотекари не выдвигают лидеров, желающих и способных представительствовать от имени сословия, как это происходило в те годы, когда были Лихачев, Сахаров, Солженицын… Помните, у Пастернака: «Я говорю про всю среду…» Так вот сейчас нет людей, которые говорили бы «про всю среду».- А нужны?- В России всегда нужны ходатаи.- Именно ходатаи? А в общественных глашатаях, в тех, кого раньше, не экономя на пафосе, именовали властителями дум, страна сегодня не нуждается?- В глашатаях, думаю, нет, а в ходатаях, думаю, да. Может существовать общество, где не читают книжки? Да запросто. Может существовать общество, где нет театра? Вполне. Может существовать общество, где люди не интересуются ничем, кроме собственного желудка? Может. Но никогда в мировой истории ни одно из таких обществ успешным не было и не будет. Значит, надо выбирать. Если мы хотим, чтобы страна куда-то двигалась, не должно происходить разгуманитаривания. А оно ведь происходило все последние лет двадцать. Гуманитарные вещи вымывались из культурного оборота, смещались на обочину. Можно за это предъявлять претензии к власти? Можно и нужно. Но вопрос: а кто с властью об этом мог поговорить так, чтобы она услышала? В России почти отсутствует такое явление, достаточно распространенное на Западе, как публичный интеллектуал.- Публичный интеллектуал и должен стать ходатаем по общественным делам?- Необязательно именно он, но посредники между разными средами нужны, иначе мы рассыплемся, распадемся и перестанем друг друга понимать. Ученые жалуются, что их недофинансируют, что в России нет международного экспертного сообщества… А эта провинциализация, эта доморощенность, которую мы наблюдаем и в театре, и в кино… Но если ученые или деятели искусства будут говорить о своих проблемах только в собственном узком кругу, они ничего не добьются. Их просто никто не услышит, пока они не выдвинут ходатаев по своим делам.- В журнале «Профиль» вы в течение года с небольшим публиковали авторскую колонку. Это был дискуссионный диалог с самим собой. Его вели Александр Архангельский-интеллектуал и Александр Архангельский-интеллигент. Они обсуждали хронику текущих событий. Понятно, что это литературный прием, что надетые маски условны. И все-таки… Вы в себе ощущаете… ну некоторую внутреннюю раздвоенность, что ли?- Я бы не сказал «раздвоенность». Скорее – двусоставность. Беспримесный интеллигент и беспримесный интеллектуал, мне кажется, равно уязвимы. В первом случае общественное служение, но с явным привкусом миссионерства, с указательным пальцем, который у интеллигента отовсюду торчит. Во втором же – холодная прагматика, не обремененная, однако, общественными соображениями, не согретая живым чувством.- Кто из этих двух персонажей настоящий Александр Архангельский?- В полной мере ни тот ни другой. Что-то во мне есть от первого, что-то от второго. Некие трения между интеллигентом и интеллектуалом я внутри себя ощущаю. И слава богу, что эти трения происходят. Где трение, там и движение.- Вас удручает общественная апатия, печалит невовлеченность широких слоев населения в творимую на их глазах историю страны, но при этом вы где-то сказали: «Нельзя требовать от обывателя проявления гражданских чувств».- Я сказал несколько иначе: «Нельзя требовать этого двадцать четыре часа в сутки».- Да-да, но вы ведь к обывателю вообще не апеллируете. Ни на минуту. Ваша телепрограмма, ваши авторские колонки, ваш блог в ЖЖ адресованы только мыслящему сословию. Вы считаете, публичному интеллектуалу до сознания обывателя в принципе невозможно достучаться?- Нет, я так не считаю.- Тогда почему не хотите расширить вашу аудиторию?- Хочу. Но наверное, мне это не очень удается.- Не умеете говорить с народом на понятном ему языке?- Пока не умею. Учусь.- А вам было бы важно, чтобы вас слышали не только те, кто приходит к вам на эфир и кто смотрит вашу программу?- Конечно.- Но тогда вам придется сделать уступку массовым вкусам.- Нет. Это потребует лишь умения более простым языком говорить о важных вещах. Когда Моисей выходил разговаривать с народом, который дико плясал и рушил все вокруг, служа Золотому тельцу, он, Моисей, как известно, вообще не владел речью. Он мычал, бурчал что-то такое себе под нос, но при нем находился брат его Аарон, который переводил сказанное на нормальный человеческий язык. Этому надо учиться, это большое искусство. Нужен человек, способный пробудить у кого-то, скажем, тягу к чтению. Конечно, не будет так, чтобы Джойса читало 90 процентов населения, даже 10 процентов читать его не станет. И не надо. Но знать о том, что есть Джойс, полезно. Просто для склеивания общества. Я по своим взглядам человек правый, но в одном пункте я левый. Левый, когда говорю: мы должны всевозможными методами, включая государственное управление, дать шанс любому человеку, живущему на территории нашей страны, подняться вверх по социальной лестнице, включая лестницу культурную. Мы должны думать о мальчике, живущем в селе Холмогоры. Если туда искусственно, чтобы не сказать насильственно, не придет информация о современной литературе, современном театре, современной культуре в целом, этот мальчик не станет Ломоносовым.- Вы можете назвать режиссера, писателя, которому есть дело до массового зрителя, массового читателя, если, конечно, это дело не сводится к кассовым сборам?- Могу. Людмила Улицкая. Когда-то она взяла свою аудиторию женскими повестями, повела за собой, а потом предъявила этой аудитории роман «Даниэль Штайн, переводчик». Вот Улицкая для меня – образец ответственного писательского поведения. Она с ее «Даниэлем Штайном» обращается к читательницам, которые предпочитают не самую заумную литературу. Ну хоть раз в жизни прочти сложную книжку! Замотивировать человека на такое чтение – для начала уже достаточно.- У Кушнера есть строки: «Я не любил шестидесятых, семидесятых, никаких…» Вы нынешнее время любите? Ощущаете его как свое? Можете сказать: «Это мое время, моя эпоха»?- Нет, не могу. Тот же Кушнер написал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». Умирать, я надеюсь, мне пока рано. А работать – можно. Да, с миллионом ограничений, миллионом препятствий, но можно. Мне в нынешнем времени не нравится знаете что? То, что в нем, чтобы нормально существовать, нужно постоянно преодолевать какие-то барьеры. Ты вроде и бежишь, и спотыкаешься. Нет чувства полета, нет чувства воли. А с другой стороны, нет и колодок, цепей. Конечно, в 90-е, которые в чем-то, увы, действительно были лихими, но в чем-то, и гораздо большем, великими, я чувствовал себя вольнее. Но я не тоскую по этим годам, не желаю их возвращения. «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были».- Да, в последнее десятилетие вы почему-то сумели реализовать себя полнее, разностороннее, чем в ельцинскую эпоху.- Это не потому, что нынешние времена мне больше благоприятствуют. Просто я медленно дозреваю. Теперь вот дозрел до чего-то. А как пойдет дальше, не стану загадывать.