Александр АРХАНГЕЛЬСКИЙ:

Школа должна поддерживать баланс незыблемого и колеблющегося

Известный писатель, телеведущий, литературовед и журналист Александр Архангельский известен широкой аудитории в том числе благодаря своей просветительской работе. Он автор учебников, методических пособий, видео­курсов и фильмов по литературе и истории. Какой бы проект ни реализовывал автор, главная черта каждого его труда – стремление к диалогу, балансу традиций и современности в изучении культуры. В 2020 году в Редакции Елены Шубиной издательства «АСТ» увидели свет две книги Архангельского: «Несогласный Теодор» – о социологе Теодоре Шанине, основателе знаменитой Московской высшей школы социальных и экономических наук («Шанинки») и «Русофил» – об известном французском слависте Жорже Нива. В эксклюзивном интервью «Учительской газете» Архангельский рассказал о встречах со своими героями, о жизни в самоизоляции и о том, чему учителя могут научиться у школьников.

– Александр, мы с вами разговариваем в уникальный момент истории, когда совершенно разные люди по всему миру находятся в самоизоляции. Как вам даются эти дни?

– Если бы не всеобщее несчастье, я бы сказал, что я доволен. В последние годы моя жизнь состояла из полетов и поездок. Сейчас я впервые могу оказаться весной за городом и сосредоточиться. Но если бы меня спросили, готов ли я такую цену платить за свое право остаться наедине с самим собой, я бы сказал, что нет, конечно, не готов.

– Видите ли вы в этой ситуации разобщения закономерность?

– Сложно судить, ведь пострадали сильнее всего те страны, где люди как раз умеют и любят общаться. Это Италия, Соединенные Штаты, Испания… А страны, в которых физическая дистанция была чуть больше, чувствуют себя лучше. Норвегия сегодня уже оповестила своих граждан с помощью СМС о том, что острый период пандемии закончился. Одно могу сказать точно: самоизоляция учит нас общаться иначе. Мы учимся преодолевать барьер экрана и ощущать собеседника не как ожившую маску, а как живого человека. И опять же мы заплатим за это непомерную цену, никаких иллюзий быть не может. Эпидемия пройдет, а ее последствия будут ощущаться годы, десятилетия. Но мы можем забрать хотя бы то лучшее, что благодаря этому получили. А получили мы новый опыт общения, еще один.

– Я знаю, что вы, как и ряд других популярных российских авторов, будете читать свои произведения онлайн в рамках проекта «Корона Декамерона», о котором «Учительская газета» писала в рубрике «А вы смотрели?» от 12 мая. Какую книгу вы выбрали?

– Я еще до конца для себя не решил, читать ли ту книжку, которую я пишу сейчас, или прочесть ту, что только что закончил. Читателю, в общем-то, все равно, потому что он не читал ни ту ни другую. Но сам я колеблюсь. Акция, которую придумал Акунин, мне очень нравится, потому что рассказывать истории гораздо полезнее, чем пребывать в унынии. Собственно, все тексты, так или иначе связанные с эпидемиями, а их в литературе очень много, они об этом. Пушкин в трагедии «Пир во время чумы» все-таки показал собрание людей. Конечно, это не то собрание, которое хотел бы видеть священник, но это все-таки собрание. Люди противостоят царящему ужасу тем, что объединяются. Сейчас литераторы в социальных сетях призывают людей заняться творчеством: читать книги, рассказывать истории, сочинять частушки, как Юлий Гуголев. Сам я в ближайшие дни предложу попробовать вспомнить истории про то, как мы выходили из кризисов. Конечно, такого кризиса мы еще не видели, он совершенно не похож на то, что было. Но тем не менее из кризисов мы уже выходили, понимаем, что жизнь на этом не заканчивается. Главное сейчас – не замкнуться в своем ужасе. У нас нет волшебной палочки, нет лекарства, но у нас есть рассказы. У нас есть возможность поговорить, и это дорогого стоит.

– Свой писательский и исследовательский интерес вы часто обращаете в сторону биографий. Почему вам интересны человеческие судьбы?

– А что у нас есть, кроме биографий? Конечно, есть певцы природы. Но тот же Пришвин воспевал природу по той простой причине, что из-за цензуры не мог писать о том, что его волновало. Есть писатели, которые пишут про животных. Но я сейчас скажу страшную вещь: большой разницы между жизнью животного и жизнью человека в литературе нет, про животных же тоже пишут как про людей. Животное ли ощущает жизнь, человек ли ощущает жизнь – жизнь течет сквозь него, и это самое интересное. Если мы пытаемся найти какую-то позитивную повестку в человеческой жизни, будем честны сами с собой: большинство людей терпят в конце жизни поражение, потому что те профессии, которые они осваивали, исчезают, те надежды, которые они испытывали, не оправдались. А те институты, которые они строили, рушатся. Такова участь всего человеческого. Что в итоге? В итоге, как в стихотворении Маршака, «за время пути собачка могла подрасти». С нами останется только путь, то, что в процессе своей жизни мы менялись, развивались и росли. Все остальное уйдет. И этот процесс протекания жизни и есть самое интересное в литературе.

– Герой вашей книги «Русофил» – славист Жорж Нива – наш современник. Сложнее ли писать о человеке, который живет сейчас?

– Технически писать о современнике проще, потому что он рядом, всегда можно переспросить. Мы долгие годы разговаривали, а потом сели и за три дня записали. Это не мемуары, не полная биография, а динамичная повесть о человеческой жизни. Излишние подробности в ней мешают. Как говорит мой герой Жорж Нива, в задачу человека входит не только помнить, но и забывать. Но в работе над книгой о современнике есть несколько сложностей. Во-первых, никогда не знаешь, получится книга или нет. Бывает, вроде бы и жизнь у человека интересная, и события невероятные, характер есть, мысли имеются, а книжка не выстраивается. Это тайна, которую я объяснить не берусь. У меня был замысел когда-то написать о наших современниках так, чтобы это выглядело, с одной стороны, как рассказ о прошлом, а с другой – чтобы они были молоды по жизнеощущению. Две книги уже есть, одна выходит, четвертая – в работе. А две не вышли.

– А на каком этапе вы понимаете, что ничего не получится?

– Как правило, когда понимаю, что заканчивается последняя беседа. Потом приходится прятать глаза, объяснять человеку, почему из чужой жизни книжка получается, а из твоей она не вырастает. Это этическая граница, которую все-таки приходится пересекать. Другая трудность возникает тогда, когда твое представление об образе человека не полностью совпадает с его представлением о себе. У каждого из нас есть легенда своей жизни. Научные биографии в этом смысле писать проще, потому что нет тех, о ком ты пишешь. Они не могут на тебя обидеться. Их близкие не будут возмущены, можно обнародовать какие-то документы, которые могли бы показаться слишком интимными при жизни героя. Когда пишешь о современнике, у него есть право на табу, есть вещи, в которые он готов впустить тебя и не готов впустить твоего читателя. И иногда приходится выбрасывать какие-то очень важные эпизоды.

– Практически параллельно с вашей книгой вышел фильм «Француз», одним из прототипов главного героя которого стал Жорж Нива. Это совпадение? Понравилась ли вам картина?

– Совпадением было то, что мы оба хорошо знаем героя Жоржа Нива, хотя и вне всякой связи друг с другом. В Жорже Нива есть что-то такое, что напрашивается на книгу и фильм. При этом фильм Андрея не совсем о Жорже Нива. Какие-то обстоятельства его жизни режиссер передал один к одному: например, в фильме показана реальная комната в общежитии молодого слависта, Жорж Нива жил там в 1956 году, когда приехал в Советский Союз. А вот отца в отличие от героя картины Жорж Нива не искал. В целом мы очень по-разному рассказали об этой фигуре. Фильм мне понравился, он проникновенный. Некоторые второстепенные герои в нем вдруг оказываются первостепенными. Особенно запомнилась гениальная сцена, в которой героя принимают у себя две старорежимные дворянки, бывшие заключенные. Эта крошечная роль Теняковой – одна из лучших ее ролей! Андрей Сергеевич Смирнов снял блестящий фильм. Я рад, что мы совпали. Когда я узнал, что фильм выходит, просто охнул, потому что книжка уже была в работе.

– В предисловии к книге вы подчеркнули следующую мысль: «Но главное счастье на свете – быть таким, как ты сам себя задумал». Большинство людей понятия не имеют, чего они хотят, не видят смысла в жизни и так далее. Как им разобраться, какими они себя задумали?

– Во-первых, если они к концу жизни поняли, то они узнали, какими они были задуманы, это можно по-разному сказать. Верующий идет к самому себе и пытается узнать, каков был замысел Бога о нем. И, ошибаясь, сбиваясь, даже иногда самораспадаясь, он все равно приходит. Неверующий скажет, как я задумывал самого себя. Любой из нас все равно идет. Он либо действует, живет, думает, чувствует, так, как он думает, живет и чувствует. Либо он действует так, как ему навязывает среда – окружение, власть, экономика, иногда религия. Кто он: человек, который хотел быть самим собой, или человек, который выполнял ритуал? Жизнь может быть процессом, а может быть ритуалом. И мне кажется, там, где она была процессом, где мы шли свободно сами к себе, и, может, мы только в самом конце узнали о том, какими бы мы хотели быть. Мы все время должны проверять сами себя на излом. Человеческий опыт – это движение от своего маленького «я» к своему большому «я». И кому-то везет – кто-то раскрывается во всей полноте, кто-то раскрывается не во всей полноте.

– То есть в глубине души человек все равно все про себя знает?

– Если человек хочет себе задавать этот вопрос, то рано или поздно получит ответ.

– Другая ваша книга посвящена Теодору Шанину, которого, к сожалению, не стало в начале этого года. Успели ли вы реализовать все проекты, посвященные этому человеку? Какой была ваша последняя встреча?

– С Шаниным мы познакомились лет 15 тому назад. Мы постепенно шли навстречу друг другу, пока не решили года два назад, что пришла пора сесть и что-то сделать совместно. Со всеми своими героями я договариваюсь, что они могут продолжать работать над мемуарами. Мемуары – это когда я рассказываю тем, кому важна моя жизнь, обо всех деталях и подробностях моей жизни. И я кропотливо в своей памяти ищу подробности, детали. А работа над биографической повестью похожа на труд скульптора, который из камня высекает образ. Он позволяет увидеть человека сразу, целиком. Мы успели все, мне очень жаль, что он попросил вырезать три очень личных эпизода. Как раз таки произошло неполное совпадение его представлений о себе с теми образами, которые были не в книжке, а в иллюстрациях. Наша с ним последняя встреча была скорее телефонная, во время верстки книги, нужно было срочно посмотреть вкладки, иллюстрации. Он уже чувствовал себя не очень хорошо, должен был улетать в Англию. Тем не менее за те сутки, которые у нас были на просмотр картины, он успел их пролистать. После этого мы договорились, что встретимся и отметим выход книжки. Мы успели привезти ему экземпляр, он подержал его в руках. Но через недолгое время его, к сожалению, не стало.

– Чему вас научил Теодор Шанин?

– Я бы не назвал это уроками, он подарил мне свой образ, образ человека, который, двигаясь через историю, не уничтожает ее, не поддается ее давлению и не сгибается. Согласитесь, что это не частый образ. Обычно мы видим людей гнущихся, страдающих, колеблющихся, иначе трудно строить сюжеты, если герой не колеблется. А в собственно исторической жизни мы видим людей, которые идут напролом и крушат все вокруг, переступая через других людей. А так, чтобы переживать, как Гамлет, и быть твердым, как Фауст, это редко бывает. Вот этот образ, который я не нашел в литературе, я не нашел его в жизни, я нашел его в Теодоре Шанине.

– Меняются ли ваши подходы к преподаванию в зависимости от того, как меняются поколения, время, ситуация в стране и обществе?

– Конечно, меняются, хотя школа – такой сложный институт, который держит среднюю линию, то есть она не должна забегать чересчур вперед и она не должна плестись в хвосте. Если она слишком забежит вперед, например, согласится с тем, что современному ребенку трудно читать классику, она просто откажется от одной из своих миссий – трансляции и формирования традиций. Но и современность нельзя держать на длинном поводке, иначе школа просто умрет, она просто будет неживой. И вот этот баланс незыблемого и колеблющегося школа и должна поддерживать. Кроме того, мы должны быть чуткими к тому языку, которым владеют школьники. В цифровую эпоху они владеют технологиями лучше, чем ими владеют учителя. Нужно, чтобы ученики учили учителей тому, что они делают лучше, чем мы. А мы будем их вовлекать в то, чем владеем мы, – в ту культурную жизнь, в то современное наследие, внутри которого мы находимся. Дети давно ушли из видеокультуры в аудио, подкасты, а мы уже четверть века продолжаем спорить про клиповое мышление. Через пять лет будут новые веяния, новый язык, и мы должны идти через то, что важно им, к тому, что важно для нас, не теряя из виду то, на что мы делаем ставку.

Ирина КОРЕЦКАЯ